Убийство не по плану

      Случись кому-нибудь задать мне вопрос, у чего не существует никакой меры и никаких границ, до превращения моей жизни в ад я бы ответила, что у любви. Блаженный Августин говорил, что мера любви — любовь без меры. Это, видимо, он забыл упомянуть людскую гадливость и сказочный идиотизм в сочетании с неуёмной тягой вытащить на белый свет чужое грязное бельё. У этих уродливых явлений тоже нет пределов. Да, слухи про то, что я «родила Флавию от Дьявола» по городу ходить перестали… Господь милосердный, даруй некоторой части населения Флоренции мозги! В тот день, когда предстала перед судом Синьории по обвинению в «колдовстве, сношении с Дьяволом и рождении от него ребёнка», я никак не могла даже мимолётной мысли допустить, чем обернётся заступничество Джулиано Медичи. То, что Джулиано за меня вступился, ему же и боком вышло — невероятным для нас образом мы узнали из городских слушков, что два года назад были любовниками в тайне от всех и что Джулиано является родным отцом Флавии, которую почему-то до сих пор не признал. Но про меня и Джулиано сплетничали уже не с такой ретивостью — наверно, подействовал устрашающе пример изгнанного из Флоренции на два года Франческо Пацци и повешенного Марино Бетти. Ну, хоть какая-то радость — внебрачный ребёнок уже не от Люцифера, а от Джулиано Медичи… Не всё так безнадёжно с умами моих сограждан, если стараться мыслить без негатива. Господи, прости меня за мысли о верёвке, мыле и табуретке по причине окружившей меня глупости некоторых представителей вида людского!.. — Джулиано, Симонетта, простите меня, что так получилось, — повинилась я перед пришедшими ко мне в гости Джулиано и Симонеттой, заплетая косички перебирающей мои украшения Флавии. — По моей вине объектом сплетен вместе со мной стал Джулиано. — Фьора, моя дорогая, никто из нас — ни Джулиано, ни я — тебя ни в чём не виним, — ласково мне улыбнувшись, Симонетта присела на постель рядом со мной и обняла. — Как быстро во Флоренции работают языки, мне и Джулиано прекрасно известно. — Симонетта права, Фьора, — поддержал возлюбленную младший Медичи, — нет твоей вины, что ты стала объектом толков. Думаешь, про меня и Симонетту никто не распускал грязных сплетен? Ошибаешься, много говорили дурного. Так что не падай духом. Я и не унывала, не падала духом, как мне и советовал Джулиано. Вопреки всему, радовалась жизни, насколько это возможно, растила Флавию и воспринимала все пересуды с мысленно гордо поднятым средним пальцем. — Мама, так этот дядя — мой папа? — с невинным детским любопытством спрашивала меня Флавия, указывая ручкой на Джулиано. Молодой человек смущался, краснел и старался тщательно подобрать слова, чтоб не обидеть девочку, но и не поддерживать иллюзий у неё. — Нет, милая, Джулиано вовсе не твой папа, это люди вокруг всё от безделья болтают, — отвечала я Флавии, беря её на руки и прижимая с нежностью к себе. — А кто мой папа тогда? — не оставляла попыток выведать Флавия. — Понимаешь ли, мой котёнок… — целуя Флавию в золотистую макушку, я пыталась выстроить в голове хоть какое-то правдоподобное объяснение. — Не у всех детей есть папы. — Почему у меня папы нет? — тень печали легла на круглое личико крохи. Мне следовало быть готовой однажды к тому дню, когда Флавия начнёт спрашивать меня о том, кто её отец. И теперь, услышав подтверждение тому, что у неё нет отца, наверно, на каком-то детском уровне сознания считает себя неполноценной, хуже других детей, да и эти разговоры случайных людей на улицах, что моя Флавия «нагулянная»… Впервые в лексикон моей воспитанницы вошло это оскорбительное слово «нагулянная», когда в один погожий весенний день я взяла Флавию погулять вдоль берега реки Арно. В компании Кьяры и Хатун. Взяла с собой любимые