Загадки Красного Сфинкса

Глава XXXV. Привычки выпускников военной академии (ноябрь 1629) Гвардейцы спешились, после этого Монсеньер вышел из кареты. Прикрываемый спереди, сзади и по бокам, он поднялся на крыльцо и зашел в двери. Внутри четверо гвардейцев отправлялись караулку, а двое провожали кардинала до поста на втором этаже, где были его личные покои, охраняемые двумя постовыми у входа в кабинет. – Дорогая племянница, я опять отправляюсь на войну! Итальянская кампания требует моего личного присутствия. – А король? Пожалует, чтобы принять капитуляцию Савойи, не раньше? – И прекрасно. Если его величество отбудет на войну, кто останется регентом? – Кто кроме Марии Медичи, дядюшка? Пожалуй, пусть уж лучше его величество не покидает столицу. Монсеньер подхватил кота, усердно бодавшего его ноги, бубенчик тихо брякнул. – Что это? – нахмурился мсье Арман. – Словно кровь… Он закусил губу, глядя на красную ленточку, обвивавшую шею Люцифера. – Нехорошо, нехорошо… Нужен другой цвет. Желтый, например, под цвет глаз… – Тогда он будет выглядеть, как флаг Габсбургской монархии, дядюшка! – И тут политика! Тогда голубую. Или белую. Как ты думаешь, Люсьен? – обратился ко мне Монсерьер. – Белая пачкаться будет. – О-о-о! Предоставляю решить эту проблему тебе, племянница! – он мимоходом ущипнул ее за подбородок и прошел в спальню. Мари-Мадлен залилась краской, гневно и беспомощно глядя ему вслед. – Повяжу на Люцифера голубую ленту с тремя золотыми пчелами – как вы думаете, Люсьен, Монсеньер оценит кота в цветах Урбана Восьмого*? – Лучше только красные таблетки на желтом, – пожал я плечами, – правду говорят, что Медичи когда-то были аптекарями и «червленые шары» на их гербе – это пилюли? – Это яд! – сверкнула глазами Мари-Мадлен, сгребла кота и удалилась. Монсеньер лежал на кровати, закрыв глаза и массируя виски. – Савоец решил померяться силой с Людовиком. Думает, испанцы сделают его победителем Франции! Испанцы сами себя не могут сделать победителями, куда уж Карлу-Эммануилу… – Нашему теляти да волка забодати, – поддержал я, стягивая с него красные туфли на каблуках. – Это не теленок, это шакал! – гневно сообщил Монсеньер, не открывая глаз. – Грабит родную внучку! – Теперь осадой Казаля будет командовать Спинола? – осведомился я, подойдя к камину и проверяя, достаточно ли нагрелись домашние туфли Монсеньера. – Мне Дени сказал сегодня. – Дени? – мсье Арман приподнялся на локте и воззрился на меня. – С каких это пор ты называешь его по имени? Я старательно проверял сначала одну туфлю, потом другую – не закатил ли Люцифер внутрь бумажный шарик, которые скатывал для него мсье Арман, предпочитая использовать для этого рескрипты и буллы Папы Римского. – Люсьен! Я жду ответа – что у вас произошло с Шарпантье? – Ничего, Монсеньер. – Ничего? – ого, глаза горят, меж бровей складка, рука шарит по покрывалу – кажется, дошел до кондиции. – У меня – ничего. Это вы затеяли интрижку с секретарем, стоило мне отлучиться. Как заурядно. Монсеньер расхохотался, откидываясь на кровать, обнажая узкую подковку ровных белых зубов. – Я возвращал его в лоно католической церкви! – А как же, я тоже сразу про лоно и подумал. Отсмеявшись, Монсеньер сообщил: – Благодаря твоей ревности я чувствую себя выпускником военной академии Плювинеля! Тогда мы с Анри де Ногарэ, старшим братом Ла Валетта, крутили интрижку одновременно с блондинкой Луизой и брюнеткой Маргаритой – и забавлялись, выясняя, кого кто больше любит. Луизе больше нравился Анри, а Маргарите – я. – А вам? – поинтересовался я. Тут меня осенило: – А вам больше нравился Анри де Ногарэ, верно? Монсеньер запустил в меня подушкой. – Как давно это было… А ведь талия у меня не стала шире ни на дюйм, – он провел ладонью за поясом. – В отличие от Анри де Ногарэ. – Он сейчас такой же толстый, как его младший брат? – Почти. Ла Валетта трудно перегнать по части покушать. – Ла Валетт ест за троих и крутит роман одновременно с принцессой Конде и маркизой де Тремуйль, – покачал я головой. – Что-то вы из-за Шарпантье не сильно поправились. – Это было не плотское, а духовное чувство, варвар! – Ну а теперь вернулось плотское. Попробуйте только не поужинать – буду вам в постели «Антигону» читать. С выражением. Разумеется, ни до какой Антигоны дело у нас не дошло. Пристально глядя мне в глаза, Монсеньер сказал: – Люсьен, я жду вас после ужина в ротонде. И как ни в чем не бывало предоставил мне себя кормить, раздевать, мыть – я думал, бочка получит пробоину от соприкосновения с некоей частью моей анатомии. Монсеньер делал вид, что ничего не замечает. – Я