Убийство не по плану

      Деметриос Ласкарис не оставил визитов в наш дом вместе с его слугой Эстебаном. Пожилой мужчина и его слуга были в палаццо Бельтрами частыми и всегда желанными гостями, отец любил общество Деметриоса — в лице которого нашёл очень интересного и приятного собеседника. Эстебан всегда был неизменным спутником греческого учёного и присутствие Эстебана приносило радость ещё одному обитателю дворца Бельтрами. Не единожды мне случалось заметить, как моя камеристка Хатун ласково смотрит на молодого кастильца и тяжко вздыхает, стоит тому пройти мимо; со смесью тоски и нежности наблюдает за тем, как Эстебан учит фехтовать на деревянных прутьях детей наших слуг. Что заставляло меня порадоваться за Хатун, так то, что и она оказалась не безразлична тому, кто нравится ей. Всегда, когда Эстебан приходил с Деметриосом в наш дом, неизменно приносил для девушки сладости, букет цветов, скромный браслетик или брошь с колечком… Смущённая, краснеющая от таких знаков внимания, Хатун с робкой благодарностью принимала подарки и улыбалась, раскосые чёрные глаза девушки радостно сияли — стоило ей чуть поднять голову и встретиться глазами с Эстебаном, смотрящему на неё с каким-то томлением. Вместе они гуляли по внутреннему дворику дворца, взявшись за руки и о чём-то весело болтая, сидели в обнимку на скамье и любовались проплывающими по небу облаками, Эстебан брал за руку Хатун и бережно касался губами её ладони… «Надеюсь, хоть Хатун в любви будет счастливее меня», — думала я, украдкой наблюдая за ними. Не желая терять напрасно ни единого дня и позволять Хатун упускать свой шанс на счастье, я убедила отца дать Хатун свободу, на что он без долгих раздумий согласился. — Хозяйка, неужели ты настолько мной недовольна, что решила прогнать от себя? — тревожно спросила меня Хатун, глядя мне в лицо своими полными слёз глазами. — Хатун, ну что ты, всё совсем не так, тебя никто и ни за что отсюда не прогонит, — успокаивала я её, по-родственному обняв и поцеловав в щёку. — Ты, как и прежде, будешь жить в палаццо Бельтрами, если на то есть твоё желание. Я и отец решили дать тебе свободу, чтобы ты перестала быть рабыней и могла сама строить свою жизнь, без оглядки на чужое разрешение… Ведь так, отец? — обращён был мой вопрос уже к отцу. — Всё именно так, как говорит Фьора, — подтвердил отец. — Хатун, разве кто-либо в этом доме, когда желал тебе зла? Особенно моя дочь? — Ни разу такого не было, синьор Бельтрами… — Всё, чего хочется Фьоре — чтобы ты стала свободной и независимой, чтобы была счастлива, как того заслуживаешь. Все давно заметили, что ты очень неравнодушна к Эстебану, как и он к тебе, — отец заговорщически подмигнул. Личико Хатун приобрело пунцовый оттенок, но чёрные глаза засияли ласковым светом. По очереди она обняла меня и моего отца, тихонько шепча: «Донна Фьора, синьор Бельтрами, спасибо вам, спасибо!». С освобождением Хатун я и отец не помедлили. Хатун, ещё совсем малышкой получившая имя Доктровея при крещении, официально обрела свободу и стала полноправной жительницей Флоренции, навсегда простившись со статусом рабыни. Как ей и обещали, она осталась жить в палаццо Бельтрами при мне. Деметриос и Эстебан по-прежнему были частыми и дорогими гостями в палаццо Бельтрами. Отец с величайшей радостью проводил время в беседах с греческим учёным, иногда компанию им составляла я, Эстебан же наслаждался обществом Хатун. Вместе с Леонардой я всегда была поблизости во время их свиданий. Не вмешивались, просто наблюдали со стороны, чтобы быть уверенными в том, что молодой кастилец в самом деле не обидит ту, кто всегда была для меня кем-то вроде младшей сестрёнки. Всегда во время нахождения вместе Эстебана и Хатун в саду внутреннего дворика я и Леонарда были поблизости вместе с Флавией, которую учили грамоте и прививали ей любовь к лучшим произведениям поэтов родной Италии. Конечно, Эстебан никогда не делал того, что могло оскорбить добродетель Хатун, всегда с ней нежен и ласков, галантен, относится к ней с уважением… Но я не могла позволить себе пустить всё на самотёк, не могла оставаться в стороне и делать вид, что меня отношения Эстебана и Хатун не касаются, чувствовала сильную ответственность за наперсницу с детских лет. Меньше всего я хотела, чтобы Хатун обожглась в любви точно так же, как я в своём замужестве с Филиппом. Но опасаться того, что Хатун так же ошибётся, как и я, что подобно мне переживёт крушение всех своих мечтаний и надежд на счастье с любимым человеком, как раз и не приходилось. В один из дней, когда Эстебан вместе с Деметриосом приходил к нам в гости и проводил время с Хатун, от моих глаз не ускользнуло то, как молодой кастилец стоял перед Хатун на коленях в беседке внутреннего дворика и держал её за руки, о чём-то с девушкой разговаривая. О чём они говорили, я не смогла расслышать, поскольку стояла слишком далеко, но, если судить по тому, как радостно Хатун бросилась ему на шею и пылко обняла. Разумеется, я поделилась с отцом и с Леонардой тем, что происходит с Хатун и своими тревожными думами об этом. Втроём мы обдумывали, как нам себя вести в этой ситуации. Отец и Леонарда придерживались мнения, что нужно прямо спросить Эстебана, каковы его намерения в отношении моей камеристки и подруги детства, которую я люблю и кому всегда желала только добра, и я их позицию