Убийство не по плану

— Но это же абсурдно само по себе! Моя дочь не сделала ничего, чтобы её арестовывать! — пришёл в себя от потрясения мой отец. — Мама, папа, что делается? Что случилось? — испугавшись и прекратив есть баранье рагу с овощами, тревожно оглядывала меня, Филиппа, отца и Леонарду Флавия, вопрос «что происходит?» читается даже в чёрных глазах девочки. — Паоло неудачно пошутил, милая. Не сердись на него за это. К нам всего лишь пришли гости, видимо, что-то с Симонеттой или с малышкой Лукрецией — дочкой Лоренцо. Я не знаю, Флавия, — придумала я на ходу такое объяснение для ребёнка, встала из-за стола и подошла к занятому дочерью стулу, опустилась перед ней на колени и взяла в свои руки маленькие ручки Флавии, горячо прижимаясь к ним губами. — Но тебе нечего бояться. Всё хорошо. — Да, милая. Всё в порядке, — Филипп покинул своё место за столом и подошёл ко мне с дочерью. — Со всеми иногда случается, что вырывается неудачная шутка. Вот и Паоло довелось так неудачно пошутить… Я и твоя мама пойдём и узнаем у гостей, что случилось, а ты будь умницей и послушной девочкой, делай, что Леонарда с дедушкой говорят. Обещаешь это папе? — ласково увещевал Филипп Флавию, подобно мне, опустившись перед ней на колени. Своей крепкой рукой он бережно гладил по щеке девочку, поцеловал в кончик маленького носика и в лоб. — Да, папа, я буду слушаться, — пообещала твёрдо девочка. — Ну, вот и умница, — похвалил ребёнка Филипп, поднявшись с колен, и помог подняться мне. — Я и мама не будем долго отсутствовать. Леонарда, я вас очень прошу приглядеть за малышкой и уложить её спать, — обращены были уже его слова к моей наставнице. — Я позабочусь о Флавии, мессир граф, не тревожьтесь, — отозвалась Леонарда, в молитвенном жесте сложив в замок руки, лицо пожилой дамы омрачилось печатью немой тревоги и смятения. Леонарда покинула своё место за столом, подошла к Флавии и взяла её на руки, обняв. С ребёнком на руках приблизилась ко мне. Я и Флавия пожелали друг другу доброй ночи, обменялись поцелуями на ночь, я в каком-то горячечном страхе от внезапного ощущения, что меня отрывают от моего ребёнка навсегда, временно забрала Флавию из рук Леонарды, прижала к себе дочурку покрепче, всё же стараясь быть как можно бережнее и не причинить ей боли. Я целовала её щёки, макушку, прикрытые глаза, шептала Флавии на ушко, что я очень сильно её люблю, и что она самое лучшее — что судьба мне послала. Не сразу я отдала Флавию обратно в руки Леонарды и позволила гувернантке унести укладывать спать Флавию. — Паоло, выйди к тем людям и скажи им, что я скоро спущусь к ним. И ни о чём не волнуйся, — отдала я распоряжение слуге. Паоло, заверив полупоклоном, что понял меня, убежал из столовой туда, где его, видимо, ждали собравшиеся меня арестовать люди. — Филипп, я поеду с вами и с Фьорой, мне не нравятся эти визиты, на ночь глядя, — хмуро и опасливо пробормотал отец. — Я хочу быть рядом с моей дочерью. — Франческо, вам будет лучше остаться дома — с внучкой и мадам Леонардой. Ваше присутствие нужнее всего здесь, во дворце Бельтрами. Сами посудите — нельзя же в такой момент оставлять дом без хозяина, даже если в доме полно слуг и охрана, ведь малышка Флавия может испугаться отсутствия мамы с папой и ещё дедушки, — спокойно заметил Филипп, хотя я видела, как ему нелегко владеть собой, сохранять самообладание. Взгляд карих глаз мужа останавливался то на ножах для разделки пищи, то на висящих на стене в качестве украшения бутафорских клинках… — Ладно, может быть, вы правы, зять мой, я буду дома. Но, что бы ни случилось, известите меня хотя бы письмом… Не знаю, что это за ересь творится с арестом Фьоры… — нехотя согласился отец. Хотя признать правоту моего мужа ему пришлось. — Мессер Франческо, я и Фьора долго отсутствовать не будем. Наверняка возникла какая-то ошибка. Но