еще зайду к мэтру Шико, будь наверху через час. Я залез после него в бочку и несколько пришел в себя, теплая вода разнежила, до того что я поленился одеваться и отправился к себе в одной сорочке, благо идти было – только поворот миновать. Дойдя до своей комнаты, я решил прилечь и незаметно заснул. Проснулся я от яростно пламенеющего взгляда мсье Армана, который навис над моей кроватью, как василиск. Восковая свеча сгорела почти наполовину – значит, прошло больше часа! – Простите, – в ужасе начал было я, но взор его смягчился. – Надо было сразу отправить вас наверх. Я попытался встать, но он остановил, положив руку мне на бедро: – У вас достаточно широкая кровать, милый мой. Поместимся. Он повел плечами, роняя халат, оставшись в ночной сорочке, и улегся на меня сверху. Медленно клоня голову вниз, он встретил мои губы, целуя нежно, сладко и бережно. Я покорился его воле – хоть мне хотелось его сожрать, распять, измять и растерзать – я медленно приоткрыл губы, впуская его язык и прикасаясь своим. Упоительная влага была на его языке, я впитывал этот райский нектар всем своим алчущим существом, у меня не было сил даже на то, чтобы стонать, – так сладко было мне от его лобзаний. Он нежно провел кончиком по моей нижней губе, дразня распухающую плоть, – и я не выдержал – мой член рыбой забился меж нашими телами, и на сорочке расплылось сырое пятно. – Оказывается, и мужчину можно довести до экстаза одним только поцелуем, – хищно, победно блеснули его глаза, когда он уселся на меня верхом, старательно избегая соприкосновения с мокрой тканью. – Опять передо мной выпускник военной академии? – задыхаясь, произнес я. – Вы мне льстите, Люсьен, это было четверть века назад… Я положил руки ему на колени, задирая рубаху, – медленными скользящими движениями обнажая дюйм за дюймом, – ноги у него длинные, к тому времени, когда я подобрался к паху, глаза его заволокло страстью, он задыхался, но не делал попыток изменить скорость наступления. Его сорочка тоже была мокра от предсемени, но я не торопился: на мгновение прижав Армана к себе, отчего он застонал, я совершил рокировку – и уже сам навис над его полуобнаженной фигурой. Содрав с себя сорочку, я приступил к его избавлению. Я заменил руки губами и языком – и теперь наслаждался легким, сладким вкусом его пота, собираемого с гладкой белой кожи. Его тело годами не видело ни солнца, ни людских глаз, открывая только мне – не повседневное, а самое сокровенное – как любовнику и хранителю тайн. Обнажив истекающий соками член, я лишь дыханием почтил всю его длину, ни разу не дотронувшись – время еще не пришло. Прижав губы к его лобку, я горячо выдохнул в мягкие завитки, вызвав новый исступленный стон. Поцеловал мосластое бедро, вновь вернулся к поджавшемуся животу, ведя губами по мускулистому клину, расширяющемуся от паха к ребрам. Ребра на боках к счастью, не поддавались сейчас счету, но на груди вновь прискорбно проступали, как и ключицы. Целуя плечо, я терся виском о вставший сосок, потом лизнул и слегка прихватил зубами. Арман еле слышно стонал на каждом выдохе, закинув голову с полузакрытыми в истоме глазами. Сняв с него сорочку и пройдясь губами по гладкому плечу, я приступил ко второй части плана – перевернул безропотного Армана на живот и взялся за его шею, добираясь губами до затылка, убирая с пути следования горячие влажные пряди. Несколько раз поцеловав затылок, я вновь спустился ниже и вызвал дрожь, легко касаясь плеч и лопаток. Вдоль хребта у него были особенно мощные мышцы, играющие под моими руками как корабельные канаты – то натянутые под порывом ветра, то спокойные в штиле. Сейчас Арман дрожал под моими губами, стонал и прогибался в пояснице, стараясь продлить миг соприкосновения наших чресел. Я уложил его бедрами на подушку, выуженную с изголовья кровати, полюбовался на венец моих усилий – потерявшего голову любовника – и приступил к его заднице. Погладив для начала его довольно округлые ягодицы и поцеловав, я осторожно их раздвинул. Сердце у меня забилось чаще и я закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Я не был готов к открывшейся мне картине. Я знал, конечно, что у Монсеньера геморрой, но этим занимался мэтр Шико, а я как-то до сих пор избежал зрелища набухших розовых узлов величиной с аркебузную пулю, бугрящихся на входе. Я осознал, какая тишина стоит в комнате. Арман, кажется, перестал дышать. Я испугался, что не успею – испугался так, что в ушах зашумело, – не успею сделать то, что необходимо – наклониться и прикоснуться языком к несчастной плоти. Едва дыша, я тронул горячий