Загадки Красного Сфинкса

Глава XXVIII. Чем пахнут ремесла – Сударь, вы померли или спите? – Я не помер и не сплю, – ответил я, гадая, кто меня спрашивает: голос мог принадлежать как женщине, так и мальчишке. – А чего молчите тогда? Я вас туточки с первых петухов дожидаюся, – кем бы ни был обладатель голоса, родиной его была Пикардия. – А ты кто? – Я – Жанна! Жанна! Жанна Филиберт, так я зовуся. А вы как? – Люсьен Лоран, – ответил я раньше, чем подумал. Ну а что? Если меня ненароком приняли за внебрачного сына принца Вандома – то самое время разъяснить недоразумение. – Вы из Парижа? – Ага. А ты? – спросил я просто чтобы поддержать разговор, и немало удивился, услышав ответ: – Из Нанта. – Далековато. – Ой далеко… Я совсем маленькая была, когда мы сюда приехали, и не помню ничего. Здесь горы, сосны, а там – река… – Луара. – Точно так! Мне батюшка все время про нее рассказывает, про нее да про окаен. – Океан. – Точно так! – тут Жанна замолчала и заскребла стену. На меня посыпалась труха, повалилась пакля, и в окошке над моей головой я увидел круглолицую растрепанную девчушку, глядящую на меня с выражением крайнего блаженства. – Ты не свалишься оттуда? – Тут щели меж бревнами, и не увидит никто – крапива да конопля выше крыши. – Ну и ну. Чудеса какие. – И не чудеса, это меня господин один научил, который до вас сидел. Чтоб из щелей все выковырять и как по лесенке подыматься. – А сейчас он где, этот господин? – А вон лежит, за амбаром. Все они там лежат… Я им цветы ношу, не забываю. – И мне будешь носить? – Ой, а вам, сударь, я дикую розу посажу! В лесу выкопаю и посажу. Как вы есть самый пригожий кавалер из всех, кого я видала! – Спасибо, Жанна. – Да пока ж не за что. Вы еще с моим батюшкой не свиделись, – она шмыгнула носом и вновь уставилась на меня блестящими, как у кошки, глазами. – А кто твой батюшка? – Мой батюшка – палач, – произнесла Жанна замогильным голосом. А чего мне было ждать? Что ее отец внезапно окажется каноником Нотр-Дама? Палач. Из Нанта. Надеюсь, хоть получше Ксавье Арну, конокрада, не к ночи будь помянут. Тут до меня дошло. – Твой отец отказался казнить графа Шале?! – А вы откуда знаете? – Я видел, как ему рубили голову тридцатью ударами. – Тридцатью? Вот намучился-то, бедолага. – На четвертом ударе еще был в сознании. – Вот не зря батюшка до сих пор себя корит – что зря деньги взял и такое место потерял! Это его дед мой заставил. А теперь живем в этих горах – никого не видим. Работы мало. Девочка закрутила головой, пытаясь втиснуться в окошко поглубже. – А вы долго у нас пробудете? – Не знаю. Не от меня зависит. – Ой, брат Альсест идет! – ее лицо исчезло, по стене Жанна спустилась как белка или кошка – ни шороха, ни треска. Действительно, уже рассвело, птицы орали вовсю. – Ранней пташке всегда достается червячок, – осклабился брат Альсест, входя в мое узилище. «Хороший из меня червячок», – подумал я, но ответил как полагается. – Доброе утро, брат Альсест. – Вот завтрак, – монах протянул мне деревянную миску с кашей и кружку. Его ледяные серые глаза словно ощупывали меня, снаружи и изнутри. Я принял из его рук чашку, сел в углу и начал есть. Давно пора – столько дней постился. Ячневая каша и эль. «Так себе пойло, скажу я тебе…» – миска вылетела у меня из рук, а вот питье, наоборот, влетело не в то горло, и я кашлял, кашлял, кашлял… Покуда горло не загорелось, будто туда кол воткнули, а от рвоты спасла лишь пустота в желудке. Согнувшись, я разбередил ногу, и теперь жгло еще и шов. Нескоро я смог вдохнуть как следует, этому помог брат Альсест, несколько раз стукнувший меня по спине. – Не набрасывайся так на еду, – предупредил он, не отнимая руки от моей спины. – Никто тебя голодом морить не станет. – Не могу, – я правда не силах был справиться с кашей, хоть половина ее и раскатилась по полу, – потом доем. – Тогда ногу покажи, – велел монах. Нога выглядела скверно: края раны распухли, побагровели, из-под ниток сочилось. Но мой лекарь, понажимав сверху и снизу шва, спокойно сказал: – Хорошо заживает. Жара нет? – он приложил сухую холодную ладонь, откидывая