это недоразумение мы быстро уладим, — да, больше похоже на то, что Филипп стремился не только меня и моего отца уверить, что всё будет хорошо, но и себя самого. — Да, отец. Всё будет в порядке. И вправду возникло недоразумение. Я не знаю, почему меня хотят арестовать. Но уверена, что всё удастся уладить… — мысленно я добавила про себя: «Боже Всевышний, пусть так оно и будет!». В молчании я и Филипп натягивали сапоги на ноги, накидывали свои плащи, я распускала все заплетённые Флавией косички на моей голове и бегло прочесала волосы гребнем, чтобы иметь более-менее приличный вид. Филипп в обязательном порядке прихватил перед уходом из дома свой боевой длинный клинок. — Любимый, ты взял с собой оружие?.. — пугающее ощущение, которое я не могла никак назвать, неприятно кольнуло. — Мы оба не знаем, что может случиться, — пробормотал мой муж. Вместе с супругом я вышла из дома в надвигающуюся на Флоренцию ночь. Хоть наступило лето и вовсю заявляло о своих правах, пусть ночь была тёплой и безветренной, ясной, с усыпанными звёздами небесами, я зябко ёжилась и куталась в плащ, будто от холода. Это не могло укрыться от внимания Филиппа, чья рука мягко опустилась мне на плечо и сжала его, словно он мне хочет сказать: «Как бы трудно нам ни пришлось — я с тобой». И я была благодарна мужу, что он без слов дал мне понять, что он на моей стороне, что против этой напасти я не одна. Я вполне утешена тем, что отец и Леонарда на моей стороне и поддерживают меня, даже оставшись дома. Для меня гораздо лучше, что отец и Леонарда остались в палаццо Бельтрами и вместе позаботятся о моей с Филиппом малышке Флавии, пока мне придётся давать объяснения. Вот только я ума не приложу, в чём меня обвиняют. Я не думаю, что моё отсутствие с Филиппом дома затянется надолго. Скоро кончится весь этот фарс, этот парад абсурда, я и Филипп после дачи объяснений вернёмся домой, кто-то из нас как обычно почитает Флавии сказку или убаюкает девочку колыбельной, а потом мы все мирно ляжем спать. Паоло сказал правду — прямо у ворот дворца Бельтрами меня давно поджидала закрытая и запряжённая шестью лошадьми повозка, которую сторожили вооружённые люди, одетые в зелёные мундиры (зелёный всегда был официальным цветом Сеньории), во главе с гонфалоньером Чезаре Петруччи. Это был невысокого роста пожилой человек лет шестидесяти, коренастый, крепкого сложения. Всегда неизменно в ярко-красном одеянии, свидетельствующее о его высоком положении, которое он носит с нарочитой важностью. Чезаре происходил из старинного сиенского рода и преуспел в жизни благодаря железной воле и полному отсутствию в его характере таких черт, как мягкость и доброжелательность. В результате он возглавил Сеньорию и держал в страхе остальных «сеньоров». Они все были в его руках. Это началось с одного заседания. Решался достаточно спорный вопрос. Чтобы добиться нужного ему результата голосования, Петруччи приказал принести ему ключи от зала, сел на них и заявил, что никого не выпустит, пока не добьется нужного ему решения. Он пошел навстречу собравшимся лишь в одном: кормил их до тех пор, пока все сомнения не исчезли… Я не была настолько неискушённой в жизни и наивной девушкой, поэтому всегда понимала, что Чезаре Петруччи недолюбливал моего отца и недолюбливает по сей день уже за одно только то, что мой отец очень богат. Но Чезаре не решался выдвигать против моего отца, сколько бы то ни было серьёзные обвинения, хотя был бы очень счастлив уличить его в дурных поступках. Отец всегда питал чувство презрения к гонфалоньеру и не считался с его мнением. Со своей стороны я не ждала от Петруччи ни сострадания, ни жалости, ни какого-либо снисхождения. Наверняка, Чезаре испытывает ликование, что, наконец, ему подвернулся подходящий повод больнее уколоть моего отца — подозрения меня в чём-то преступном. Даже