Загадки Красного Сфинкса

Глава XXXIV. Дипломатия, брак и ненависть (ноябрь 1629) Видимо, заседание прошло успешно, потому что Монсеньер так и сиял. – Это неслыханно! Мишо де Марильяк благосклонно отнесся к нашей итальянской экспансии! – в порыве чувств мсье Арман схватил на руки Люцифера, весь вечер пролежавшего на подоконнике, дожидаясь появления у подъезда кареты с красным султаном. Там у него была красная бархатная подушка с золотыми кистями по углам – чистить ее от шерсти было тем еще удовольствием. – Как тут мой котик? Котик снисходительно сощурил янтарные глаза и замурлыкал, вонзая когти в алую дзимарру. «Опять затяжек наделает, – подумал я, – мало нам опрокинутых чернильниц, мало нам лапши из письма папского нунция… Если б это я сделал, меня б прибили, а этого только что под хвост не целует». Госпожа Мари-Мадлен тоже не разделяла восторгов мсье Армана: – Дядюшка, весь Королевский совет ждет вашего поражения, которое они считают не-из-беж-ным. Вот и не мешают вам сломить себе шею в Мантуе и Савойе. – Чтобы получить Мантую, Габсбургам всего-то надо сомкнуть клещи: испанцам с запада и австрийцам с востока. Их совокупные вооруженные силы в три раза больше, чем можем выставить мы. Плюс Валленштейн, – отец Жозеф был серьезен как никогда. Его горящие из-под густых бровей черные глазки глядели на Монсеньера словно ожидая чуда. – Вздор! – вскричал мсье Арман, бросая в капуцина котом. – Если у нас не хватает пушек, пусть на авансцену выходят дипломаты! Отец Жозеф принялся гладить возмущенного Люцифера по шейке. – Выйти мы выйдем, но с каким текстом? – С завлекательным для Габсбургов, разумеется. Есть же у них какие-то желания, кроме как вывести Францию из борьбы за гегемонию в Европе? – У испанского короля других желаний и нет, – пожал плечами капуцин. – Значит, обратим свой взор на австрийских Габсбургов, – Монсеньер подошел к большой карте Европы, висящей в простенке между окон, и принялся изучать восточные границы Франции. – Вот австрийский Габсбург Фердинанд Второй, император Священной Римской империи – у него есть какие-нибудь желания? – Фердинанд Второй хочет, чтобы после его смерти корону унаследовал его сын, – подал из угла голос Шарпантье. – Но при выборной системе престолонаследия избиратели-курфюрсты могут и не проголосовать так, как хочет император. – Очень странная система – выбирать себе императора! – пожал плечами Монсеньер. – Но в данной ситуации это нам на руку. Восемь курфюрстов… И с каждым можно работать, чтоб голосовал так или иначе… – Богатая почва, – кивнул отец Жозеф, – но император еще не стар, и вопрос о престолонаследии не самая большая его проблема. – А какая самая большая? – Шведский король Густав Адольф – самая большая проблема австрийских Габсбургов – мало того, что он протестант, так еще и щиплет их владения на севере. Хорошо так щиплет, от Померании только пух да перья летят, – высказался секретарь. – Еще бы не щипать – мы же ему платим! – кардинал пристально вглядывался в лицо секретаря. – Что за вообще название такое – Померания! Там живые-то еще остались? – Мало, – ответил Шарпантье. – За время военного конфликта население уменьшилось минимум в три раза. – Неудивительно, – прокомментировал Монсеньер. – Это ведь Фердинанд Второй сказал: «Лучше пустыня, нежели страна, населенная еретиками?» Вот заставить бы его править пустыней! – Шведский король способствует вашим желаниям, мой дорогой Арман. За миллион ливров в год. – Не так уж много за то, что в пустыню превращают земли австрийских Габсбургов, а не Францию! – Монсеньер сложил руки на груди и перевел задумчивый взгляд с карты Европы в окно – где в ночном небе ярко горела над крышами вечерняя Венера. Люцифер забрался на