одобряла, только считала, что нужно вообще-то поговорить обо всём с самой Хатун. Как раз за разговорами об этом нас и застал Эстебан. — Донна Фьора, синьор Бельтрами, вы позволите поговорить с вами наедине? — серьёзным тоном задал вопрос молодой человек. — Да, конечно, — проговорил мой отец. — Леонарда, будьте добры, оставьте нас наедине ненадолго, — обратился он уже к моей наставнице, которая вежливо кивнула и удалилась. — Так о чём вы хотели со мной поговорить, молодой человек? — поинтересовался он снова у Эстебана. — Я не буду ходить кругами и скажу прямо. — Эстебан прокашлялся, прочистив горло. — Синьор Бельтрами, донна Фьора, я люблю девушку — живущую в вашем доме. Это Хатун. Наши с ней чувства взаимны. — Так вы нравитесь друг другу так сильно, что полюбили? — не теряла серьёзности я. — Донна Фьора, всё так и есть, — ответил молодой человек. — Так о чём вы хотели поговорить со мной и моей дочерью, и какое отношение к этому имеет Хатун? — перешёл отец к делу. — Я уже сказал вам обоим, что я и Хатун любим друг друга. Донна Фьора, синьор Бельтрами, я знаю, что Хатун обрела свободу и прошу у вас её руки. С синьором Деметриосом я говорил и он не против, чтобы Хатун переехала ко мне на его виллу во Фьезоле после свадьбы. — Эстебан, поймите, — начал отец, — Хатун росла все эти семнадцать лет вместе с Фьорой, в нашей семье к ней очень привязаны, особенно моя дочь… — Да, Хатун мне очень дорога и она мне скорее за младшую сестру, — согласилась я с отцом, — но если вы правда её любите и хотите на ней жениться, если захочет сама Хатун, я не имею ничего против вашей свадьбы и даже помогу с организацией, — я ободряюще улыбнулась молодому человеку. — Теперь вам осталось только спросить её мнения. — Если Хатун ответит вам согласием, тогда ни я, ни моя дочь, ничего против не имеем, — подытожил отец. — Я уже просил руки Хатун у неё самой, — ответил Эстебан в такой же дружелюбной манере, — и она ответила, что станет моей женой. Спасибо, что дали своё одобрение на нашу свадьбу, — молодой мужчина чуть поклонился отцу и мне. Хатун и Эстебан единогласно решили, что со свадьбой не желают затягивать ни единого дня. Вместе с Деметриосом я, Леонарда и мой отец планировали свадьбу Хатун и Эстебана. Составляли список гостей, продумывали список напитков и блюд, и ломали голову над тем, кого из запланированных гостей как будем рассаживать. — Если ты хочешь, хозяйка, я буду рада видеть на своей свадьбе твоих подруг донну Кьяру и донну Симонетту. Они такие хорошие и добрые, поддержали тебя, когда твою персону поносили на всех углах… — высказала мне Хатун. — Хатун, Кьяру и Симонетту я приглашу обязательно, если того хочешь ты. Но чтоб ты больше хозяйкой меня не называла — ты теперь свободный человек. Просто по имени — Фьора, — мягко напомнила я ей. — Как скажешь, буду привыкать обращаться к тебе по имени, — миролюбиво уступила Хатун. Последующие дни подготовки к свадьбе проходили как в каком-то шумном ворохе, как в урагане, столько всего нужно было просчитывать, столько трудов над оформлением и угощениями… И никуда не девались заботы о малютке Флавии, которая вносила свой скромный вклад в свадьбу тем, что рвалась помогать, и ведь никак не втолкуешь маленькому ребёнку, что такая помощь Флавии скорее в нагрузку. Нужно было постоянно следить, чтобы Флавия не повытаскала все сладости и цветы, не перевернула на себя какой-нибудь из огромных чанов — в которых готовились мясные блюда, не поотрывала тканевые цветы от заказанного у портного шикарного бледно-лазурного платья Хатун и от её покрывала. Непростое занятие — совмещать заботу об озорной двухлетке с шилом пониже спины и подготовку к свадьбе подруги. Но, благодаря отцу и Леонарде, с этим важным и ответственным делом, как подготовка к свадьбе, удалось справиться с достоинством и в короткие сроки — за какие-то шесть дней. К тому же не обошлось без помощи Кьяры и Симонетты. Они обе пришли на выручку, едва я сообщила им, что Хатун выходит замуж и две мои подруги, то есть они, тоже приглашены. В списке гостей оказались все друзья моего отца — те, кто не отвернулся от нашей семьи из-за слухов, будто я родила ребёнка вне брака; Деметриос Ласкарис, Кьяра и её гувернантка донна Коломба с дядюшкой моей подруги Людовико Альбицци, Симонетта Веспуччи и Джулиано Медичи; само собой — не обошли вниманием и Лоренцо Великолепного, который сильно нам помог, когда нужно было как-то прикрыть превращение Иеронимы в двухлетнюю Флавию, случившееся с моей подачи. Обвенчались Хатун и Эстебан в Санта-Мария Новелла. Глядя на излучающих неземное счастье Эстебана и Хатун, видя их лучащиеся восторгом глаза, держащихся за руки у алтаря, пока пожилой священник свершал обряд венчания и читал молитву, я не могла не улыбаться от искренней радости. Надежды в моей душе на то, что замужняя жизнь Хатун окажется удачнее моей, не были робкими. Хоть у дорогой моему сердцу подруги детских лет семейная жизнь сложится как у всех нормальных людей, в отличие от меня. Всё то время, что длилось венчание Хатун с Эстебаном, я вспоминала свои венчание и замужество. Как бы ни старалась, но ростки зависти всё равно пустили корни в моём сердце. По Эстебану видно, что он любит Хатун и предан ей всей душой, вместе с искренне дорожащим ею мужчиной Хатун обретёт в этом замужестве счастье. О себе я подобного сказать не