злорадную улыбку синьору Петруччи трудно сдержать. — Приветствую, синьор Петруччи. Что привело вас и ваших людей в дом моего отца, да ещё в столь поздний час? Что за предписание на мой арест? — нарушила я молчание. — Насколько мне известно, я никого не убила и ничего не украла? — Фьора Бельтрами, теперь графиня де Селонже, вы не в том положении, чтобы дерзить, — резко ответил мне Петруччи. — По приказу Лоренцо Медичи вы арестованы и должны проследовать со мной и моими людьми в Барджелло. Вас обвиняют в подготовке покушения на монсеньора Лоренцо, переписке с Сикстом IV и в попытке организации переворота в республике Флоренции! Это государственная измена, карается смертной казнью, так что объяснения монсеньору давать придётся! — Вы это серьёзно сейчас говорили только что? Вы обвиняете Фьору в государственной измене? Я не понимаю — кретинизмом теперь можно заразиться от одного к другому?! — взорвался Филипп гневом, выхватив из ножен клинок, и заслонив меня собой. Но жест Филиппа не остался без ответа со стороны Петруччи и его сопровождающих — все они тоже вытащили оружие из ножен. Ситуация сложилась далеко не в мою с Филиппом пользу. Пока на нас не нападали — всё же опасаясь подступаться к ловко орудующему клинком Филиппу, оттеснившему меня к стене, и по-прежнему закрывающему своим телом. Но как долго Петруччи и его люди не будут идти на нас в атаку? Численный перевес явно за моими с Филиппом противниками. Их намного больше, чем нас. Если случится развязаться поединку, хотя когда дюжина против одного — это убийство, у меня велики риски остаться вдовой… — Я даю вам выбор, мадам де Селонже. Вы можете проследовать за мной и моими людьми в Барджелло по доброй воле и без сопротивления — тогда вам даже не будут связывать руки. А можете сопротивляться и тем самым ухудшить своё и без того плачевное положение, — с вызывающей отвращение елейностью проговорил Петруччи, хищно улыбаясь. — Филипп, не надо… пожалуйста, убери клинок в ножны… Я тебя очень прошу… Я не хочу смертоубийства, особенно я не хочу твоей гибели — их намного больше, численный перевес не за нами — каким бы хорошим бойцом ты ни был. Всеми святыми умоляю, любимый, — не помня себя от страха больше за мужа, чем за себя, умоляюще шептала я на ухо Филиппу, который всё же прислушался к моим словам и убрал клинок в ножны. Петруччи и его люди сделали то же самое. — Моя жена с вами никуда одна не поедет. Раз хотите арестовать Фьору и привезти в Барджелло для разбирательства — придётся увозить вместе со мной. Обвинения выдвигают моей жене, причём серьёзные, а я в ответе за Фьору и её благополучие как муж, — заявил непреклонно Филипп, по-прежнему стараясь, чтобы меня не было заметно как можно сильнее за его спиной. — Что же, граф де Селонже, вы вправе сопровождать супругу. По вам видно, что вы сильно прикипели сердцем к этой женщине, которая — далеко не факт! — что честна с вами. Проследуйте оба в повозку, — подытожил накалённый разговор Петруччи, махнув мне и Филиппу на ожидающую повозку, на которой нам теперь предстояло проделать путь до Барджелло. Понимающе переглянувшись между собой, будто бы говоря друг другу: «С ума все коллективно сошли, что ли?», я и Филипп заняли места в повозке, вместе. По обе стороны от нас сидело по одному вооружённому человеку и ещё двое вооружённых напротив нас. Петруччи ехал на козлах с вооружённым стражником, который выполнял функции кучера. Дверцы закрылись за нами на два поворота большого ключа в таком же большом замке. Весь путь, проделанный повозкой до Барджелло, я сидела как на иголках, хотя очень старалась скрывать от всех своё волнение. — Фьора, мы там надолго не останемся. Это страшное недоразумение прояснится, мы вернёмся сегодня же домой вместе — к нашей дочери. И я лично уши отрежу этому мерзавцу, который тебя оболгал, и, по-видимому — всё так