игрушки девочки. Несказанно обрадованная и оживлённая прогулкой по речному берегу, Флавия купала в реке своих кукол, радостно носилась по берегу и смеялась, звала меня поиграть с ней в «догонялки». «Мама, догоняй, догоняй!» — задорно выкрикивала на бегу девочка, махая мне ручкой и иногда оборачиваясь, посмотреть, следую ли я за ней. Я, Кьяра и Хатун следовали за малышкой и не смогли сдерживать улыбок, глядя на то, в каком она прекрасном настроении и как ей весело. Правда, бурно протестовала, когда я повязывала на её голове косынку — солнце в тот день припекало сильно, и я боялась, как бы Флавия не получила тепловой удар. Присев возле отмели, Флавия занималась своими куклами — высадив их в одну шеренгу. Мне и Кьяре с Хатун довелось немного искупаться в реке, вылавливая иногда уносимых речкой кукол моей малой и ревностно наша троица следила за тем, чтобы Флавия не лезла в реку. Спокойно играли с ребёнком и никого не трогали, Флавия всё спрашивала меня, как мы назовём какую-нибудь из её кукол. «Давай Персефона?» — предлагала я назвать одну куклу в честь богини древнегреческой мифологии. «Нет! Фьора — как тебя!» — возразила решительно Флавия. «Моя ж ты радость, это так с твоей стороны мило!» — крепко обнимала я Флавию и целовала в щёки, на что она обхватывала меня ручками за лицо и влепляла мне исполненные дочерней нежности поцелуи в ответ в щёки и в нос. Спустя не столь уж и долгое время к нашей компании подошла рыженькая девочка с россыпью веснушек на лице, чуть постарше моей Флавии на вид и попросила поиграть куклу, робко коснувшись её рукой. «Что, Флавия, разрешаешь девочке немного поиграть? Не будешь жадничать?» — спросила я. Приятно удивлённая нежданной компанией, Флавия позволила новой подруге присоединиться к её игре в куклы. Через какие-то минуты две девочки сдружились, так что случайный зритель мог бы принять их за двух сестричек. Новая подруга Флавии учила мою воспитанницу тому, как проводить кукольные балы, дуэли, свадьбы. Флавия с азартом перенимала те знания, которым учила её товарка. Кьяра, Хатун и я смотрели на играющих девочек и вспоминали себя примерно в их возрасте, как точно так же играли все вместе втроём, будучи детьми. Нахлынула ностальгия… Но столь дивную картину обязательно что-то или кто-то испортит. Так и испортило — заявилась какая-то женщина, рыжеволосая — как и та девочка, играющая с Флавией. Судя по одежде, женщина принадлежала к аристократии. Брезгливо окинув взором меня и моих подруг с моим ребёнком, она взяла за руку свою дочь и увела прочь от потрясённой таким поворотом событий Флавии, уведённая малышка от неожиданности даже куклу выронила — когда мать резко её схватила. Напоследок эта особа презрительно бросила: «Лукреция, ты потомок благородных Орнести, тебе знаться с нагулянным отродьем Фьоры Бельтрами — себя низко ценить!» Только благодаря схватившим меня по обе стороны Кьяре и Хатун я не бросилась следом за этой женщиной и не выцарапала ей глаза за то, что она посмела оскорбить мою Флавию. Конечно, Флавия — никакая не Флавия, а Иеронима Пацци под омолаживающим зельем, но я никому не спущу унижение достоинства моей подопечной. Так малышка Флавия впервые узнала слово «нагулянная». Самое ужасное, что она начала задавать мне вопрос: «Мама, а что значит нагулянная? Что это за слово?». А я теряюсь. Не знаю, не рановато ли ребёнку знать о том, что на свете существуют такие мерзкие породы людей вроде той мрази, что Флавию нагулянным отродьем обозвала. «Это очень плохое слово, моя малышка. Воспитанные и культурные люди им не бросаются», — отделалась я таким объяснением. — Так получилось, что я очень сильно мечтала о ребёнке… так хотела стать матерью… вот мой ангел-хранитель и подарил мне тебя — оставив на пороге нашего дома, где тебя и