подоконник и тоже поглядел в окно. После минуты совместных астрономических наблюдений мсье Арман развернулся к обществу и сообщил: – Значит так. Отец Жозеф, вы едете к императору Фердинанду и обещаете ему все, чего он захочет. Хочет, чтобы все восемь курфюрстов проголосовали за избрание его сына императором – обещайте. Хоть единогласно, все сто процентов. Да хоть сто сорок шесть! Хочет, чтобы шведы перестали угрожать его северным землям – обещайте! Скажите что угодно – что мы перестанем шведам платить, что Густав Адольф сошел с ума и решил перейти в католичество, что я уйду в отставку, заделаюсь магометанином, постригусь в монастырь, женюсь на Анне Австрийской или на Гастоне Орлеанском, или на обоих разом, удочерю Марию Медичи – все, что угодно! Лишь бы он отозвал свою овчарку – Валленштейна! Без Валленштейна все эти армии – как петух без головы. Отец Жозеф, заклинаю – уберите Валленштейна! Любыми средствами. – Мой дорогой Арман, свое реноме дипломата я зарабатывал десятилетиями… – Вот и пришло время сдать эту карту! Пожертвуем вашей репутацией, а потом, когда обман раскроется, я свалю все на вас, имейте в виду. «Я также был введен в заблуждение безупречной долголетней службой отца Жозефа и не предполагал, что он превысит пределы своих полномочий…» – Монсеньер словно диктовал будущее письмо. – Я вас даже в Бастилию посажу. На время. – Что ж, хоть высплюсь, – усмехнулся отец Жозеф. – Да конечно! – возразил мсье Арман. – Опять всю ночь напролет будете в карты дуться. И зачем я назначил комендантом Бастилии вашего старшего брата? – Если вы преуспеете на этот раз, «святоши» из Королевского совета вам этого вовек не простят, – мрачно предрекла Мари-Мадлен. – А что делать? Валленштейн – величайший полководец, чтобы его устранить, обычных средств недостаточно – придется достать из рукава все тузы. Разумеется, мсье Арман преуспел. Без Валленштейна, отправленного своим патроном лечить печень, Габсбурги ничего не смогли сделать. Крепости Казаль и Пиньероль оставались в наших руках и не собирались сдаваться, несмотря на осаду. Испанцы и австрийцы безуспешно топтались у их стен. В Казале окопался Туара! Ла-Рошельский герой, командир обороны форта Сен-Мартен, маркиз де Туара был крепким орешком, разгрызть который и Валленштейну вряд ли было под силу. Его величество Людовик умел выбирать себе фаворитов из числа храбрецов. – Эти две твердыни – единственная преграда габсбургским клещам, – произнес Шарпантье, втыкая новую булавку в карту – рядом с кружком, обозначающим Казаль. – К осаждающим присоединился Спинола… – Он испанец? – Он итальянец, но служит испанскому королю. – Он взял Бреду, взял Остенде… Страшный человек. – А Казаль не возьмет. Маркиз де Туара не сдается! Он удержал Сен-Мартен перед Бэкингемом, удержит и Казаль. – Казаль необходимо удержать, – в кабинет вошла госпожа Мари-Мадлен. – Любой ценой. Отец Жозеф сейчас играет самую серьезную партию в своей карьере. Она подошла к Люциферу, как обычно оккупировавшему подоконник, и принялась завязывать красную ленточку ему на шею. – Красиво? – Потрясающе! – высказался Шарпантье. – А зачем коту ленточка? – Я же не спрашиваю вас, зачем вам невеста, – отрезала Мари-Мадлен. – Дядюшка велел повесить на Люцифера бубенчик, чтобы всегда знать, где он. Шарпантье потупился, покраснел и быстро покинул кабинет, неловко поклонившись. Племянница Монсеньера облегченно вздохнула и уселась в кресло, повернувшись ко мне: – Люсьен, хоть вы скажите дядюшке, что он играет с огнем. Это не-слы-хан-но – он принял от королевы-матери Малый Люксембургский дворец! – Если королева хочет одарить своего подданного – как ей отказать? – вздохнул я, продолжая опустошать сундук с шерстяными вещами, от