и есть, — предпринимал Филипп попытки меня успокоить, мягко растирая в своих руках мои похолодевшие от страха руки. Я всю дорогу хранила молчание, потому что боялась поступиться моим теперь дворянским достоинством и удариться в слёзы, что я ни в чём не виновата, что меня как раз-таки оболгали. Я не хотела позориться самой и позорить мужа таким проявлением слабости, поэтому и молчала. Я теперь представительница бургундской знати, а это накладывает обязательства помнить о своём положении и вести себя соответственно ему, пусть пока я не имела об этих тонкостях ни малейшего понятия. Дорога до места моего судилища казалась мне бесконечной, но всё же мы добрались до места — квадратного здания из камня с огороженным каменной стеной двором. Двери повозки были открыты, я и мой муж покинули повозку вместе с охранявшими нас стражниками. Меня и мужа сопроводили в комнату для допросов, представляющую собой небольшое помещение со скамьёй для обвиняемых и стоящими на возвышении стульями и столами. Оружие Филиппу пришлось временно отдать людям Петруччи. Мы оба, я и мой супруг, остались наедине в допросной вместе с человеком, которого я меньше всего могла ожидать однажды увидеть моим обвинителем. Лоренцо Великолепный. Я отказывалась верить всем моим существом, что всё происходящее со мной сейчас — не сон, а вполне пугающая, выбивающая почву из-под ног явь. Лоренцо, прожигающий меня ненавидящим и презрительным взглядом чёрных глаз, поджавший губы, сложивший руки на груди, такой грозный и величественный в чёрном бархатном одеянии. — Синьор Лоренцо, я бы хотела знать, почему меня выдернули из моего дома, на ночь глядя, по обвинению в государственной измене — которой я не совершала? — спросила я без долгих предисловий. — Не разыгрывай из себя невинность, Фьора! Мне в руки попало твоё переданное с гонцом письмо для Римского папы! — бурлила ярость в Лоренцо, которого обычно отличали хладнокровие и завидная выдержка. — Как ты там заверяла Сикста? — Лоренцо извлёк из кармана плаща сложенный вчетверо лист бумаги, принявшись зачитывать мне его содержимое: — «Я хочу, чтобы Святой престол и Вы были уверены в моей безграничной Вам преданности, пока что мой план по выведыванию сведений — имеющих для Вас ценность, продвигается успешно. Этот самонадеянный лавочник Медичи ни о чём не догадывается. Попутно я занимаюсь разведыванием внутренней обстановки во Флоренции, слежу за политической конъюнктурой — Лоренцо пользуется популярностью своего народа, потому будет довольно трудно подготовить низложение и гибель зарвавшегося чёрта. Остаюсь искренне Вас уважающая, Фьора Бельтрами, графиня де Селонже». Хочешь сказать, что ты не плела интриг с Римом за моей спиной? Тут стоит даже твоя подпись и твоя печать! — Лоренцо с брезгливостью, будто лист бумаги — ядовитая змея, всунул мне в руки это злосчастное письмо. Я наскоро пробежала текст глазами, и тут же кровь отхлынула от сердца и бросилась мне в лицо от потрясения и гнева, полнейшего непонимания — как и какого чёрта?! Почерк мой, даже наклон букв похож на мою привычную манеру, но вот содержание совершенно не соответствует истине! Я никогда не писала подобных писем, никогда не планировала убийство Лоренцо и переворот, уж тем более не якшалась с Сикстом IV… Кто-то подделал мой почерк — вероятно, имея на руках его образец! — Но я никогда не поддерживала никаких связей с Римом и уж тем более не писала такой гнусности! — возразила я в отчаянии и гневе. — Лоренцо, клянусь всем для меня святым, я бы никогда не замыслила предать свой любимый город — где выросла, я бы никогда не посмела планировать против тебя и устоев республики Флоренции какие-то заговоры! — А ну-ка, дай! — Филипп молниеносно выхватил у меня лист бумаги с лживым от и до текстом, принявшись читать. По мере того, как Филипп бегло просматривал содержание