нашла я с Леонардой… — и тут в своих попытках объяснить Флавии, откуда она взялась, кто её отец, я не сильно погрешила против действительности. К моей тоске по уехавшему на войну Филиппу, до срыва покровов с причин моего замужества, примешивалась горечь того, что после той единственной брачной ночи я не забеременела. Сожалела о том, что Небесам не было угодно благословить ту ночь, чтобы в отсутствие мужа у меня появилось утешение — зародившаяся у меня под сердцем новая жизнь, моё с Филиппом дитя — мальчик или девочка… не так уж и важно, какого пола был бы ребёнок, если он или она — продолжение моей с супругом любви… Да, конечно, если бы он ещё меня любил… Так что в том, что в ту ночь я не смогла зачать, есть и светлая сторона — ни к чему мне ребёнок от человека, отучившего меня от излишней доверчивости, хотя всё равно бы любила этого ребёнка — дитя не виновно в том, что его отец не эталон чести и порядочности. — Ой, мамочка, так тебе меня Бог подарил? — просияло восторгом личико Флавии, а чёрные глаза девочки счастливо засверкали. — Да, моя радость, Бог подарил. Как ответ на мои мечты о материнстве, — не стала разубеждать я кроху. «Вот только за какие грехи — не знаю», — едва не вырвалось у меня грустно-ироничное. Нет, я, конечно, очень успела полюбить Флавию за всё то время, что она прожила в палаццо Бельтрами. Да, поведение Флавии меня часто раздражало, она росла очень капризной и балованной девочкой, и в этом есть доля моей вины, она требовала и занимала едва ли не всё моё внимание — громко его себе выбивая. Флавия часто вредничала и портила мои вещи, опрокидывала мне на одежду еду, её никак нельзя было уложить спать без обязательного чтения ей перед сном сказок и сонетов. Флавия даже в ванной комнате мне покоя не давала, даже в ванной комнате — Святая Дева! — я не могла побыть одна и в тишине! Ранее я считала тишину в палаццо Бельтрами удручающей, после появления Флавии я о ней мечтала! Мечтала о том, чтобы никто не «мамкал» раз сто за минуту и чтобы меня не лапали. Да-да, маленькая и неугомонная Флавия с её любовью обниматься и забираться ко мне на руки, обхватывать меня за шею ручками успела меня залапать на двадцать лет вперёд. Стоило же мне улучить благодаря отцу, Хатун и Леонарде свободную минутку и скользнуть тихой сапой в ванную помыться, как спустя минут пять меня отыскивала Флавия. Плюс ко всему натащит своих кукол и мне в ванну, полную мыльной воды накидает, мол, приятного омовения, мамочка. Господи, ну не так я себе материнство представляла… Я мечтала о былых временах тиши и покоя, когда я была просто Фьора Бельтрами, а не тайная графиня де Селонже, когда жила просто под защитой любви ко мне моего отца и Леонарды… Я мечтала о том, чтобы небесные силы хоть на недельку забрали меня куда-нибудь подальше от ребёнка, чтобы я могла просто по-человечески выспаться! Но я никогда не мечтала о том, чтобы высшим силам было угодно забрать от меня и отдать кому-то другому Флавию. Да, её поведение меня до зубовного скрежета и нервной дрожи по всему телу раздражало порой, но я люблю её, а она любит и считает своей матерью меня. Исчезни этот ребёнок из палаццо Бельтрами, он превратится во всего-навсего хорошо полируемый склеп без весёлых игр и смеха девочки. Я, конечно, могу только мечтать о тишине, но не ценой того, чтобы у меня забрали и отдали другим Флавию. Даже когда на меня косятся с пренебрежением случайные люди, даже когда мимо проходящие монахини шепчутся «насколько низко Фьора Бельтрами пала». На днях был ужасно обидный случай, когда я пошла с Флавией и Леонардой на рынок. Сложилось так, что пока стояли в очереди за мясом на рынке, Флавия не утерпела до дома и обмочилась, сидя у меня на руках и громко плакала от того, что ей отвратительно в мокрой