какового занятия меня оторвал секретарь со свежими сводками из театра военных действий. – Это не дар. Это аванс, – мрачно объявила Мари-Мадлен. – И он его принял! – Может, еще обойдется? – осторожно заметил я, поднося к свету драгоценную соболью безрукавку – нет ли следов моли. – Монсеньер ведь может и передумать. – В отношении Габсбургов он не передумает, – возразила Мари-Мадлен. – Остается личный интерес, который он охотно, ради своих целей, возбуждает, но который не собирается удовлетворять. А королева-мать, после смерти своего духовного друга, кардинала Берюля, со страшной силой нуждается в утешении. Берюль умер второго октября, и уже у его гроба она строила Монсеньеру глазки. – Кто его знает, может, Монсеньер и решит помириться. – Пора бы ему уже определиться, иначе добром это не кончится. Мария Медичи не тот человек, что будет безропотно сносить обиды. – Ну он же опять носит крест – ее подарок. – Обещать – не значит жениться… – Да что он теперь – обязан? – возмутился я. – Ну не хочет он! – Ах, он не хочет? – взвилась Мари-Мадлен. – А я хотела выходить замуж за мсье де Комбале? Мой брак был целиком и полностью делом рук дядюшки, я вообще не хотела выходить замуж – и тем более за племянника герцога де Люиня. Дядюшке нужно было подольститься к Люиню, и мое замужество стало средством достижения цели. Ужасно, – госпожа Мари-Мадлен отвернулась к окну, предоставив мне любоваться ее профилем. – Единственная хорошая черта нашего брака – наша с мужем полная взаимность по отношению друг к другу – я интересовала его не больше, чем он меня, на протяжении всех двух лет совместной жизни. После смерти мужа я хотела уйти в монастырь – дядюшка мне это позволил? Нет! Я живу фактически под одной с ним крышей, потому что ему так удобно, и его нимало не интересует, что я даже горничную, не говоря уже о подруге, не могу привести в обитель духовного лица! Чтобы не осквернить юбками его орлиное гнездо! А моя репутация ему без-раз-лич-на. Я покраснел. Мне было очень жаль, что так обстояло дело, но что я мог исправить? – Я говорю о политике с Шарпантье, о религии – с отцом Жозефом, сплетничаю о придворных – с Рошфором, потому что при дворе меня боятся и чуждаются. Те женщины, что ко мне искренне расположены, боятся королевы-матери, те, кто служат осведомительницами моего дядюшки – боятся себя выдать. Я всем чужая! Я скоро буду ругаться, как Жюссак, плутовать в карты, как Рошфор, разбираться в лечении геморроя, как мэтр Шико и цитировать древних греков, как Шарпантье! А дядюшка доволен. Его все устраивает, у него – чувства, которые надо уважать. А у королевы-матери, у меня, у Шарпантье, у Рошфора – да бросьте, Люсьен, все я знаю, – у нас у всех не чувства, а так – дым, мираж, фикция… Люцифер, потянувшись, встал, мягко к ней на колени и принялся бодать ее в подбородок. Утирая слезы его пышной шерстью, она тихо сказала: – Я ропщу не столько на тяжесть обвинений, возводимых на меня людьми, сколько на незаслуженность. Никто не знает и никогда не узнает правды… Люцифер взлетел на окно, услышав шум приближающегося кортежа: сначала появились две пары конных гвардейцев, затем карета, запряженная шестеркой гнедых – на одной лошади передней пары тоже ехал гвардеец, и затем – завершающая шестерка молодцов в красных плащах. «Притон, молельня, храм или таверна – верши приказ, а средств не выбирай! Тому, кто кардиналу служит верно, заранее заказан пропуск в рай!*» – вспомнил я строки залихватской песенки, охотно распеваемой в последний год парижской чернью. Не знаю я, как обстоит дело с пропуском в рай, но насчет верной службы – это в точку. *Слова знаменитой песни гвардейцев из фильма «Д’Артаньян и три мушкетера» написал Юрий Ряшенцев.