могла. Филипп женился на мне ради одной только ночи со мной и ста тысячи флоринов золотом, которые выбил шантажом из моего отца. В церкви Санта-Тринита и в день, когда граф де Селонже просил моей руки, в нашу первую и единственную брачную ночь он говорил мне, что любит меня, вот только у меня больше не было веры в его любовь после всего узнанного мною от отца в вечер, когда его шантажировала Иеронима. Филипп предал мои любовь и доверие к нему, не пожалел моей юности и неопытности, нанёс глубокую рану без меча или клинка. Думать о муже и об умерших надеждах на счастливую жизнь вместе с ним было больно, поэтому я старалась всячески гнать от себя мысли о том, с кем я по наивности и глупости сочеталась браком. На моих руках недовольно закряхтела и закапризничала Флавия. Я поудобнее устроила её у себя на руках и бережно прижала к себе, целуя в макушку и тихонечко мурлыкая ей на ушко мотив пришедшей на ум песни. В конце концов, сегодня неподходящий день, чтобы думами о муже-беглеце портить себе и людям вокруг настроение — Хатун выходит замуж, ради неё нужно хранить на лице радостно-невозмутимое выражение. Пусть Филипп хоть сгинет в борьбе за его чёртову великую Бургундию, мне до этого дела нет. Пусть живёт своей жизнью и главное, чтобы после всего сделанного им не лез в мою, а я и без него проживу прекрасно — у меня есть любящий отец и моя наставница Леонарда, заменившая мне мать, есть верные и надёжные друзья: Кьяра, Симонетта, Хатун, Джулиано и Лоренцо. У меня есть моя Флавия — которая мне всё равно, что собственный ребёнок, которую я люблю и ради кого я взяла себя в руки, так что некогда мне лить слёзы по мужу, откровенно пренебрегшему мной. Конечно, мне придётся растить Флавию без мужа, но уж лучше вообще без отца, чем с таким, как Филипп — без этого предателя и лжеца ребёнка воспитаю, благо, что есть могучая поддержка в лице моего отца и Леонарды. Полностью погружённая в свои мысли, я не заметила, как подошло к концу венчание Хатун и Эстебана. Во время церемонии впервые прозвучала фамилия молодого человека — Альварес. А что, имя Доктровея, как по-настоящему зовут Хатун, очень красиво сочетается с фамилией Альварес. Из моего состояния транса меня вывела Леонарда, мягко толкнув в плечо и сказав, что все уже выходят из церкви и направляются к нам домой. Покорно я направилась вместе с отцом и Леонардой в направлении выхода из церкви, вместе со всеми. Передав Флавию на руки отцу, я догнала Хатун, обняла её и поздравила, пожелав пожизненного счастья в семейной жизни и чтобы её общие с мужем мечты всегда исполнялись. Плачущая от счастья Хатун благодарила меня и одной рукой крепко обнимала, другой держа за руку мужа — смотрящего на неё с обожанием. С обожанием… как смотрел на меня мой муж в нашу первую ночь. Но хватит думать об этом бесчестном человеке, который предал моё доверие к нему! К чёрту, к чёрту! Сегодня мы все празднуем свадьбу Хатун и пора бы мне прекратить думать о плохом. Не в этот день. Это прекрасно, что Хатун вышла замуж. Было бы очень несправедливо и ужасно, если бы она всю жизнь прожила рабыней возле моей юбки и так бы окончила свои дни, не познав счастья взаимной любви. Как дошла до дома вместе с приглашёнными гостями, где нас всех ждало праздничное угощение, не помню. Свадьба подруги всколыхнула во мне смешанные чувства и под их воздействием я была сама не своя, как будто физически не со всеми присутствовала. Опомнилась, когда Леонарда и Хатун с Эстебаном позвали меня разрезать пирог. Флавией занимался мой отец. Девочка сидела за столом на коленях у того, кого считала своим дедушкой, за обе щёки уплетая сладости и запивая грушевым отваром. На празднике в честь свадьбы Хатун и Эстебана Флавия успела побывать на ручках у доброй половины приглашённых и все они в один голос пели дифирамбы красоте девочки, её живости и пытливому уму, даже небывалое упрямство Флавии они считали очаровательным и проявлением её независимого и гордого характера. Устроенный праздник проходил замечательно: гости пребывали явно в весёлом расположении духа, произносились тосты за счастье и здоровье новобрачных, преподносились подарки, радостно-смущённая Хатун принимала поздравления и похвалы её красоте, маленькая Флавия шутя стукалась своим стаканом с грушевым отваром с бокалами вина гостей, до кого могла дотянуться. Лоренцо наигрывал мотив сочинённой им песни, Джулиано и Симонетта мило беседовали, сидя за столом в обнимку и младший Медичи заботливо докладывал в тарелку прекрасной генуэзки побольше мяса и овощного салата. Безмерно счастливые, с восторженно сияющими глазами, Эстебан и Хатун общались с гостями и принимали пожелания им всевозможных благ, потом гуляли по саду внутреннего дворика — взявшись за руки. Деметриос делился с ними своими соображениями, что, когда Эстебан и Хатун переедут жить на его виллу во Фьезоле, их ждёт одна из самых просторных комнат под супружескую спальню, расположенная на солнечной стороне — где побольше окон, и возражения не принимаются. Что же касаемо того, что у четы Альварес может в скором времени появиться ребёнок, как говорил молодожёнам Деметриос, то он даже знает, какую отвести комнату для возможного чада молодой пары и с радостью станет помогать в её оформлении. Леонарда о чём-то разговаривала с донной Коломбой. О чём — я не расслушала. Кьяра сидела рядом с