узел, больше всего боясь сделать больно. Потом лизнул смелее, поцеловал, подул. Армана скрутило дрожью – кажется, он боролся с рыданиями. Я почувствовал, что слезы сейчас польются через нос, и изо всех сил шмыгнул, почти заглушив тихий возглас: – Мальчик мой… Постепенно осмелев, я целовал его вход, и возбуждение быстро пришло на замену слезам. Арман рычал, прогибался в пояснице, я водил кончиком языка по границе, потом, поощряемый стонами и движениями любовника, втиснул язык внутрь. Там было нежно, горячо и скользко. Я ласкал его языком, пытаясь добраться как можно глубже, стоны Армана из требовательных стали умоляющими, потом перешли в поскуливание, он подавался бедрами мне навстречу, и наконец приказал: – Возьми меня. – Я… я… – мысль об этом, несмотря на крайнее возбуждение, привела меня в ужас. – Возьми меня, не бойся, – он, как всегда, знал обо мне все. – Смазка в кармане халата. – Вам же больно будет! – Мне каждый день больно – хоть один раз станет не только больно. – Но мэтр Шико… – Мэтр Шико час назад дал добро, Люсьен. Не бойся. Я не мог с ним спорить. Выудив из его халата глиняную плошку, я обнаружил там белое снадобье, жирное на ощупь и пахнущее лавандой. «Хоть бы стояк пропал!» – с отчаянием думал я, но где там! Намазав себя, я осторожно приступил к любовнику. Мне даже палец было страшно засунуть – словно в раскаленную печь, как я смогу что-то еще? Но я понимал, что пощады не будет. Целуя его ямочки на пояснице, я еще и еще добавлял смазки, пока Арман не зарычал, резко вздернув бедра. Я посмотрел на Армана, на его разметавшиеся волосы, налитой член, капля с которого тянется на простынь, на пальцы, вцепившиеся в покрывало … В последний раз поцеловав вход перед вторжением, я зубами сжал его ягодицу – неожиданно для себя самого. Арман взвыл, недоверчиво и разочарованно, и я почувствовал, как задергался его член. Я усилил укус, ухватив рукой и вторую ягодицу, не давая бьющемуся в долгом в экстазе телу себя сбросить. – Ах ты плут… – Арман перевернулся на спину, – на щеках блестят дорожки от слез, губы распухли, пах измазан семенем. – Выкрутился… – Ага… – я не скрывал радости. Лег рядом, обхватил за плечи и уткнулся в волосы. Кое-чем тоже уперся. Арман молча обхватил мой скользкий член и вскоре я выплеснулся ему в руку. – Я хочу тебя поцеловать. Я хочу вымыться. Я хочу сейчас заснуть прямо как есть и никогда не покидать тебя, – заявил Арман, опять укладываясь сверху. – Что выбрать? – Конечно, спать, – удивился я. – Отец Жозеф сейчас в Вене, а больше некому вас тревожить по ночам. Я сейчас. Я осторожно вылез из-под него, достал чистую простыню, застелил половину кровати и перекатил туда сонного Армана. Вода в тазу, конечно, остыла, пришлось ее греть – я вынул из пылающего камина гладкий булыжник и бухнул его в воду. Пока я доставал полотенце, вода стала теплой, хоть и черной от золы. Намочив край, я быстро вытер им Армана, стараясь, чтобы он не заметил цвета полотенца. Он уже дремал, блаженно улыбаясь. Я вытянулся с ним рядом, прикрыл нас обоих покрывалом и уснул. Проснулся я в одиночестве. Даже бархатный халат, и тот исчез с пола. Но осталась вода с золой, две простыни на кровати, мокрое полотенце и слабый запах яблок и лаванды. Как я теперь буду иметь дело с лавандой всю свою оставшуюся жизнь? Я не успел ничего придумать, как зазвонил колокольчик. Торопливо плеснув водой в лицо, я отправился служить. Монсеньер ждал меня, протягивая руку для поцелуя, опустившись на одно колено, я вновь ощутил, как надо мной простерлась сень двойного покровительства. Пока я грел воду, мсье Арман почистил мандарин и кинул мне половину. Люцифер оскорбленно зафыркал на мандариновую кожуру и попытался ее закопать. – Ты ничего не понимаешь, – попенял ему Монсеньер. Люцифер не внял и соскочил с кровати, задрав хвост. Я принес воду для умывания и салфетку, когда я протянул ее Монсеньеру, он молча взял меня за запястье, притянул к себе и поцеловал. Этот поцелуй не был похож на вчерашние – быстрый, яростный, неистовый, со вспышкой боли в конце – Монсеньер отпрянул, слизывая с губ кровь. – Ступай. Дальше мной займется мэтр Шико. Решив, что в таком состоянии мне не стоит встречаться с медиком, я покинул покои Монсеньера через смежные двери. Мне показалось или я действительно увидел моль? Надо будет добавить померанцевых корок во все зимние вещи. Ах да, мы же едем на войну, я и забыл. *Урбан VIII (1568–1644) – Папа Римский (1623–1644) , с которым у Ришелье были расхождения во взглядах из-за отношения кардинала к протестантам, на взгляд Папы – возмутительно гуманного.