Загадки Красного Сфинкса

Глава XLIII. Вальпургиева ночь Мазарини остался на ужин – беф-брезе со спаржей, пулярка по-бургундски, жардиньер из первых тепличных овощей, компот из ревеня – правда, мсье Арман прилежно ел паровые котлеты из щуки с вареной морковью и выпил всего один бокал шардоне. – Он еще и ночевать остается? – все мое спокойствие куда-то пропало при этом потрясающем известии. – Даже Рошфор здесь делит караулку с Жюссаком – а этому итальянцу вы предоставили отдельный апартамент? – Как ты думаешь, Джулио оценит обивку стен из красной саржи? – невозмутимо осведомился мсье Арман, покрывая бисерными строками очередной лист бумаги. – Красный ему идет. И никаких мойр вы ему наверняка не повесили. – Я взял на себя смелость украсить его комнату овернским гобеленом – «Сбор винограда». И вообще, чем ты недоволен? Ты хотел в спальне цветов и фруктов – ты их получил. Я прошел в спальню – действительно, над моей кроватью висел подарок папского посланника. Как мне показалось, мойры взирали на портрет одобрительно. – Он очень напоминает тебя, – мсье Арман неслышно подошел и встал за спиной, щекоча мне шею кончиком пера. – Я что, похож на итальянца? – возмутился я. Парнишка на портрете был красивый и милый, но я сроду не ходил с таким вороньим гнездом на голове! – Похож, похож, – Монсеньер прижался сзади губами к моей шее. – Прекрасный садовник… – Монсеньер, еще три дня. Вы обещали. – Конечно, – он продолжил терзать мою шею. – Но искусство требует жертв. – Ваша ванна готова, – не сдавался я. – Новая, из красной меди. – Прекрасно, – я почувствовал, как он пожал плечами. – Идем. Я вылил в медную ванну изящных очертаний – мне она чем-то напоминала китайскую фарфоровую чашку, только увеличенную раз в сто – кувшин миндального молока, для мягкости кожи: мэтр Шико в последнее время больше упирал не на лекарственные, а на косметические средства. Да и мсье Армана можно было назвать почти упитанным – ребра в верхней части едва видны, ключицы не торчат. – Я принес твой халат, – сообщил Монсеньер. – Раздевайся и лезь в воду. А ведь она вполне может вместить и двоих! Я скинул с себя одежду и с наслаждением залез в медную утробу, потянулся и устроил голову на закругленный край – как же хорошо… Легкий шелковый халат Монсеньера, повинуясь движению его плеч, черным озером растекся по зеленому плиточному полу. Я протянул руку, и Арман, переплетя пальцы с моими, осторожно раздвинул воду узкими коленями. Вода поднялась к шее, но не выплеснулась – до чего большая купель! Я развернул его спиной и усадил к себе на колени, поглаживая расслабленный живот, гладкую грудь и разлет ключиц, откинув намокшие волосы, припал к шее. – Это месть? – поинтересовался он, подставляясь под мои губы. – Вот тут поцелуй. И тут. Мы долго сидели в теплой, нежно пахнущей миндалем воде – меня она расслабляла, Армана наоборот возбуждала – так что в целом получилось почти одновременно. Хорошо – не надо менять простыни и вообще делать лишние движения сразу после. Я разжимаю руку, отпуская выдоенного Армана: – Пора вылезать, пока вы не замерзли. – А ты добавь кипятку, – он неохотно раскрывает кулак, позволяя мне покинуть водную стихию. И я подлил еще, и он еще подремал, пока совсем не стемнело – замолкли стрижи, истошно скрипевшие весь вечер, поднялся ветер. Мимо окна понесло листья, мелкие веточки, каштановый цвет – интересно, во сколько встало привезти из Италии взрослые деревья? Маленький смерч закружился на лужайке, вздергивая и роняя красные головки тюльпанов. Чернильное брюхо неба раскроила белая крона молнии. Немного погодя раздался грохот – словно штурмовали небесную Ла-Рошель. На стекло упали первые капли. – То-то все сегодня словно