Лоренцо, вместе с ним подхватив слова песни «Счастлив будь, кто счастья хочет» и идеально попадая в такт мелодии. Мой отец поправлял Флавии ленточки, которыми были завязаны в хвостики её золотистые волосы, заботливо вытирал с подбородка девочки пятна от еды и капли грушевого отвара. Разрезал ножом на маленькие кусочки мясо в тарелке Флавии, чтобы малышке удобно было есть. Когда же Флавия, наевшись, обмякла на руках у своего — можно сказать и так — дедушки, отец подозвал Леонарду и передал ей на руки клюющую носиком Флавию, смежившую веки, и велел уложить девочку спать. Леонарда прижала кроху к груди, гладя по золотоволосой головке, и удалилась в дом. Следом за Леонардой, уносящей в дом Флавию, встал из-за стола и направился в дом отец, потому что Флавия сквозь полудрёму просила его не уходить и побыть с ней, а отец не смог и не захотел огорчать малышку. Завечерело уже довольно сильно, тьма свежей весенней ночи давно устлала уходящую ко сну Флоренцию, так что Флавию пора укладывать спать. Что же до новобрачных и гостей, то они предавались веселью, я же неприкаянным привидением бродила по двору и предавалась не самой вселяющей бодрость и желание жить мысли, что у меня никогда не будет всего того, что заслуженно выпало на долю Хатун. Даже выпитые мною три бокала красного вина не добавили мне хорошего настроения, хоть я и нацепила на лицо счастливую улыбку, чтобы не портить никому праздник и не заставлять никого гадать, всё ли у меня в порядке. Моя бывшая камеристка, ставшая теперь свободной, моя наперсница с детских лет связала свою судьбу с человеком, который искренне и преданно её любит, уважает и ценит, и видит в ней намного большее, чем просто красивое личико. Хатун будет счастливо жить с Эстебаном, наслаждаться страстной любовью к ней мужа и со временем у четы Альварес появятся дети — зачатые и рождённые в любви. У моей подруги есть в лице супруга надёжная опора и поддержка, близкий друг, любовник… Во мне не было злости на Хатун, что её замужняя жизнь сложится радостнее моей, наоборот — я искренне за неё рада и хочу, чтобы взаимопонимание с гармонией и счастьем никогда не покидали её с Эстебаном. Мне всей душой хочется, чтобы любимый человек никогда не заставил Хатун разочароваться и раскаяться в её решении стать его женой. Я хочу, чтобы Хатун никогда не знала той боли предательства и лжи, изведанные мной. Меня сжигала горечь того, что мой брак не принёс мне ни тепла, ни счастья, что мой собственный супруг обещал мне. Но чего никак во мне не было — это озлобленности на подругу. Меня ждёт рутинная до тошнотворности жизнь в моём родном городе, где за моей спиной перешёптываются и смакуют, во сколько же лет я будто бы подарила своему отцу сомнительное счастье стать дедушкой внебрачного ребёнка и от кого родила вне брака Флавию. К большому сожалению, в странах Европы, где главенствующая религия Христианство, цветёт пышным цветом сказочное лицемерие — христиане, почитающие святой Мадонну и преклоняющиеся перед ней как перед матерью Спасителя, плюют в спину тем женщинам, чья единственная «вина» состоит лишь в том, что они произвели на свет детей, не будучи замужними. Мне предстоит ловить на себе и на моей Флавии косые, полные неодобрения, взгляды. Сдерживать рвущиеся из сердца рыдания, когда Флавия с каждым днём будет всё взрослеть и хорошеть, засыпая меня вопросами о том, кто же её отец, и почему у многих детей есть отцы — живущие вместе с их матерями, а у неё нет. Меня ждёт дальнейшая безрадостная жизнь под гнётом общественного презрения к «оступившейся матери-одиночке» и незримый ярлык «порченый товар», который общественность не преминет на меня навесить, к маленькой Флавии же пристанет оскорбительный ярлык «ублюдок». Я не представляю, как найду в себе силы защищать от общественного пренебрежения своего ребёнка и себя, но должна этому научиться ради Флавии. Мне нельзя позволять себе быть уязвимой и слабой, ранимой, нет у меня такого права, иначе меня и мою дочь съедят вместе с костями все кому не лень. Сейчас, спустя всё то прожитое Флавией в палаццо Бельтрами время, мне уже было совершенно безразлично, что Флавия на самом деле превращённая настойкой Деметриоса в ребёнка Иеронима Пацци — некогда жаждущая заполучить себе всё состояние Бельтрами и извести меня с отцом. Теперь это беззащитный перед миром и живущими в нём людьми двухлетний ребёнок, маленькая девочка, искренне меня любящая и считающая своей матерью. Как бы то ни было, но Флавия — мой ребёнок, которого я люблю и ради счастья которого хоть лягу костьми и расшибусь в лепёшку, кого я всегда буду защищать. Не имеет значения, что я не вынашивала её девять месяцев под сердцем, Флавия — моя дочь, и всё тут, а кто сунется к ней с недобрыми намерениями — тому в горло вцеплюсь, раз у девочки нет отца, который бы мог защитить в поединке честь и достоинство своих жены и дочери. Будь рядом со мной мой муж, никто бы не посмел рта раскрыть на меня и Флавию, никто бы не осмелился называть мою дочку «нагулянным отродьем», потому что мужчина за своих женщину и ребёнка может наградить хорошим ударом кулака в челюсть и заставить обидчиков землю с камнями поедать. Но рядом со мной нет мужа, значит, я должна уметь постоять за двоих — за себя и Флавию. Хвала небесам, что у меня есть мои дорогие отец и Леонарда, потому что, если бы я совсем