порядком отросшие волосы мне со лба. – Жара нет. Что же ты, дурень, делаешь? – его серые глаза смотрели на меня с досадой. – Жить надоело? Кто же из-под ножа кидается? Хорошо, что брату Никола опыта не занимать, но ты мог не по бедру получить, а по горлу. – Не буду больше, – хрипло пообещал я, вызвав у него усмешку. – Брат Лука, вы принесли солому? – обернулся он на пыхтение, раздавшееся снаружи. – Несу, – донеслось из-под целого стога блестящей соломы, и толстый монах еле протиснулся в денник боком. – Не замерз ночью? – он бросил солому на пол, отчего сразу стало и светлее и свежее. – Замерз. – Я тебе попону принесу, – пообещал брат Лука. – Ты нам нужен в целости. – Молчание – золото, брат, – упрекнул его брат Альсест, заканчивая перевязку. – Пора на молитву. Попону он действительно принес – от нее сильно пахло сеном, мышами, но больше всего – конским потом, но я был рад, к тому же брат Лука то ли забыл, то ли не захотел лишать меня своей рясы, в складках которой я провел предыдущую ночь, озябнув только к утру. Так прошло четыре дня. Нога почти зажила, и брат Альсест больше не приходил, два раза в день появлялся брат Лука с едой, но теперь он, всем видом выражая сожаление по этому поводу, молчал. Так что болтать я мог только с Жанной. – Все ждут Дознавателя, – сообщила мне девчонка. Больше она ничего не сообщила, наверное, не со зла, а просто ничего не знала. Названия их Богом забытой деревни я никогда не слышал, дороги не знал, людей – кроме моих похитителей и дочки палача – не видел. – Не думайте даже, – грустно сказала Жанна. – Тут по всем тропинкам волчьи капканы натыканы, не знаете дороги – никуда не уйдете. А минуете западни – так догонят вас, сударь. Пеший конного не обманет. Да у вас и нога раненая. – Не раненая, а порезанная. Рана – когда в бою получена, – отрезал я. Какая беспросветность! – Сударь, а вы были в бою? – мне показалось, что ее мордашка сейчас протиснется сквозь узенькое окошко – так засияли ее глаза, крупные передние зубы с расщелинкой и веснушки. – Был. – А расскажите, сударь! Расскажите! – Долго рассказывать, ты устанешь там висеть. – Не устану! Не устану, я за стропилу держуся! О чем я мог ей поведать? О том, как Монсеньер шесть недель уговаривал его величество выступить против испанцев? Преодолевая сопротивление королевы-матери и партии «святош», нехватку денег, время года и погоду, наконец? Как пятнадцатитысячная армия три месяца медленно, но неумолимо двигалась на юго-восток и как я был изумлен, узрев на горизонте вставшую дыбом земную твердь, которая щерилась острыми клыками, силясь перегрызть глотку небу? Как горы убивают все звуки, неизменно сопровождающие армейские передвижения, словно оберегая свои покрытые снегами вершины от любого шума, кроме горнего полета ангелов, так что по узкой дороге наше войско шло словно меж колонн храма, созданного без участия человека и неизменно враждебного всей людской суете сует… Как заскрипел и завизжал снег под ботфортами пехотинцев, топчущих дорогу к редуту, за которым нас ждали испанцы, как застучала сталь о сталь, как сам король обнажил шпагу и ринулся на баррикаду? Как его черный костюм засверкал на фоне белых склонов, пока через миг его со всех сторон не закрыли маршалы и генералы во главе с кроваво-красным Монсеньером – Бассомпьер, Шомберг со своим сыном, Креки, Виллеруа, Брезе, Дю Плесси-Праслен, Граней, Ла Мейл! Как испанцы побежали вниз по запятнанному алым склону, побросав клинки и знамена! Как благоговейную тишину Альп раскололи крики «Да здравствует король! Да здравствует его величество! Да здравствует Людовик Тринадцатый!» – Господи, красота-то какая! – рыдала девочка, вытирая нос прямо о занозистый подоконник, – лепота! Король какой прекрасный! Сударь, сударь, вы прям как есть все расписали – так и надо, испанцам этим! Пусть не лезут! – Жанна, негодница, опять лясы точишь! – загремел снаружи громовой бас. – Сколько тебе раз говорить! – Я не точу, батюшка, я просто шмелей ловлю, – судя по звукам, Жанна спаслась прямиком через крапиву. Я услышал, как за дверью снимают засов.