взбесились… – подал голос Арман. – Я думал, он меня изнасилует прямо на столе. – Кто? – Джулио. – Небо услышало ваши молитвы, что ж вы не воспользовались? – А почему ты решил, что я не воспользовался? Тяжелые капли лупят в частый переплет, каштаны слоятся и плавятся, выхваченные из тьмы небесным огнем. Брандеры в небе рвутся один за другим – и каждый поражает цель. – Потому что, – я опускаю руки в остывающую воду, обхватывая его длинную, как выкрученная простыня, шею, – потому что вы любите меня, дурака такого. – Не стану спорить, – глазницы его до краев наполнены темной водой, грозовым ливнем, пытающимся погасить небесный пожар. Кипит ли вода, когда молния попадает в тучу? – Хорошая попытка, – я убираю руки с его шеи. – Попробуйте повторить через три дня. – Через два – уже пробило полночь, – хохочет он, откидываясь на медный бортик. – Дай мне руку, Люсьен, и помоги встать. Передо мной струится золотая лента – жирный, соблазнительный блеск, твердые, необмятые края только что отчеканенной монеты – единая струя распадается на отдельные капли, переворачиваясь в воздухе, они блещут то аверсом, то реверсом – я успеваю заметить горбатый нос и эспаньолку – да это же Монсеньер! Его четкий профиль красуется на новеньком золотом, со звоном падающем на огромную карту Европы с дырой на месте Брюсселя. Целая гора золотых уже покрыла и Бельгию, и Францию, когда в потоке горбоносых аверсов вдруг мелькает другое лицо – щекастое, обрамленное пышными кудрями – Мазарини! Монеты звучно чокаются твердыми краями, наползают друг на друга, укладываясь блестящим ковром. Вся карта покрыта золотом, но монеты продолжают звенеть… – Просыпайся же! – озабоченный Монсеньер ставит колокольчик на широкую спинку кровати – моей кровати. Стоящей вплотную к его, так что колено Армана находится на моей территории, равно как и рука, упирающаяся в край моей подушки. – Что случилось? – Я битый час не могу тебя разбудить! Ты не заболел? – Не знаю. Я видел сон. – Какой сон? – А что такое? Вам что-то нужно, Монсеньер? Умываться? Пить? – Мне нужно, чтобы ты перестал стонать и метаться по кровати. Не хочу являться на завтрак с подбитым глазом и давать Мазарини повод думать, что ты мне все-таки поверил. – Как дети, честное слово. Отца Жозефа на вас нет. – Так что за сон ты видел? – интерес Армана кажется неподдельным. – Хороший. Не расскажу, а то не сбудется. – Суеверия… – задумчиво протянув руку, Арман берет мандарин из вазы и неторопливо его чистит – какой приятный запах. Отрываю половину. – Я хотел тебя покормить! – негодует он. Поздно – я уже давлюсь сладким соком. Чтобы исправиться, забираю у него остатки, шкурки возвращаю в вазу, а дольки вкладываю зубами в его губы, подталкивая для верности языком. Он ловит мой язык своим, и мы целуемся сквозь мандарин, в нетерпении не дожидаясь, пока он его проглотит. Мандарины, яблоки, миндаль – его кожа пахнет как у юной девушки и столь же нежна. Он тихо стонет, снова забираясь на меня и скользя своей ночной рубашкой по моему голому телу. И тут я слышу, как стонет кто-то еще – густым баритоном, приглушенно, но отчетливо – кажется, что прямо над нами. Ла Валетт, ну конечно. В спальне Мари-Мадлен. – Да что же это такое! – Монсеньер переворачивается на спину и буравит взглядом потолок. – Это теперь каждую ночь так будет? – А у Шарпантье сегодня тоже первая брачная ночь – вспоминаю я. – Интересно, как он там. – Хорошо он там, – пренебрежительно говорит кардинал. – Я снабдил его настоем шпанской мушки – убойная вещь. Бедный Шарпантье! Тут наверху открывают окно, слышится неясное бормотание, звук поцелуя и скрип – Луи все-таки воспользовался лестницей. – Бордель. Реально бордель, – негодует кардинал, и в подтверждение