одна растила Флавию, моему положению нечего было бы завидовать. Что ж, надо привыкать заменять девочке отца и мать одновременно, благо, что у неё есть прекрасный дедушка в лице моего отца — уже легче. Вот где мои глаза и мозги раньше были, когда я при венчании на вопрос пожилого священника, согласна ли взять в законные мужья Филиппа, «да» говорила? Ах, да, когда бушуют чувства, способность здраво мыслить уходит в подполье. В итоге я сама по наивности и глупости связала себя узами брака с ярчайшим представителем той категории мужчин, которые как никто лучше всех учат женщину полагаться только на себя и на свои силы. Я сама же крепко прижимала к сердцу ладони, дававшие мне яд. Вот попался бы мне сейчас Филипп де Селонже! С каким удовольствием я бы приготовила для него котлет с белладонной и цикутой, и его же ими угостила, после наблюдая, как он корчится на полу в страшной предсмертной агонии! Сидя на ограде фонтана во внутреннем дворе дворца Бельтрами, я бесцельно глядела на поверхность воды и иногда рассеянно следила за плавающими в фонтане головастиками и мелкими рыбками. Но моё созерцание прервали — я вздрогнула, ощутив на себе чей-то пристальный тяжёлый взгляд, и обернулась, перед собой увидела мессера Деметриоса. — Позволите присоединиться и присесть рядом, донна Фьора? — спросил синьор Ласкарис. — Я должен поговорить с вами. — Да, конечно, — указала я на место рядом с собой. — Так о чём же вы хотели поговорить? — Не помню, говорил ли я вам, что на протяжении многих десятилетий совершенствовал знания астрономии и могу составлять гороскопы, — начал Деметриос, — но мне удалось установить точную дату и место вашего рождения и составить ваш гороскоп, который очень близок моему. Так получилось, что мы оба можем помочь друг другу в осуществлении наших целей. — Могу ли я знать ваши цели, мессер Ласкарис? — поинтересовалась я, будучи сильно удивлённой речами грека. — Цель у нас одна, донна Фьора — воздать по заслугам Карлу Бургундскому, — проронил шёпотом Деметриос. — По составленным мной сведениям, именно вы тот самый человек, который поможет мне отомстить сполна Смелому и отправить его в Ад, где ему самое место. Я не преминул составить и гороскоп Смелого… — Я согласна с вами, что герцога Карла в Аду давно заждался отдельный котёл с повышенным дровяным обеспечением, — охотно поддержала я позицию Деметриоса, — но какие у вас причины мстить Карлу Бургундскому? — Если позволите, я расскажу вам всю правду об этой давней и тяжёлой для меня истории. Но приготовьтесь к тому, что рассказ будет долгий. — Спешить мне совершенно некуда. Я готова слушать вас столько, сколько понадобится, Деметриос. Можете рассказать мне всё. — Я не всегда был этой ночной птицей, которую боятся дети… и не только дети. Я был молод, богат, я был князем, так как Ласкарисы сидели на троне в Византии. У меня был дворец и был у меня младший брат Феодосий… Выслушав рассказ Деметриоса, рассказанный без пафоса его спокойным и глубоким низким голосом, я убедилась, что у почтенного греческого учёного такие же веские причины ненавидеть Карла Смелого и желать ему гибели, как и у меня. Оказалось, что когда-то у Деметриоса был младший брат Феодосий, которого греческий учёный очень любил, выросший на его глазах. Феодосий закончил тем, что его посадили на кол и именно бахвальство Смелого привело брата синьора Ласкариса к столь трагичному финалу. И перед моими глазами Деметриос развернул картину своей жизни, как будто длинное полотно, вытканное портретами различных людей. Глубокий голос грека обладал удивительной способностью оживлять образы, и я скоро забыла, где нахожусь и об окружающей меня обстановке празднования свадьбы подруги. Я представляла себе Византию, всю в золоте и лазури, сверкавшую как драгоценное украшение в Босфорском проливе, в бухте Золотой Рог, соединяя Европу и Азию. Я также видела красные паруса неверного султана, затем войну, кровь, истребление. Видела Феодосия, который представлялся мне героем, безрассудным и мужественным. Видела пышные торжества по поводу праздника Фазана. И на этом сверкающем фоне лица двух людей, которых я уже научилась ненавидеть: герцога Филиппа и его сына Карла, человека, не знавшего жалости, рыцаря, который не держал своего слова, этого князя, ради которого Филипп так низко поступил со мной… Насколько живым и ярким был рассказ Деметриоса о событиях, заканчивавшихся смертью его брата Феодосия, настолько кратко и сухо изложил он все, что касалось его собственной жизни. Скупо Деметриос рассказал мне о своих научных изысканиях, о совершенствовании навыков медицины и астрологии. Про все эти годы, что он вынашивал в сердце месть Карлу Бургундскому за своего брата, погибшего из-за того, что Карл и его отец Филипп Бургундский не сдержали клятву устроить крестовый поход против турок, не прислали подкрепление — из-за чего Феодосий погиб мучительной и жуткой смертью, брата Деметриоса посадили на кол. И с наступлением ночи Деметриос пришёл к месту казни, ударом кинжала оборвав жизнь родного и любимого человека, прекратив тем самым его страдания. — Я предлагаю тебе сделку, Фьора. Надеюсь, не имеешь ничего против, что мы на ты? — спросил он тут же у меня, получив в ответ моё покачивание головой. — Я помогу тебе отомстить, а ты мне. — Я очень хочу отомстить Карлу Смелому за своих родителей и была