Убийство не по плану

      Всю ночь, после вызова меня и Филиппа в Барджелло давать объяснения Лоренцо, когда всегда вызывающий во мне восхищение и уважение Великолепный смотрел на меня как на врага, я спала отвратительно. Когда мне случилось взглянуть на себя в зеркало — вид мой не вызвал у меня никаких эмоций, кроме уныния. Зеркальная гладь отразила молодую женщину с бледным лицом и поблёкшими губами, с угасшим румянцем на щеках, потускневшими от слёз и опухшими красными глазами. Таковы были последствия вчерашней почти, что бессонной ночи, преисполненной для меня тревоги о своём будущем, и гневе на неизвестного мне скота, столь подло меня подставившего. Помимо этого, меня в глубине души точила ядовито-горькая обида на Лоренцо, что он поверил каким-то поклёпам с инсинуациями на меня, а не в то, что я всегда его очень уважала и восхищалась им, и что я всегда очень любила свой родной город — Флоренцию. И ни за что я не стала бы помогать Сиксту IV захватывать власть над городом моего детства и отрочества. Мадонна всемилостивая, ведь я даже никогда не видела понтифика, никогда его не знала, никогда не вела с ним никакой переписки. Но, как выяснилось, желавшего меня столь подло подставить с фальшивым письмом, эти факты не смутили. На душе со вчерашней ночи у меня было так тяжело и пасмурно, что на меня накатывало отвращение при одном взгляде на еду. Когда человек чем-то сильно измучен, когда ему плохо, он и ест меньше… Отец и Филипп с Леонардой едва смогли уговорить меня поесть хотя бы немного грибного супа и выпить грушевый отвар. — Фьора, я-то с тобой стараюсь вести себя дипломатично — хотя мне совсем не нравится, что ты моришь себя голодом. Но у меня нет уверенности, что придерживаться дипломатии с тобой станут Леонарда и твой отец. Так что поешь сама хоть немного. Сколько сможешь, — мягко настаивал на своём Филипп, что мне нужно поесть. — Да, мой ангел. Поешь хоть чуточку. Я не заставляю тебя есть всё подчистую. Лишь бы ты хоть немножечко поела, — с деликатной лаской, материнским жестом Леонарда погладила меня по щеке и по волосам. — Дочка, тебе и всем нам предстоит важная битва. Хоть бескровная. А для битвы нужны силы. Где ты эти силы возьмёшь, если истощишь себя голодовками? — выразился точнее некуда мой отец, поцеловав меня в макушку. — Фьора, твой отец и мадам Леонарда правы. Пустой желудок — пустая голова и подорванные моральные силы. На голодный желудок все беды кажутся ещё омерзительнее и безысходнее, а падать духом нельзя ни в коем случае. Пожалуйста, поешь по-человечески, — искреннее беспокойство о моём благополучии и здоровье, мягкая настойчивость, как у отца с Леонардой, звучавшая в голосе Филиппа, который легонько массировал мои пальцы и ладони, всё же оказали на меня нужное для моих близких действие. Я уступила уговорам отца, наставницы и мужа. Конечно, я была в таком душевно убитом состоянии со вчерашнего позднего вечера, что мне кусок в горло не лез, но с моими близкими подобные отговорки не работают — всё равно мягко заставили меня поесть, хотя наталкивались на моё нежелание. А с чего бы у меня взяться спокойному и безмятежному сну после того, как меня смешали с грязью, приписав мне в вину всё то, что я не делала и уж точно не сделала бы никогда?.. Не лучше моего спалось и Филиппу, отцу и Леонарде — все трое единогласно возмущались несправедливыми обвинениями в мою сторону, были готовы придушить своими руками оклеветавшего меня неизвестного скота. Но при этом они старались держаться уверенно и находить для меня в моём теперешнем состоянии тревоги, обиды и гнева слова поддержки и успокоения. У них находились моральные силы на то, чтобы играть с Флавией и всячески её развлекать, читать ей её любимые книжки, убеждать девочку в том, что всё хорошо. Как умели, мой муж и отец с Леонардой старались беречь сердце малышки от невзгод, и я тоже не отставала в этом от них. Я как профессиональная актриса изображала невозмутимость, спокойствие, довольство жизнью, уверенность и жизнерадостность — лишь бы только не терзалась страхами моя дочурка. Я старалась уделять ей внимание ещё больше обычного, играла с ней, читала ей книги, вместе мы разучивали простенькие песенки, я колдовала над волосами дочери цвета золота — делая ей красивые причёски, почти что не отпускала ребёнка от себя. Как Лоренцо и грозился, у дворца Бельтрами он выставил вооружённый караул — отдав им приказ не выпускать меня не то, что за городские ворота — а вообще за ворота моего родного дома. Но, с другой стороны, находиться под арестом в собственном доме намного приятнее, чем находиться в тюрьме — хоть распорядись Лоренцо посадить меня в самую благопристойную камеру для представителей знати. Дома я хотя бы нахожусь в кругу любящих меня людей, которые обо мне заботятся. Дома отец, моя милая Леонарда, мой супруг — готовый меня защищать всем, что под рукой окажется, и даже без оружия, хоть перед вооружёнными до зубов людьми Сеньории, хоть перед некоронованным королём республики Флоренции, дома моя дочурка — маленькая Флавия… Дома меня хотя бы окружают родные стены, пусть мне запрещено их покидать, в тюремной камере я была бы всего этого лишена. Во мне жила надежда, что этот бред всё же прекратится, Лоренцо убедится в моей невиновности, завтра восемнадцатого июня, в четыре часа дня, будет заседание Сеньории по моему делу. Всё тайное всплывёт на поверхность, меня признают невиновной. До завтрашнего заседания можно и немного потерпеть пребывание взаперти. Вскорости новость о моём домашнем заточении в палаццо Бельтрами под арест, по приказу Лоренцо, достигла ушей моих подруг и друзей. Довольно затруднительно скрыть некоторые любопытные моменты своей жизни, когда живёшь в городе, который как одна большая деревня — где крайне что тайного остаётся тайным долгое время, становясь предметом всеобщего обсуждения и достояния. Первыми про мой домашний арест узнали Деметриос Ласкарис с Симонеттой и Джулиано, они же сообщили моей подруге с детства Кьяре Альбицци, уже от Кьяры всё узнали Эстебан с Хатун. Таким вот образом к полудню искренне мне сопереживающие и желающие мне помочь, мои друзья были во дворце Бельтрами и со всеми удобствами устроены в гостиной — куда же им подали отменные закуски и напитки. Вместе с нами находились и мой отец с моим мужем. Всех нас, помимо дружески-родственных связей и чувств, объединяло негодование, что на меня возвели очевидный поклёп, и теперь надо мной висит серьёзная угроза дамокловым мечом кончить жизнь на эшафоте. Леонарды с нами не было — она занималась Флавией. Джулиано и Симонетта доверительно поделились со всей нашей компанией, что они вдвоём предприняли попытку смягчить ко мне Лоренцо, но успехов это особых не возымело. Великолепный по-прежнему пребывал в уверенности, что я замышляла на него покушение и государственный переворот с последующей передачей власти над Флоренцией Римскому Папе — Сиксту IV. Джулиано и Симонетта оказались не единственными, кто просил за меня Лоренцо — Кьяра и Хатун тоже не остались в стороне, как и Деметриос. Филипп поминал чёрта и сожалел, что раньше меня с ребёнком не увёз в Бургундию. Твёрдо был намерен прикончить на дуэли оболгавшую меня тварь. Отец тоже не собирался спокойно сидеть и смотреть, как я стою на краю гибели, над самой бушующей пропастью. Постепенно подруги и друзья мои и моих близких расходились по домам. Первыми ушли Эстебан с Хатун и Кьяра — с коварно поблёскивающими глазами и улыбками заговорщиков они мне проговорились, что хотят сделать дома у Кьяры расписные деревянные вывески — с требованиями меня оправдать. За ними ушли Джулиано и Симонетта с Деметриосом. Младший Медичи и «Звезда Генуи» выразили желание сделать новые попытки смягчить ко мне Лоренцо. Деметриос же сказал, что постарается заглянуть в прошлое и узнать, кто решил столь подло меня подставить. Я и мои домочадцы остались в обществе друг друга. Леонарда вполголоса проклинала не только того, кто оклеветал меня, из неизвестных низких мотивов, но и всех — кто произносит ложные