его слов раздается истошный вопль Люцифера. – Вот приедет отец Жозеф – разгонит всю эту вакханалию… – сонно бормочет он, поворачиваясь ко мне спиной и кладя руку поверх моей, обнимающей его за талию. – Настоящая Вальпургиева ночь… За завтраком царит чинная атмосфера: Мари-Мадлен и Луи – почему-то с перевязанной ладонью – поглощены друг другом, мэтр Шико радуется аппетиту своего пациента, Рошфор и Жюссак присматриваются к Мазарини, с которым Монсеньер беседует о морской торговле. – Мы отстаем на тридцать лет! Голландцы основали Ост-Индскую компанию в 1600 году, а мне приходится затаскивать участников в компанию Американских островов чуть ли не силой! Эти титулованные олухи боятся, что из-за занятия торговлей их лишат дворянства – это нелепое предубеждение настолько укоренилось, что я внес специальную статью в «Кодекс Мишо» – где черным по белому написано, что торговля не является поводом к исключению из числа дворян. Можно подвести осла к воде, но никто не заставит его напиться! – Я всецело разделяю политику вашего высокопреосвященства в области морской торговли, но я понимаю также и тех, кто ей сопротивляется, – учтиво, но твердо заявляет гость. – И дело не в том, что я сам сугубо сухопутный человек и служил капитаном инфантерии, – Жюссак одобрительно переглядывается со мной, – но Франция столь прекрасна, что заморским благам не хватает убедительности, чтобы предпочесть их всему этому… – синьор Мазарини обводит рукой действительно идиллическую картину майского сада, в который выходят большие, до пола, окна столовой. – А где вы служили? – спрашивает Комбалетта. – У Папы Римского? – У кондотьеров, – смущенно улыбается Мазарини. – К Его Святейшеству я поступил на дипломатическую службу. Жюссак смотрит на гостя еще более одобрительно: если этот парень дослужился до капитана в кондотьерской полуразбойничьей вольнице – он крепкий орешек. – Должны неплохо владеть палашом? – осведомляется он. – Да, в кондотте шпагу не любят, – извиняющимся тоном говорит гость и опять разводит руками – я замечаю, какие широкие, сильные у него запястья. – А в каком университете вы учились? – продолжает допрос Мари-Мадлен. – В Испании, в Алькала-де-Энаресе. – За вашу любовь, Джулио, Франции пришлось выдержать весьма сильную конкуренцию, – усмехается Монсеньер. – Ни одной минуты! – восклицает Мазарини. Он прям как клинок, глаза устремлены на Ришелье с застенчиво-пылким выражением. – Со времени встречи в Мантуе – я страстно желаю только одного – служить Франции и вашему высокопреосвященству! Монсеньер встречает эту тираду благосклонным кивком и завершает публичный оммаж, накрывая руку дипломата своей. В гнезде у нашего орла прибавилось питомцев. Люцифер, весь в песке и веточках, с драным ухом и шальными глазами – очень похож на Ла Валетта, между прочим, – заходит в окно и шествует к хозяину, по пути дружелюбно боднув головой ногу Мазарини. Я замечаю, что Джулио быстрее всех одолел десерт – сначала яблочный пирог, потом грушевое суфле. После завтрака надо сказать повару, чтобы увеличил количество перемен десерта – хоть вафли и варенье, что ли. А лучше еще эклеры и миндальные меренги. Если у Монсеньера появился соратник по любви к сладкому – это можно только приветствовать. Едва я вышел из кухни, как натолкнулся на Шарпантье – на лице его бродила неуверенная улыбка, и столь же неуверенно рука бралась за непривычный воротник из антверпенского кружева – по фону из маленьких шестиугольных звездочек прихотливо расположились цветочные бутоны – он стоил целое состояние даже без учета накинутой Бонасье сверху суммы. Я остро пожалел хорошую вещь. Дени, точно обжегшись, отдернул руку и завозил ею по груди. – Рад вас видеть, – сообщил я