бы рада помочь тебе отомстить за твоего брата, — проговорила я в омрачённой задумчивости, — но не представляю, как. Это человек, которого называют Великим герцогом всего Запада, и готова ручаться чем угодно — вокруг него всегда много охраны, а не мальчик, живущий на соседней улице. Что касается моего деда Пьера де Бревая и мужа моей матери Рено дю Амеля — я думала о том, чтобы воздать им по заслугам, хотя придётся разлучиться с моими близкими, особенно с Флавией. — Не сдержав печального вздоха, я какое-то время смотрела на потемневшие небеса с начавшими зажигаться звёздами. — Я бы хотела отправить в Ад своими руками герцога Карла, но не представляю, как могу на это пойти теперь… разве что отвадив от него хотя бы двоих лучших военачальников. Деметриос, как бы странно это ни произошло, но я стала матерью, у меня есть дочь Флавия — пусть я её не рожала, — напомнила я греку. — Та самая Флавия, которая до своего превращения в двухлетнюю девочку, была Иеронимой Пацци — желавшей уничтожить тебя и твоего отца, — шёпотом напомнил в свою очередь мне Деметриос. — Теперь ты зовёшь её своей дочерью? Неужели такое действие на тебя оказал материнский инстинкт? — Называй это как хочешь, Деметриос. Но я не могу рисковать, замахиваясь на самоличное убийство Карла Бургундского. Пьера де Бревая и Рено дю Амеля ещё можно заставить платить по счетам… — от волнения я сжала руки в кулаки, что ногти впились в ладони. — Ведь если я попытаюсь убить Смелого, меня очень вежливо под белые руки проводит на эшафот бургундское правосудие, перед этим вдоволь применив ко мне пытки в застенках, а у меня есть моя дочь — пусть и появившаяся при очень странных обстоятельствах, и я должна думать о её благе. Я не хочу оставлять сиротой Флавию. — Неужели ты успела настолько сильно её полюбить, Фьора? Причём полюбить настолько, что ради этой девочки ты готова отступиться от мести? — поражался мне Деметриос. — Вот именно, Деметриос. Я люблю Флавию и хочу вырастить её счастливым ребёнком, чтобы она никогда не чувствовала себя обделённой материнской лаской. Вряд ли моя дочь будет счастлива, если меня обезглавят на плахе или повесят — мать ей нужна живая, здоровая и рядом с ней. Я верю, что смогу вырастить из бывшей Иеронимы Пацци доброго и достойного человека, — непреклонно заявила я греку. — Решив забрать Иерониму жить и воспитываться к себе — после её превращения в ребёнка от твоего зелья, отныне я несу за неё ответственность. Это даже к лучшему, что мне не удалось её отравить, а только превратить в двухлетнюю девочку. Может быть, у меня получится вырастить её доброй и лишённой подлости. — Что же, Фьора, мне остаётся пожелать тебе удачи на твоём пути по воспитанию из Иеронимы-Флавии хорошего человека. Надеюсь, у тебя всё получится, — пожелал мне греческий учёный, мягко положив свою руку мне на плечо. — Так что ты решила насчёт нашего союза? Ты отказываешься мстить Карлу Смелому? — приглушённо спросил он меня, не отводя пристального взгляда пронзительных чёрных глаз. — Я не говорила, что отказываюсь мстить. Лишь хотела сказать, что не смогу мстить своими руками, если только через других людей… Я думаю, что получится отомстить герцогу на расстоянии, не пачкая руки лично в его крови. Так что я принимаю твоё предложение союза, — проговорила я, ответив Деметриосу полным решимости взглядом ему в лицо. — Нам стоит пойти в мою студиолу и там составить наш договор, под которым мы оба подпишемся? — Нет. Связь кровью мне кажется более крепкой, чем кусок бумаги. Ты станешь моей сестрой, которую я сделаю такой, что её будут бояться, клянусь тебе. — Деметриос достал стилет из кожаного чехла, подвешенного к поясу. — Дай мне левую руку! Без возражений я послушно протянула руку Деметриосу. Лёгким взмахом врач сделал надрез на моём запястье, на котором тут же засверкали капли крови. Немного пошипев от боли, я прикусила нижнюю губу. Затем, сделав такой же надрез на своей правой руке, он соединил наши руки — надрез к надрезу. Затем он достал небольшой флакон и вылил из него несколько капель мне на запястье. Кровь остановилась. Так же он сделал и со своей рукой. Я смотрела, заворожённая тем, что увидела.  — Научишь ли ты меня твоим секретам? — спросила я его.  — Я тебя научу многому. Научу, как варить приворотное зелье, как делать яды, которыми можно отравить насмерть, научу распознавать характер по чертам лица, научу обольщению — способного подчинить людей твоим целям, чтобы ты стала самым совершенным живым оружием…  — Деметриос, меня прельщает ход твоих мыслей! — воскликнула я с энтузиазмом, ненамеренно перебив Деметриоса. — Извини меня, не хотела перебивать, — добавила после неловко. — Всё в порядке. — Только позволь мне задать тебе вопрос — как мне может помочь умение обольщать? — К примеру, когда в твоей жизни снова появится один человек, которого ты была бы рада отправить к прародителям. Фьора, из твоего гороскопа я достоверно узнал, что в скором времени судьба опять столкнёт тебя с твоим мужем. И для того, чтобы достичь цели отомстить Смелому, тебе бы стоило наладить отношения с графом де Селонже. — Не могу уловить связи между местью Смелому и тем, что этот подлец Филипп де Селонже снова появится, — озадаченно я почесала висок и впала в состояние лёгкой задумчивости. — Фьора, я думаю, что если бы у тебя получилось утвердить над супругом