Убийство не по плану

      Вечерняя Флоренция встретила меня пробирающим до костей холодом, изредка срывающимися каплями дождя и сгустившимися сумерками. Куда пойти, не было ни малейшего представления, но дома оставаться казалось невыносимым, прийти к кому-либо из друзей отца тоже не могла — они бы не преминули под белые рученьки привести меня назад в палаццо Бельтрами. Я просто со всех ног бежала, сама толком не зная, куда, только бы подальше от своего дворца и от мыслей, что разрывали голову на части, ничего не видя перед собой. Проносясь по улицам, куда глаза глядят, у самого Дуомо едва не сшибла с ног изрядно поднабравшегося потрёпанного вида пьяницу, «почтительно» помянувшего мою матушку и чертей. Неловко пробормотав извинения, я в бессилии опустилась на соборную паперть и схватилась за голову, дрожа от холода и морщась от падающих на лицо дождевых капель. «В соборе что ли переночевать, а утром пойти к Лоренцо и обо всём рассказать ему… Или отсидеться у Деметриоса Ласкариса… Даже не знаю, как выбраться из этого тупика… И дома, наверно, меня уже ищут…» — крутились в голове мысли. Ну, да, правильно, пускай мне будет тошно ещё больше. — Мадонна Бельтрами? Вы ли это? — послышался знакомый низкий и хрипловатый голос, а чья-то рука заботливо накинула шерстяной плащ мне на плечи. Закутавшись в плащ плотнее, я подняла голову, увидев перед собой Деметриоса Ласкариса — греческого учёного, не раз пророчащего мне несчастья с позором и монастырь с изгнанием, что я буду далеко от Флоренции… Не раз пожилой человек упоминал мне, что обладает даром предвидения… Его предсказания не раз нагоняли на меня страх, но в этот момент — когда не знала, куда пойти и что делать, мне было даже радостно видеть этого человека. — Синьор Ласкарис? — чуть улыбнувшись Деметриосу, я взяла его протянутую руку и поднялась с каменных плит. — Не думала, что встречу вас сегодня… — Я тоже не ждал встретить вас, донна Фьора. Да ещё в столь позднее время, в такую погоду и совсем одну… Одинокой девушке небезопасно с наступлением темноты бродить по улицам, — заметил он назидательно. — Я это знаю, синьор Ласкарис — небезопасно, но я в отчаянии и не представляю, что делать… могу я попросить вас о помощи? — не став терять времени даром, ухватилась я за участливое отношение ко мне почтенного мужчины как за спасительную соломинку. — Могу догадаться, что вашей прежней безмятежной жизни грозит опасность, — Деметриос накинул капюшон плаща на мою голову, — конечно, вы можете на меня положиться. Постараюсь сделать всё для помощи вам… А теперь мне бы хотелось узнать, что вы делаете здесь совсем одна и в такое время? — Синьор Ласкарис, понимаете… — замялась я, опустив голову и крепче сжав руку Деметриоса, точно надеясь перенять часть его сил. — Случилась ужасная неприятность… я ушла из дома… так получилось, что теперь он мне не опора… — Но что послужило причиной побега и таких мыслей? — Прошу вас, можно я вам обо всём расскажу не здесь? Мне ведь можно рассчитывать, что вы разрешите на какое-то время укрыться у вас? — с мольбой я глядела в сурово-задумчивое лицо грека. — Конечно, можете укрыться у меня, расскажете обо всём. Но дать знать вашему отцу о том, где вы находитесь, я должен, — Деметриос покровительственно приобнял меня за плечи и подвёл к запряжённой парой лошадей повозке, которой правил молодой мужчина с крепкой, коренастой фигурой и перебитым (вероятно, в драках) носом, помог мне устроиться и сел рядом. По приезде во дворец Медичи, где для Деметриоса были выделены покои с лабораторией синьором Лоренцо, мессир Ласкарис, как добрый человек, позаботился о горячем вине с корицей и еде с успокоительными настоями для меня. Того молодого мужчину — кажется, Деметриос называл его Эстебаном, который правил повозкой и вёз нас во дворец Медичи, пожилой учёный отправил с запиской в дом моего отца (синьор Ласкарис даже зачитал мне вслух содержание), гласившей: «Многоуважаемый синьор Бельтрами! Считаю своим долгом Вам сообщить, что Ваша дочь синьорина Фьора сейчас находится там, где я имею счастье иногда жить — личные покои дворца Медичи. С Вашей дочерью всё благополучно, она в безопасности и о ней позаботились должным образом, чем если бы она сидела одна на паперти Дуомо в тёмное время суток. Донна Фьора отказалась возвращаться в палаццо Бельтрами, потому я счёл благоразумным, чтобы Ваша