свидетельства на ближних своих. Отец мечтал пожать этому анонимному выродку горло — своей крепкой рукой. Но потом он спохватывался и говорил на полтора тона тише — чтобы не потревожить сон мирно спящей у него на руках Флавии. Филипп тоже очень хотел своими руками сделать кое-что с этой тварью, которая меня оболгала — отрезать язык, повесить на первом же столбе, голову снести к дьяволовым прародителям… Но наши обсуждения, как быть в такой ситуации, что предпринять для спасения меня от участи погулять в один конец на плаху или на виселицу, прервало известие от Паоло, что к нам в дом нагрянули снова гонфалоньер Чезаре Петруччи и его отряд. Да к тому же не одни, а вместе с Лоренцо… Господи, пусть они хоть вверх дном весь дворец перероют, не найдут — как и ожидалось, доказательств моей вины — которой и нет, и вся эта бредовая история наконец-то кончится снятием с меня обвинений! Петруччи с его людьми и Лоренцо пробыли в моём доме достаточно долго. Я лично их сопровождала всё то время, что длились обыски. Показывала им все комнаты, вытаскивала им на обозрение содержимое всех сундуков и ящиков письменных столов, в домашней библиотеке палаццо Бельтрами всегда было очень много книг. Мои близкие вместе со мной все эти книги повытаскивали и разрешили их осторожно просмотреть Лоренцо и Петруччи с его людьми, на тот случай, вдруг компрометирующие письма они захотят искать между шелестящих страниц книг. Обыску подверглась рабочая студиола отца — хорошо, что содержимое отцовской студиолы не переворачивали вверх дном — обыск проходил без суеты и без вандализма над нашим имуществом. Досталось в плане обысков и гостевой комнате — где какое-то время жил Филипп до нашего с ним примирения… Хоть без особой радости, но Леонарда лично помогала проводить обыски в её комнате, когда в бывшей спальне Филиппа ничего не нашли компрометирующего. Подозрения моих судей, что Леонарда и мой отец с мужем были моими сообщниками, рассыпались подобно замку из песка в страшный ураган. Маленькая Флавия всё интересовалась, кто все эти люди, пришедшие с Лоренцо, и что они ищут в нашем доме. Для Флавии я придумала объяснение, что мы все играем в пиратов, ищущих древние сокровища. Малышку это объяснение успокоило и устроило более чем. Девочка, в самом деле, решила, что у нас тут проходит игра в поиск сокровищ и даже вызвалась принимать участие — показала с горделивым и довольным видом все те игрушки, которых мой отец и Филипп сделали для неё весьма много, причём самых разнообразных. Лоренцо мягко переубедил Флавию, что все её сокровища в виде игрушек — это очень хорошо, но только совершенно не то, что они ищут. — Флавия, доченька, мы тут ищем карту — где нарисовано, в какой части дома сокровища искать, — подыгрывал Филипп моей версии перед Флавией, что Лоренцо и Чезаре Петруччи с его людьми ищут карту, которая якобы приведёт к сокровищам. — На твоём месте я бы сейчас уговорил Леонарду почитать твои любимые книжки или сыграть в кукольный бал. Что скажешь? — А Леонарда со мной в бал кукол поиграет? И почитает мне? Да? — чёрные глаза Флавии в обрамлении золотых ресниц в нетерпении и выжидающе смотрели на Филиппа. — Разумеется, да. Ты же знаешь, Леонарде приятно, когда ты её внимательно слушаешь, она же тебе — считай, бабушка, любит тебя… — Филипп взял на руки Флавию, покружил немного в воздухе, несколько раз невысоко подбросил и поймал, прижал к себе и поцеловал в макушку. Только потом передал малышку прямиком в заботливые руки Леонарды и потрепал легонечко Флавию по её круглым щёчкам со здоровым румянцем. — Леонарда, пожалуйста, приглядите за малышкой, поиграйте с ней, почитайте вместе книги. Как видите, тут работы с поисками валом… — Не сомневайтесь, мессир граф. Я позабочусь о Флавии, и найду, чем её развлечь и побаловать вкусным. А вот эта юная дама мне скучать никогда не даёт, — с тёплой иронией под конец вырвалась фраза у Леонарды, поставившей Флавию на пол и взявшей за ручку. — Леонарда, поиграем в бал кукол? А ты мне почитаешь книги? И мы