свою власть, это могло бы стать хорошим прикрытием для добывания ценных сведений, попадание которых в руки врагов Карла станет губительным для этого презренного… — Я теперь прекрасно поняла тебя, Деметриос. Но я откажусь от этого способа. Предпочту пустить в ход деньги моего отца и подкупить какого-нибудь военачальника Смелого в обмен на то, что подкупленный перейдёт на службу королю Людовику… — В принципе, твой план тоже очень хорош, — одобрил Деметриос и ласково мне улыбнулся, похлопав по плечу и встав с насиженного места. — Приятного вечера, донна Фьора, — пожелал он мне и удалился к веселящимся гостям. А я ещё долго сидела у фонтана и с ощущением какого-то беспамятья, околдованности и транса смотрела вслед Деметриосу. И только одна мысль робко билась в моей голове: «Боже, что это буквально только что было? Мне это померещилось? Я сплю?» Мрачные мысли грызли меня изнутри, Хатун с Эстебаном и гости веселились, произносились тосты в честь молодожёнов и распевали песни под аккомпанемент лютни, на которой наигрывал мелодию Лоренцо. Некоторые из гостей в своё удовольствие проводили время за танцами. Но долго продолжать увеселения они не смогли, побеждаемые усталостью, и разошлись по отведённым для них множественным богатым комнатам дворца Бельтрами. Те из друзей отца, кто не мог остаться ночевать, сердечно прощались со мной и благодарили за приглашение, уходя по своим домам. Удалились в дом под руки Джулиано и Симонетта, донна Коломба уводила Кьяру в дом под ласковый лейтмотив: «ангел мой, ты сейчас должна хорошенько отдохнуть, потому что недостаток сна плохо влияет на здоровье и красоту». Кьяра не возражала своей гувернантке и дала себя увести. Лоренцо проследовал за братом и возлюбленной младшего Медичи. В саду внутреннего двора остались лишь я и Эстебан с Хатун. Супругов Альварес я проводила до богато обставленной одной из гостевых спален, предназначенной для их первой ночи вместе. На пороге я крепко обняла и поцеловала в щёку Хатун, какие-то мгновения подержав её за руки. Пожелала ей и её мужу доброй ночи, а потом оставила их наедине — верно поняв, что они хотят побыть без лишних глаз и ушей, если судить по их пылким и нетерпеливым взглядам, которые Хатун и Эстебан друг на друга бросали. Прежде, чем закрыть двери к ним в комнату, я успела увидеть, как Хатун приподнялась на цыпочках, обвив руками шею мужа, а Эстебан с жаром припал к её губам и обнял за талию. Немного постояла возле их двери, усмирив больно кольнувшее сердце при воспоминаниях о собственной первой и единственной брачной ночи, и полу-ностальгически улыбаясь, зашла проведать Флавию и Леонарду. Обе — пожилая дама и малышка — спали крепким сном. Флавия спала, крепко прижавшись к Леонарде, и тихонечко посапывая, морщила свой маленький вздёрнутый носик. Стараясь ступать тихонько, чтобы их не разбудить, я приблизилась к кровати и поправила им обеим одеяло, плотнее подоткнув одеяло с разных сторон. Выйдя из комнаты наставницы, я направилась в гостевую спальню, которую Кьяра и Симонетта пожелали делить вместе. Обеих девушек я застала неспящими. Облокотившись о подоконник открытого окна, Кьяра и Симонетта любовались рассыпанными на небосводе звёздами, делясь друг с другом догадками, на что больше похоже то или иное созвездие. — Симонетта, Кьяра, так вы не спите, — удивлённо выдохнула я, приблизившись к ним. — Такой хороший праздник устроили, что я отойти от всего не могу, — поделилась Кьяра. — Праздник и впрямь удался прекрасно. Я тоже рада, что была на него приглашена, — согласилась с ней Симонетта. — Мои дорогие, я не могла не пригласить вас, — по очереди я обняла подруг, — и я, и Хатун были очень рады тому, что на торжестве будете вы. Спасибо вам за всё — за то, что пришли и помогали с организацией свадьбы. — Пустяки, подруги для взаимопомощи и нужны, — беззаботно махнула рукой Кьяра и тихонько засмеялась, нежно потрепав меня по щеке. — Я тоже всегда рада тебе помочь, Фьора, — Симонетта ласково мне улыбнулась и взяла за руку, уведя к кровати меня и усадив, после чего села рядом, Кьяра присоединилась к нам. — Девочки, — обратилась она к нам, — этот день выдался насыщенным для нас всех. Давайте уже ложиться спать. Я и Кьяра обе согласились с Симонеттой, втроём забрались под нагретое за день солнцем одеяло, только сон к нам не шёл. Вместо этого мы лежали и смотрели на балдахин кровати, не чувствуя в себе желания спать. Болтали о своём насущном или о том, что нам интересно, что нас волнует. Кьяра рассказала о своих переживаниях, связанных с её предстоящей свадьбой с кузеном Бернардо Даванцати. Юная Альбицци не горела желанием вступать в брак, не чувствовала себя готовой к этому и это не вызывало у неё восторга. Кьяра плохо знала человека, которому прочили её в жёны, она была бы и рада до двадцати лет жить в доме своего дядюшки — растившего её, но не могла найти в себе решимости противостоять воле семьи, поскольку не только её дядя не откажется разорвать помолвку, но и родители жениха. Симонетта как никто могла понять Кьяру и разделить её переживания, ведь она сама стала женой Марко Веспуччи по воле её семьи и без сердечной склонности к мужу. Хоть без любви, но Симонетта и Марко вполне дружно жили вместе. До поры до времени. Стоило семье Веспуччи перебраться во Флоренцию на родину Марко и стоило прекрасной генуэзке стать