одежде. Дёрнул же чёрт меня попросить одного почтенного мужчину пожилых лет пропустить меня вперёд, чтобы я и Леонарда быстрее купили это чёртово мясо, и пошли домой менять одежды Флавии. Я просила этого мужчину очень вежливо, корректно. Надеялась, что он войдёт в моё положение — мало ли с кем случиться может, что с маленьким ребёнком приключится неожиданность. Ага, больше верь в людское понимание, дурочка наивная. «А трон Франции не хочешь? Не думай, что если один раз два с лишним года назад ноги раздвинула, все теперь тебе по гроб жизни должны!» — был ответ этого «доброго дяденьки». Со злости наступив ему каблуком от души на ногу, я с Флавией на руках убежала прочь от этого мясного прилавка, а следом за мной бежала встревоженная Леонарда и умоляла не бежать так быстро. Придя домой, я просто закрылась в ванной — после того, как выкупала Флавию и переодела её в сухую одежду, и прорыдала часа два. Больно, горько и обидно…       Джулиано и Симонетта стали частыми гостями в палаццо Бельтрами, что приносило мне только радость. Я полюбила эти визиты, беззаботные и весёлые разговоры, прогулки с Симонеттой и Флавией по саду внутреннего дворика. Мне нравилось секретничать о своём девичьем с Симонеттой. Я не смогла бы побороть дружескую симпатию к ней, даже если бы очень захотела — столько было в Симонетте естественного очарования, доброты, чуткости и искренности… И как только можно ненавидеть такого светлого и замечательного человека? Ага, так я же сама её когда-то не столь уж давно и ненавидела только за то, что Симонетта — избранница сердца Джулиано Медичи, безответной влюблённостью к которому я мучилась. И очень хорошо, что эта ненависть канула в небытие, как и влюблённость в Джулиано. Подумать только, ведь я сама себя из ревности и глупости лишала дружбы с такой женщиной потрясающей душевной красоты, как Симонетта! Право же, что мне мешает стать подругой Симонетты? Влечение к Джулиано в пору девичества истаяло как снег по весне, ревность больше не иссушает, так что ничего не препятствует дружбе и с младшим Медичи. Тем более, что тогда на заседании Сеньории по моему делу молодой человек принял мою сторону — не потому, что преследует какой-то свой интерес, помогая мне, а из желания отстоять справедливость и защитить от наветов ни в чём неповинную девушку. Даже Кьяра Альбицци, моя лучшая подруга с самого детства, ранее никогда не жаловавшая Симонетту, поневоле прониклась к ней симпатией. Я не прикладывала к этому свою руку, всё произошло само. Кьяра, как и я сама, недолго была в силах сопротивляться очарованию, доброте и искренности с чуткостью Симонетты, её лишённой надменности и чванства манере держаться с людьми. — Знаешь, Фьора, сейчас я жалею, что раньше относилась с таким предубеждением к нашей красавице на всю Флоренцию, — поделилась со мной как-то Кьяра, навестив меня и Флавию в палаццо Бельтрами. — Симонетта хороший человек, а вот я в отношении неё заблуждалась. Признаюсь честно, она стала мне очень нравиться, когда тебя поддержала. Так вот и сменилась антипатия Кьяры к Симонетте на лояльное отношение, а это значило, что теперь в кругу близких мне людей одной верной подругой стало больше, причём подруга с детских лет и новообретённая прекрасно поладили между собой. «Звезда Генуи» и «Несравненная», как прозвали донну Веспуччи во Флоренции, всегда неизменно была ласкова и очень доброжелательна ко мне и Флавии. Никогда она не приходила без какого-нибудь подарка для малютки — то принесёт сладости, игрушки или ленточки для волос, какие-нибудь милые безделушки… Конечно, мне было приятно такое тёплое отношение прекрасной генуэзки к моей воспитаннице, но я опасалась — как бы Симонетта не избаловала мне дитя, чем я с ней и поделилась. — Фьора, прошу — не лишай меня