в саду тоже поиграем? — сыпала Флавия вопросами на голову Леонарде. — Да, детка. Всё будет, непременно, мой ангел, пойдём, — отвечала ей Леонарда, уводя из моей комнаты в зал. — А меня не взяли искать сокровища, — недовольно пожаловалась Флавия Леонарде, идя с ней за ручку. — Ну, ничего. Пусть им будет стыдно, — поддержала Леонарда Флавию. Скоро они обе скрылись за дверью моей комнаты. Вот и хорошо, что Леонарда займётся Флавией и отвлечёт её внимание. Малышка не испытает такого жестокого потрясения, как следственные обыски. Она не будет слышать, как меня обвиняют в тяжких преступлениях — подготовка покушения на жизнь главы Флоренции и государственная измена. — Кажется, мы забыли обыскать ещё одно помещение, — изрёк Петруччи, подняв вверх указательный палец. — Это какое же помещение, мессер Чезаре? — отозвался Лоренцо. — Рабочая студиола донны Фьоры, монсеньор. Там мы ещё не искали, — в подтверждение своих слов, гонфалоньер кивнул. — Отлично, сама хотела предложить, — улыбнулась я немного иронично. — Я и Фьора даже облегчим вам всем задачу с обысками, — последовало от Филиппа. Так самому тщательному и ревностному обыску подверглась моя студиола со стороны Петруччи и его людей. За всем этим наблюдал Лоренцо. Все книги были тщательно проверены, не припрятала ли я между страницами чего-нибудь вопиющего и доказывающего мою виновность. Хотя, будь я, в самом деле, виновна, все обличающие меня бумаги я бы сожгла в камине. В книгах Петруччи и его люди не нашли ничего. Хорошо, что книги не портили и ставили на свои места. Участи подвергнуться обыску не избежал и мой стол, крышку которого открыли, и повытаскивали из него немалые груды пергамента. Далее Лоренцо, Петруччи и гвардейцы внимательным образом изучали содержимое того, что нашли в моём столе. — Ты погляди, Альберто, — говорил один гвардеец другому, — да тут рассказ о более счастливой судьбе Роланда… Датировано семнадцатым октября 1470 года. Графиня де Селонже в двенадцать лет, оказывается, имела задатки писателя… — А я тут нашёл немного иное видение того, как должен был закончиться «Роман о Лисе», Фабрицио. Волк Изенгрим восстановил своё доброе имя, вывел лиса Ренара на чистую воду и перегрыз ему глотку во время боя — на который его вызвал. Год указан 1472. Тоже хорошо написано, — довольно лестно высказался другой гвардеец, внимательно перечитывая листки. — А мне вот это понравилось, друзья. Только это грустная сказка… — немного поникшим голосом поделился третий гвардеец крупного сложения. — Женщина оставила на попечении пожилых супругов своего маленького ребёнка. Обещала найти работу и платить за содержание сына. Слово сдержала, но присылала всё меньше и меньше. Пока не начала и вовсе расплачиваться сухими цветами. Старик возмутился и решил проследить за этой женщиной. Оказалось, что она давно мертва и после смерти разоряла свой гроб — куда ей положили цветы и набросали монет, чтобы скрасить ей переход в мир иной… А она всё это отдавала как плату за заботу о её ребёнке, а дитя старики усыновили и растили как своего… — особо расчувствовавшись, гвардеец всхлипнул. — А вы вот на это обратите внимание тоже. Старое домашнее задание мадам де Селонже по геометрии пятилетней давности, с некоторыми ошибками. И перевод отрывка из «Антигоны» Софокла на французский, — пробасил один гвардеец сильно в летах и с пышными усами. — Вот тебе и угроза устоям республики — домашнее задание по геометрии с ошибками двенадцатилетних девочек! — не сдержав смеха, гвардеец хлопал себя по коленям и сгибался пополам. — О, в мои руки тоже попало нечто интересное, — вдруг проговорил до сего момента молчавший, Лоренцо, просматривая какие-то листки с текстом, который портили кляксы от чернил, или где местами были зачёркнуты слова. — Вы будете удивлены, но письмо адресовано Луке Торнабуони — моему кузену… — с задумчивым интересом Лоренцо вслух зачитал при всех черновик моего письма: — «Значит, так, Лука, проваливай от меня к дьяволу с твоими предложениями руки и сердца. Ни за что