дочь пока побыла у меня, пока Вы лично не явитесь за ней. В том душевном состоянии, в котором она была на момент, когда я её встретил, донну Бельтрами никак нельзя предоставлять самой себе. Напоследок прошу Вас не терзаться за судьбу Вашей дочери, потому что лично прослежу, чтобы с ней не случилось ничего дурного. С уважением, Деметриос Ласкарис». Придя в себя после вкусного ужина, успокаивающих настоек и вина, пригревшись в кресле возле камина, я без утаиваний поведала Деметриосу обо всём, что довелось узнать сегодня: шантажировавшая отца тайной моего рождения Иеронима Пацци, история моих кровных отца и матери, обстоятельства моего замужества… Деметриос позаботился обо мне, проявил доброту и участие, не бросил в холод и совсем одну на паперти собора Санта-Мария дель Фьоре. Хотя бы за это нужно воздать ему за всё сделанное им для меня искренностью, уже с учётом всего этого можно без опасений ему довериться и положиться на него. — Немалое ненастье на вас свалилось, Фьора, — изрёк задумчиво Деметриос и прокашлялся, прочищая горло, после того, как внимательно выслушал мою подноготную. — Но мы вместе найдём выход из этой ситуации, видящейся вам неразрешимой. — Я уверена, что в вашем лице нашла надёжную поддержку, мессир Ласкарис. — Мне приятно, что вы удостоили меня своим доверием, — Деметриос встал со своего кресла, подошёл к креслу, занимаемому мной, и его сильная рука опустилась мне на плечо. — Домой вы возвращаться отказались — когда Эстебан предложил вас проводить, так может, примете моё предложение погостить в моей вилле во Фьезоле? Вы не будете знать нужды во всём, что сочтёте для себя нужным, никакого вознаграждения от вас никто и ни за что не потребует, вы будете в безопасности… — Спасибо вам, что предложили своё гостеприимство и защиту, синьор Деметриос, — нежно коснувшись лежащей на моём плече руки старого учёного, я благодарно улыбнулась ему, — но я не могу его принять… знаю, отец очень дурно поступил, не открыв мне мотивов Филиппа — почему он просил моей руки, отдав в жёны этому эгоисту. Когда вы привели меня сюда, я была зла на отца так, что кровь кипела, теперь же эмоции подостыли, и злость на отца схлынула. Сейчас мне его скорее очень жаль — мессиру де Селонже удалось вырвать этот гадский договор у моего отца из-за его слабости, а слабое место у моего отца только одно — я сама. — Донна Фьора, всё-таки я прошу вас хорошенько поразмыслить ещё раз, — зазвучал голос Деметриоса строже, — ваша тётка ясно дала вам и вашему отцу понять, что ни перед чем не остановится ради того, чтобы прибрать к рукам состояние Бельтрами. Пойдёт даже на то, чтобы физически уничтожить вашего отца и вас. — Она не сможет уничтожить ни отца, ни меня, — заявила я решительно, — если я сама уничтожу её. Чем в стороне стоять и ждать удара, лучше бить, пусть даже наугад… Когда топор уже над головой, нечего и надеяться смягчить улыбкой палача. — Донна Фьора, быть может, ваш отказ временно пожить у меня вызван некой недосказанностью с моей стороны? — Деметриос опустился на колено рядом с занятым мной креслом. — Не думаете же вы в самом деле, что у меня могут быть неблаговидные намерения в отношении вас? — Нет, синьор, Ласкарис, даже мысли не было! Вы что? После всего сделанного вами для меня сегодня, грешно сомневаться в вашем благородстве! — воскликнула я горячо, разведя руками, желая всей душой разуверить Деметриоса в его предположении. Только этого не хватало — обидеть бескорыстно предложившего мне помощь человека. — Тогда что вам мешает согласиться? — Я не могу бросить отца наедине с этой бедой, — призналась я, потупившись. — Он чувствует себя загнанным в ловушку, уничтоженным, нуждается в опоре и поддержке… Если ещё и я от него отвернусь, это окончательно убьёт его… — Так значит, вот какова причина, — протянул Деметриос. — То, что я готов сделать для вас, касается также и вашего отца. — Право же, мне становится неловко, что вы готовы взвалить на свои плечи невзгоды, которые, вообще-то, мои, — ласковой усмешкой сопроводила я ответ греку. — Вы обратились за помощью, вот и стараюсь сделать всё от меня зависящее… — Раз у моего отца нет сил, их вполне хватит у меня постоять за нас обоих. Я знаю, что вы очень сведущи в медицине, синьор Ласкарис — сам Лоренцо считает вас гением, и значит, тем более разбираетесь в лечебных и пагубных свойствах растений… Так вот, вы