секретарю. – Поздравляю с законным браком! – Ах, спасибо, Люсьен! – он улыбнулся еще шире и еще неуверенней. – За такое событие надо выпить, – ничего другого мне в голову не пришло. – Да, вы правы… Пойдемте, – войдя в свою комнатушку, он плотно закрыл дверь, запер ее и воззрился на меня, опять блуждая в поисках кружевной опоры. – Знаете, Дени, – не мог я видеть, как человек мучается, – вы почтили замечательное событие в вашей жизни новой одеждой, но оно позади, и я заскучал по вашему старому воротнику – может быть, вы к нему завтра вернетесь? Лицо его расцвело румянцем: – Вы полагаете, это не создаст какой-то неловкости? Я ведь приобрел новый – Антуанетте понравилось… – Ну еще бы. Ну, все-таки семья семьей, а работа работой. Мы все уже не мыслим вас без этого предмета туалета. – Но уголок выглядит так… непрезентабельно… – он покраснел еще больше. – А кто в этом мире идеален? У каждого есть Ахиллесова пята. Так что надевайте своего Ахиллеса и не мучайтесь. Рошфор уже всем рассказал, как вы были великолепны на венчании. – Вы как всегда правы, Люсьен. Я очень вам благодарен, – он начал развязывать кружевные тесемки, украшенные бисерными бутончиками. И, конечно, запутался. – Давайте сюда, – я решительно не мог смотреть на это безобразие – порвет еще! – Стой смирно. Я осторожно распутал узел, снял воротник и вручил его совершенно побагровевшему секретарю. – Наденете теперь на крещение первенца. – Спасибо, мой друг, – он совершил невозможное, покраснев еще больше. – Боюсь, это случится нескоро. – Шпанская мушка не прошла ратификацию? – я, кажется, понял, отчего ему не по себе. – Даже не была принята к рассмотрению, – измученно улыбнулся Дени. – Мы, знаете, решили не торопиться, привыкнуть друг к другу… – И правильно! Какие ваши годы? – я потрепал его по волосам. – Ты молодец, что женился. – Спасибо, Люсьен, я не знаю, что делал бы без вашей дружбы… – тут его скулы затвердели, и я понял, что меня ждет что-то еще, и не из разряда приятного. Что-то этот разговор начал меня пугать. Сейчас еще скажет – как Жан-Поль Виньи по возвращении из Пуату – о том, что что-то узнал, а потом… потом… – Ты что-то узнал обо мне от невесты? – спросил я напрямую. Он обрадовано закивал: – Да-да! То есть не о вас, точнее, не совсем о вас… Люсьен, я думаю, вам надо поговорить с Антуанеттой, – он сжал мою руку. – Она знает какую-то тайну, которую не открыла мне, но которая касается… в общем, вас. – Я давно подозревал, что я – бастард принца Вандома, – только было мне невесело. – А кто еще знает об этой тайне? – Мадам Ла Конт, моя теща. Она из-за этого и не пожелала приехать. Ну и еще из-за моего отступничества, разумеется. – Вы идете путем Генриха Четвертого, герцога де ля Тремуя, герцога Буйонского – в такой компании вы не пропадете, даже без тещи. – Вы правы, как всегда, просто они очень любят друг друга, и мадемуазель Огюстина – моя свояченица, тоже вынуждена отказаться от жизни в Париже и не покидать Пуату… – Помиритесь. Пишите им побольше – глядишь, сменит гнев на милость ваша теща. – Вы полагаете? Ну что ж, напишу первое письмо прямо сегодня. Но это не так важно – Люсьен, друг мой, когда же вы сможете познакомиться с моей женой? Я очень хочу, чтобы два моих близких человека подружились, кроме того, какая-то тайна требует вашего неотлагательного внимания. – А знаете, Дени, – вот хоть сейчас. Пока Монсеньер занят гостем – нас навестил Джулио Мазарини, папский дипломат. Так вот, пока они поглощены разговорами, мы с вами сможем успеть в Париж с тем, чтобы завтра вернуться. – Мазарини? Талантливый человек…– рука секретаря сжала замусоленный уголок Ахиллеса, и оба – человек и воротник – как мне показалось, вздохнули с облегчением.