на свете я за тебя не выйду, болван ты безнадёжный и дубина! Знаю я, зачем ты в женихи мне набиваешься, да только умственная безнадёжность не входит в список моих недугов. Катись ты к минотавру на рога, понял? Я не выйду за тебя, чумой или проказой заболеть веселее — чем жить с тобой под одной крышей. Мне не сдался какой-то самоуверенный сноб, который считает мою дочь досадным довеском к матери! Ещё раз ко мне с такими предложениями подступишься — и я на твоей голове табуретку разобью! А то нашёлся благодетель. Думаешь, если я без мужа ребёнка воспитываю, то у любого на шее повисну с радостными воплями и со мной даже прилагать усилия не надо? Быть матерью-одиночкой лучше, чем быть женой такого показного праведника, как ты! С искренними пожеланиями тебе катиться в Тартар, Фьора Бельтрами». — Ооооо, вот это графиня де Селонже хлёстко пишет! Как прямолинейно! — хохотнув, выдавил из себя Петруччи, зайдясь в смехе. Мне показалось, или он стал на меня как-то более мягче посматривать?.. — Подождите, это ещё не всё. Я нашёл ещё одно письмо, на котором разве что клякса от чернил наполовину замарала последнее слово. Но разобрать и понять содержание всего текста это не помешает, — призвал всех проявить внимание Лоренцо. — «Лука, здравствуй. У нас с тобой не получится ничего. Я не буду твоей женой, понимаешь? Я вообще не хочу замуж ни за кого и от твоего предложения отказываюсь, мне вполне хорошо и без мужа. Скажу напоследок… Я ни за что на свете не стану женой человеку, для которого моя дочь «досадное приложение к матери». Вот так вот, Лука. Меньше будешь делать мне намёки, что я с внебрачным ребёнком не буду никому нужна. Я лучше прыгну с купола Дуомо вниз головой, чем выйду за тебя. Прощай. Надеюсь, что впредь буду избавлена от сомнительного удовольствия слушать или читать твои излияния. Фьора Бельтрами». — Я так понял, вы не нашли то, что искали, в вещах Фьоры. Я верно понимаю, мессер Медичи? — обратился Филипп к Лоренцо, немного ошеломлённому тем, что попало только что ему в руки. — Если память моя меня не подводит — отказывать в своей руке кузенам первых лиц республики не входит в понятие «организация покушения и государственная измена»? — Мессер де Селонже, факты и в самом деле вскрылись довольно любопытные… — немного отойдя от ошеломления, проговорил Лоренцо. — Вы, мессер граф, и ты, Фьора — можете не сомневаться, что эти черновики Фьоры будут приобщены к делу Фьоры. И в Сеньории обязательно будут заслушаны. До свидания. Петруччи, вы и ваши люди можете быть свободны, — отпустил Лоренцо гонфалоньера с его вооружённым отрядом. Петруччи и прибывшие с ним люди поспешили покинуть дом. Только и видела я из окна моей комнаты, как они отправлялись прочь от дворца Бельтрами. — Лоренцо, я бы хотела сказать, что благодарна тебе. Я буду ждать завтрашнего заседания Сеньории по моему делу дома, с моей семьёй, меня не отрывали от моего ребёнка. Спасибо! — горячо выразила я признательность Лоренцо. — Фьора, оставь это. Как-никак, я ведь тоже отец, так что тебя понимаю, — прервал меня Лоренцо. — Мне даже стало любопытно, держите ли вы на меня зло, что я на вас того… со стулом… точнее — стулом оборонялся, защищая жену? — лёгкая доброжелательная ирония проскользнула в вопросе Филиппа. — Граф де Селонже, я не только отец, но, как и вы — женатый человек. Так что прекрасно понимаю и вас. До свидания. Завтра в четыре часа после полудня заседание Сеньории. Не опаздывайте, — бросил нам на прощание Лоренцо и удалился из моей студиолы. Может быть, мне это показалось, но во взгляде Лоренцо на меня больше не было отвращения и ненависти, он не стремился взором чёрных глаз прожечь во мне дыру или обратить меня в горсть пепла. Робкая надежда теплилась в сердце, шепча мне, что не всё потеряно, и что сдаваться рано!.. Завтра меня и моих близких ждёт битва в Сеньории за моё доброе имя, жизнь, честь, пусть это битва без пролития крови. Но мне есть, где черпать силы для этой битвы — в кругу моей же семьи. И эту битву мы не проиграем.