объектом преданной любви Джулиано, хотя эта любовь была лишь платонической и Симонетта не нарушала своих брачных обетов, супруг сильно ревновал её, и бывало, что мучил своими подозрениями, доводя до мигреней. Тогда как для Симонетты в её не столь богатой на радости жизни любовь к ней Джулиано была утешением, нечто вроде холодного ручья в иссохших под зноем землях. Как мне и Кьяре призналась Симонетта, настоящая любовь, положить на алтарь которой не жаль ничего, пришла к ней лишь после свадьбы и совсем не к законному мужу. Не знаю, что нашло на меня, раз я рассказала подругам то, что ревностно держала в тайне, а может на меня три выпитых бокала вина нашли, но Кьяра и Симонетта узнали из моих уст, что в конце января этого года я вышла замуж за посланника Карла Бургундского — Филиппа де Селонже. В подробности мне хватило спьяну ума не вдаваться и умолчать о том, что Филипп получил меня шантажом вместе с деньгами моего отца на военную кампанию Карла Смелого. На расспросы Кьяры и Симонетты, как случилось, что я и тот бургундский посланник поженились, я нашлась с объяснением, что Филипп попросил моей руки у моего отца. Но поскольку мой родитель отказался поначалу отдавать меня в жёны Филиппу, я пустила в ход шантаж — угрожая отцу, что сведу счёты с жизнью, если он не позволит мне сочетаться браком с графом де Селонже. В ответ на мою просьбу хранить в тайне новость о моём замужестве, Кьяра и Симонетта уверили меня, что моя тайна умрёт только вместе с ними. Разумеется, узнав от меня правду, Кьяра и Симонетта ещё не скоро смогли совладать с потрясением, которым для них стало известие о том, что я замужем. Причём связала себя узами брака с мужчиной не из сыновей Флоренции. Кьяра поражённо проговорила шёпотом, но без осуждения: «Вот это ты, конечно, вытворила, Фьора! Шантажировать отца, угрожая покончить собой, чтобы он отдал тебя замуж за бургундского посланника! Я бы на такое не осмелилась, ты вообще отчаянная». Симонетта с добродушно-ласковым ехидством, тихонечко засмеявшись, промолвила: «Теперь понятно, почему ты не глядишь в сторону наших местных молодых людей». На всё это я ответила, что сейчас сожалею о поспешности, с которой вышла замуж за совершенно незнакомого мне человека и жалею, что слишком поздно мою голову посетила здравая мысль посоветоваться с отцом. Дала Кьяре совет никогда не делать так, как я. Само собой, меня изрядно точило изнутри чувство стыда, что я обманываю своих подруг, рассказывая им смягчённую версию моего замужества. Ощущала себя прескверно, что я вынуждена кормить ложью двух доверяющих мне людей, с которыми меня связывает дружба. Я и сама прекрасно понимала, что плохо кормить враньём близких подруг, но что поделать? В самом деле, не рассказывать же Кьяре и Симонетте, что Филипп шантажировал моего отца тайной моего рождения от брата и сестры де Бревай — ради денег для Карла Бургундского и одной ночи со мной. Обе девушки мои близкие подруги, любят меня и поддерживают, но не ошеломлять же их такой правдой… Некоторых подробностей им знать не стоит, меньше знаешь — крепче спишь, как говорится. — Фьора, но ведь ты бы могла всем сказать, что замужем и дочку два года назад родила именно от мужа. Я и все твои близкие знаем правду и верим тебе, что ты нашла Флавию на пороге, взяла её воспитываться в свой дом. В твоём сердце нашлось место брошенному ребенку, ты стала этой девочке прекрасной матерью, это дорогого стоит. Но спокойнее тебе и Флавии было бы, скажи ты всем, что её отец Филипп де Селонже, — искренне и с участием ко мне предложила Кьяра. — Фьора, ведь Кьяра права. Скажи ты всем, что граф де Селонже отец Флавии, прекратилась бы вся эта мерзкая ситуация с пропесочиванием тебя на всех углах нашей Флоренции, — поддержала Симонетта Кьяру. — Я уверена, что когда твой муж вернётся за тобой, он подыграет твоей истории и больше никто не посмеет презрительно плеваться в твою с Флавией сторону. — Кьяра, Симонетта, я понимаю, что облегчила бы своё положение, если бы сказала всем о своём замужестве и что Флавия рождена от мужа. Но я не могу поступить так, как вы сказали. Лоренцо очень не одобрил, что я заключила брак, противоречащий политическим интересам Флоренции. Да и потом, накануне отъезда Филиппа, у меня с мужем вышел серьёзный разлад, не хочу вообще никакого его участия в моей жизни и в жизни Флавии, — на ходу сочинила я версию про ссору с мужем. — Век бы про него ничего не слышать. — Фьора, но этот выход был бы для тебя вполне неплохим, все эти сплетники наконец-то закрыли бы свои рты, — возразила с досадой Кьяра. — Хочешь, я поговорю с Джулиано и попрошу его признать отцовство? Раз ты не хочешь иметь с мужем ничего общего. Может, тогда от тебя наконец отстанут, — предложила Симонетта. — Кьяра, Симонетта, спасибо вам, милые, — поблагодарила я подруг, обняв по очереди каждую, — но я как-нибудь справлюсь. И без мужа прекрасно обойдусь, и не хочу вплетать в эту историю Джулиано. Ему и так от городских сплетников досталось. — Уж точно меньше, чем тебе! — возразили дуэтом Симонетта и Кьяра. — Давайте уже ложиться спать, время позднее. Спокойной ночи, мои дорогие, — пожелала я Кьяре и Симонетте. Обменявшись взаимными пожеланиями доброй ночи и приятных снов, мы легли спать, отдавая себя во власть сновидений. Правда, вместо снов я видела только всеобъемлющую чёрную пустоту.