радости побаловать малышку, — заискрила в её глубоких чёрных глазах грустная мольба, — с моим нынешним состоянием здоровья мне вряд ли доведётся побаловать собственную такую же прекрасную дочурку, как твоя Флавия. — Если это правда доставит тебе радость, Симонетта. Только постарайся не слишком портить характер Флавии, — с раздражением я смахнула украдкой набежавшие на глаза слёзы. В моей памяти всплыл устроенный Лоренцо Медичи бал в конце января. Джулиано, сидевший на ковре подле Симонетты, не сводящий с неё влюблённого взгляда, а молодая женщина улыбалась и часто наклонялась к нему. Её хрупкая, нежная красота, несущая в себе нечто печальное, почти прозрачная рука лежит на плече Джулиано, синие прожилки вен видны под белой кожей, рельефный рисунок ключиц в вырезе платья. Слова Деметриоса о неизбежности смерти Симонетты… «Ей осталось жить не более пятнадцати месяцев. Флоренция будет в скорби, но вы этого не увидите», — всплыли из глубин воспоминаний слова пожилого греческого учёного. Будь я сама на месте Симонетты, если бы страдала от её недуга… когда нет шанса не то что родить ребёнка от любимого человека, но и выносить это дитя, меня бы мысли об этом тоже очень больно жгли. Может быть, поэтому Симонетта с такой сердечностью отнеслась к Флавии?.. Впрочем, все эти слухи о моей связи с Джулиано Медичи и рождении от него ребёнка, как быстро вспыхнули, так и сошли на нет. Потому что вряд ли бы кто из сплетников захотел испытать на себе гнев Лоренцо. Шептаться обо мне на улицах родного города стали уже в совершенно ином ключе… — И не надоело ещё никому мусолить, с кем могла согрешить Фьора в пятнадцать лет и от кого родила? — Не то слово, как гарпии налетели на бедную девочку! — Даже если Фьора правда родила Флавию, не будучи замужем, что с того? Разве это отменяет тот факт, что у Фьоры очень отзывчивое к чужим бедам сердце и она всегда помогала бедным? — И то верно, даже если Фьора действительно когда-то оступилась, хорошим человеком быть она от этого не перестала. — Я скептически отношусь к тому, что Флавия — родное дитя Фьоры… но даже если всё так и есть… тем, кто Фьору песочит, какое до этого дело? Фьора с синьором Бельтрами сама растит Флавию и заботится о ней, а не посадила кому-нибудь из этих сплетников на шею. — Да. Ведь если предположить, что Фьора стала матерью, но не замужем, то она ни на кого из тех, кто треплет её имя в пересудах, не сваливала хлопоты о своём ребёнке. — Так вот о чём и речь! Пусть родила безмужней, но к своим обязанностям матери относится ответственно. — Каких людей больше всего недолюбливаю, так это мастеров толпой кидать камни в человека, которому случилось ошибиться даже один раз за всю жизнь. — То-то, как погляжу, камни в огород Фьоры кидают мнящие себя праведниками безгрешными! Скрашивали весь абсурд, в котором приходилось жить мне и моим близким, дружеские визиты в наш дом Деметриоса Ласкариса и его слуги Эстебана. Пожилой учёный и мой отец могли часами обсуждать политику, живопись, литературные произведения, делиться своими планами — сидя в креслах в гостиной, или избирая местом для беседы органный зал отца. — Помните, что вы предсказывали мне, синьор Ласкарис? — обращалась я к греческому учёному. — Да, помню: несчастья, позор, монастырь, изгнание из Флоренции… — отвечал он мне. — Как так вы не предсказали мне, что я стану матерью, не родив? — дружелюбно поддевала я пожилого мужчину, чем вызывала у него смех. — Донна Фьора, мне бы не хотелось вас огорчать… я пытался создать противоядие к тому омолаживающему эликсиру, но ничего не выходит… мне жаль! — Право, синьор Деметриос, не стоит сожалеть. Ребёнком Иеронима намного милее, чем взрослая, — как говорил отец, да и мы все прикипели к малышке Флавии… пусть всё останется как есть.