текста глазами, лицо его серело от гнева, клацнули зубы, и сжалась в кулак ладонь, которой Филипп ничего не держал. — Лоренцо, вы, правда, верите, что подобная гнусность — дело рук моей жены? Больше похоже на работу какого-то мастера по изготовлению фальшивых документов, которого было бы полезно отправить погулять на эшафот в один конец, а ему в компанию — заказчика. — Граф де Селонже, вы принадлежите к славному и древнему роду, ваши предки ходили в крестовые походы… — Лоренцо прокашлялся, прочищая горло. — И ваша преданность супруге могла бы тронуть, кабы я не знал, что проворачивала эта женщина всё это время за моей спиной против меня. Вы полюбили иллюзию, мессер Филипп, а не настоящую Фьору… — Вам откуда знать её настоящую?! — в грубоватой манере ответил Филипп на это обвинение Лоренцо, брошенное в мою сторону. — Я и Фьора жили вместе под одной крышей, мы заботы о нашем ребёнке делили вместе, мы делились воспоминаниями — о том, как жили до нашей свадьбы… Фьора слишком искренняя и чистая для подобных мерзостей, как плести интриги против вас — уважаемого ею человека, и она слишком любит Флоренцию — чтобы дарить её Сиксту! — Сбавьте тон, граф де Селонже! Вы сейчас не перед вашим любезным сюзереном Карлом Бургундским, если вы не заметили! — ответствовал в такой же манере Лоренцо. — Я тоже считал Фьору такой, как о ней сказали вы — чистой, искренней, не способной на подобного рода мерзости… Но даже я ошибся, хотя знаю Фьору с самого её детства. Да что я вам рассказываю?.. Вы прекрасно в курсе происхождения маленькой Флавии… — добавил уже Лоренцо спокойнее, но с затаённой грустью и разочарованием. — Флавия совершенно не имеет отношения к тому, ради чего вы и ваши люди выдернули из дома мою жену, — напомнил Филипп. — И это моё с Фьорой дело. А Флавия — мой с Фьорой ребёнок, как бы там ни было. Могу я знать о том, как к вам попало это мерзкое письмо, которое некая лживая персона выдаёт за письмо, написанное Фьорой? — Я не могу вам раскрыть сейчас мой источник, откуда я это получил. Но вы всё узнаете на заседании Сеньории по делу Фьоры о государственной измене, — только и ответил Лоренцо. — Но я никогда не писала такие письма, не была ни с кем в сговоре против вас, никогда не замышляла переворот и ваше убийство, Лоренцо! Пожалуйста, поверьте мне! Я ничего не делала из того, что мне вменяют в вину! — потеряв остатки самообладания, я пыталась достучаться до гневно закусившего губу Лоренцо. — А пока заседание Сеньории не наступило — ты будешь ожидать его в тюрьме. Я позову стражу, — Лоренцо и хотел, было, позвать стражу, чтобы те отвели меня в одну из камер, но он не успел даже произнести короткого звука. Филипп схватил первый же попавшийся стул — выставив его перед собой как барьер или щит, при этом своим телом загораживая меня от поражённого Лоренцо. — А я говорю, что Фьора не проведёт в тюрьме ни единого дня, она подданная Бургундии, и я имею все права мужа требовать — чтобы её отдали мне. Фьора не совершала в отношении вас ничего преступного, она ничем не заслуживает ваших обвинений! — сорвался уже Филипп на крик, собираясь отстаивать меня, мои жизнь и свободу, мою честь до последнего. — Вы забываетесь, мессир граф, здесь командую я, пока что я правлю Флоренцией — что эта интриганка хотела прекратить! — возмутился пылко Лоренцо. — Раз вы считаете Фьору виновной, так в любой день можете заявиться в палаццо Бельтрами с обыском, прихватите вашу стражу и этого гонфалоньера, сопроводившего нас сюда — и хоть вверх дном всё перевернуть можете в поисках улик! Но вы ничего не найдёте по той причине, что Фьора невиновна — моя жена ничего преступного против вас и Флоренции не замышляла. А пока идёт следствие, Фьора будет ждать заседания Сеньории дома, в кругу семьи, — не сдавал Филипп своих позиций, упрямо не отводя карие глаза от посеревшего