меня очень выручите, если дадите самый сильнодействующий яд, которым я собираюсь угостить мою дорогую тётушку, — выпалила я на одном дыхании Деметриосу. Вопреки моим ожиданиям, почтенный человек науки не разразился нравоучениями и даже во взгляде не было ни капли осуждения. — Что же, синьорина, если уж от убежища в моей вилле во Фьезоле вы отказались, помогу вам хотя бы тем, что снабжу оружием против этой вероломной особы, — заговорщицки улыбнувшись, Деметриос поднялся с пола, предложил мне руку и помог оторваться от кресла. — Подождите буквально пару минут. Как раз найдётся, что нужно — испытывал этот яд на крысах, и должен сказать, хватало пары капель, — подметил грек, как бы между прочим, удалившись в смежную комнату с той, где мы и беседовали. Предоставлена лишь компании самой себя я была недолго — вскоре Деметриос вернулся, неся в руке небольшой прозрачный бутылёк, наполненный жидкостью приятного рубинового оттенка и закупоренный деревянной пробкой. — Сделал буквально на днях, но даже не думал, что кому-то может быть в нём нужда, — пояснил пожилой мужчина, отдав в мои руки предназначенный для Иеронимы смертоносный подарок. — Премного вам благодарна! Вы не представляете, как помогли мне! Спасибо огромное! — спрятав яд в свой кошель, привязанный к поясу платья, я в порыве восторга и благодарности, позабыв о приличиях, бросилась на шею Деметриосу и крепко расцеловала его в обе щёки, изрядно смутив — если судить по тому, как он несколько раз выразительно кашлянул, мягко отстранил мою персону от себя и смерил по-доброму ироничным взглядом. — Надеюсь, ваш замысел удастся, но знайте: в случае чего можете полагаться на меня, — Деметриос хотел сказать ещё что-то, но его прервал скрип открывшейся двери, на который обернулись мы оба. Порог покоев переступили синьор Лоренцо и мой отец. Волосы обоих мужчин были всклоченные и мокрые от дождя, лица бледны. Разница лишь в том, что лицо Лоренцо хранило серьёзность, то у отца наоборот — светилось облегчением и радостью. — Фьора, дитя моё! Нашлась! Слава Богу! — отец бросился ко мне и крепко обнял, припав губами к моей макушке, а я крепко обняла его в ответ. — Мы все места себе не находили… — Отец, прости меня… я в запале, не подумав, выкрикнула, что ненавижу тебя! — пылко шептала я, сильнее к нему прижавшись. — Нет, Фьора, ты в своём праве ненавидеть, потому что сделанное мной и впрямь было предательством по отношению к тебе, так что в самую пору просить прощения мне, — приподняв моё лицо за подбородок, отец нежно поцеловал меня в лоб. — Но я вовсе не питаю к тебе ненависти и не держу зла, клянусь, — не оставила я попыток убедить его. — Задала же ты нам всем — моим людям и мне самому работы сегодня, — мягко упрекнул меня до сей поры молчавший Лоренцо. — Твой отец и мои люди со мной едва ли не всю Флоренцию вверх дном перевернули, чтобы тебя разыскать. — Мне жаль, что я так заставила всех вас изводиться, — улыбнувшись Лоренцо, я опустила голову. — Лоренцо, я должна тебе кое-что рассказать, это очень важно, и… — Не стоит беспокойства, Фьора, — не дал мне закончить Медичи, — я уже знаю обо всём от твоего отца. Должен сказать, меня несколько задело, что синьор Бельтрами не обратился сразу ко мне, — немного посуровел голос властителя Флоренции, — но ничего, всё ещё можно исправить. — Синьор Ласкарис, — отец выпустил меня из объятий, подошёл к Деметриосу и пожал ему руку, — я благодарен вам за то, что вы позаботились о моей дочери. Спасибо! Распрощавшись с Лоренцо и Деметриосом, я и отец покинули дворец Медичи. Всю дорогу до дворца Бельтрами мы проделали в полном молчании. Я ждала от отца нравоучений, нечто вроде «Ты не должна была убегать из дома, совсем одна и по темноте, как у тебя только бессердечия хватило», но всю дорогу до нашего дома он подавленно молчал. Леонарда, моя наставница и гувернантка — и та не обрушила на мою голову гневные отповеди, хотя я, взглянув один раз ей в лицо, с чувством горечи и стыда поняла, что всё время моего отсутствия она проплакала — опухшие глаза и нос врать не могут. Поднявшись к себе в спальню, я переоделась из платья в ночную сорочку и поскорее поспешила скользнуть под одеяло. Уснула, едва голова коснулась подушки, но засыпала я со спокойной душой — в моём кошеле припрятан пузырёк с сильным ядом, и завтра мне не будет его жаль для моей любезной тётушки Иеронимы.