от злости лица Лоренцо, по-прежнему готовый защищать меня от несправедливого ареста не то, что стулом — голыми руками. — Не сомневайтесь, граф, я непременно отдам распоряжение об обыске всего дворца Бельтрами. А пока Фьора находится под следствием, что подразумевает под собой запрет для неё на выезд из города. Если она нарушит это предписание — тем хуже для неё, на эшафот гулять не очень весело… — усмехнулся Лоренцо злобно. — Вы можете обыскивать с вашими людьми каждый дюйм палаццо Бельтрами, Лоренцо. Мне нечего скрывать от правосудия, потому что я невиновна! И я не боюсь, что при обыске в моём доме ваши люди найдут что-то не то, потому что я не совершала всех вменяемых мне преступлений, — высказалась я за то, чтобы в моём доме провели обыск, вернув себе самообладание. — Если вы не верите в благонадёжность Фьоры или её близких, в мою — можете выставить караул у ворот дворца Бельтрами. Так вы точно можете быть уверенным, что Фьора не покинет город, пока идёт следствие. Фьора не виновата, она идёт вам навстречу в установлении истины. Основания её подозревать у вас могли бы быть, препятствуй моя жена правосудию, — высказал Филипп более чем логичные суждения. — Можете быть уверенным, мессер де Селонже, караул у дворца Бельтрами я тоже выставлю. До самого дня заседания Сеньории Фьора шагу не сделает из дома. — Лоренцо покачал головой. — В принципе, суда Фьора может ждать и дома… Да. — Тем более что у меня дома под присмотром Леонарды и отца осталась маленькая дочка, которая будет очень тревожиться, что её родители до сих пор не вернулись, — промолвила я грустно. — Я хочу скорее вернуться домой, к Флавии! — И взгляните на всё глазами маленькой двухлетней девочки — Флавии. Она привыкла, что мама всегда рядом, читает сказки, поёт колыбельные. Вместе мама и отец укладывают её спать, у Флавии это уже как ежедневный ритуал. Дети болезненно переносят разрушение привычного для них уклада, — заметил спокойно Филипп, и поставил стул на место. — Вы можете идти. Послезавтра восемнадцатого июня, в четыре часа после полудня, назначено заседание по делу Фьоры. Явитесь в Сеньорию без опоздания, — напоследок сказал Лоренцо и позвал стражу. Меня и Филиппа проводили из Барджелло той же дорогой, которой и привели. Клинок Филиппу вернули, и привезли нас до палаццо Бельтрами той же дорогой, какой увозили. Дома Филипп вкратце рассказал моему отцу и Леонарде, из-за чего меня хотели арестовать, рассказал про обвинения против меня, и про то, что на восемнадцатое июня назначено заседание Сеньории по моему делу — а пока до этой даты я под домашним арестом с запретом покидать город, ведь начато следствие… Будучи совершенно морально измученной всем происходящим, я удалилась в мою с мужем спальню, Флавия давно мирно спала у себя в кроватке, рядом с кроватью моей и Филиппа. Не раздеваясь, прямо в платье, я упала на кровать и уткнулась лицом в подушку, беззвучно плача от чувств горькой обиды и унижения меня этими несправедливыми от и до обвинениями. Так вот я и плакала молча, чтобы не разбудить ребёнка, лёжа на кровати, свернувшись клубком. Но одна я плакала, лёжа в кровати, недолго — Филипп прервал моё занятие, лёг рядом и за талию притянул к себе, гладя мои волосы и прикасаясь губами к виску. — Фьора, ложись спать. Ты ничем не улучшишь положение, мучая себя недосыпом и слезами. Мы вместе с этим справимся, а потом я придушу эту тварь — которая тебя подставила. Спи, милая, — шептал он мне на ухо исполненные беспокойства обо мне и заботы, слова, стремясь утешить. — Да, наверно, ты прав, — прошептала я едва слышно, попытавшись уснуть — только сон ко мне не шёл. И где-то полночи я пролежала в кровати с открытыми глазами, глядя во тьму комнаты прямо перед собой. Не спал из-за страха за меня и Филипп — как бы ни старался советовать мне и следовать своему же совету.