Загадки Красного Сфинкса

Глава LX. Взятие Арраса (июнь– сентябрь 1640) – Скажите, Шарпантье, это вы берете пример с его величества, или его величество – с вас? – протянул Сюбле де Нуайе. – Одна ночь – один ребенок, завидная продуктивность! – Я вам вот что скажу, – Шарпантье едва держался на ногах, – если женщина хочет – она это получит. – Оседлала и не выпустила? Мадам Антуанетта – прекрасная наездница, – мэтр Шико стукнул секретаря по плечу, отчего тот опять свалился в кресло, подняться из недр которого заняло у него столько труда. – Поздравляю с сыном! – мурлыкнул Рошфор, воздевая бокал. – Как назовете: Арман-Жан или Жан-Арман? – Арман-Жан, – потупился Дени и схватился за воротник. – Монсеньер оказал нам честь крестить обоих наших детей. – Дети – это прекрасно! – воскликнул Леон Шавиньи. – Я тоже назову дочь Марией, а сына Арманом. – А я больше никого никак не назову, – заплетающимся языком заявил Шарпантье. – Хватит. Не стоит таких жертв – мы с Антуанеттой заключили пакт о нена-падении: она не трогает меня, я не возражаю против любых форм ее удовлет-ворет-ворения! – Это каких же форм? – осклабился Буаробер. – Любовника заведет? – А хоть бы и заведет? Почему она должна мучиться? Женщина – такой же человек, как я, вы или даже Монсеньер! – Так-то оно так, но если м-м-м… внебрачная связь завяжет плод? – заинтересовался Рошфор. – Если будет ребенок? – Ой, да что мне, жалко что ли? – Шарпантье улегся щекой на столешницу. – Прокормим. – Дени, вы святой! – Шавиньи порывисто сжал его руку. – Своего второго сына я обязательно назову в вашу честь*. Из глаз секретаря на полировку полились слезы: – Я так польщен… Я теперь даже хочу, чтобы у Антуанетты и правда был еще один сын, чтобы я мог назвать его Леоном – как вас. Ваше имя мне очень нравится, и сами вы мне тоже очень нравитесь – вы так похожи на его высокопреосвящен… – не договорив, секретарь вдруг стремительно поднялся и повис на Шавиньи, наградив того пылким поцелуем в губы. – Не целуйтесь, а то меня тошнит, – опустив глаза в ковер, в кабинет ворвалась герцогиня д’Эгийон. – Шарпантье, вы подготовили данные по нашей канадской миссии? Отпрянув от Шавиньи, секретарь подал Мари-Мадлен толстую папку со Святым Лаврентием на обложке, пробормотав: – У меня сложилось мнение, что наша миссия больше не наша – некому ее заселять. – Вы, кажется, убедились на практике, что плодиться и размножаться без женщины не получится? Если французские капитаны всеми силами открещиваются от женщин на корабле – мы наймем английские суда. «Мэйфлауэр» ничем не хуже Ноева ковчега – по темпам прироста народонаселения британские колонии далеко обогнали наши. Наши пусть везут сначала монахинь – в лазарет Августинцев в Квебеке, потом привыкнут. – Вы, как всегда, правы, ваша милость, – Шарпантье от ужаса протрезвел. – Дети – это прекрасно! – заметил Монсеньер, появляясь в дверях. – Кстати, вы согласны, что имя определяет дальнейшую судьбу? – Тогда у всех Людовиков и Франсуа должна быть одинаковая судьба, – пожала плечами герцогиня. – Разве это так? – То все были Анри да Франсуа, потом косяком пошли Людовики, потом Арманы… – заметил Рошфор. – теперь прибавится Филиппов. Вот я, например, в детстве предпочел бы зваться Анри – потому что «Шарль-Сезар» мне выговорить не удавалось. – Ну почему же, очень красивое имя, – Шарпантье опять развезло. – Шар… Шар… ль… Сезар. Сезарль! Не обижайтесь, дорогой, прошу вас, ваше имя очень красивое и очень мне нравится… – И сам я вам тоже очень нравлюсь? – вкрадчиво мурлыкнул Рошфор, склоняясь к бедняге Дени. – Да, а как вы догада… догадались? – захлопал ресницами Шарпантье, повернулся к графу лицом и уставился на его губы. – Вы тоже очень красивый… Он нахмурился, потом просиял и приник к губам Рошфора, нависшего над ним, как демон-искуситель. Граф отнесся к этому благосклонно, Дени залился краской, через несколько мгновений прервал поцелуй и откинулся на спинку кресла, закрыв лицо руками. – Молодому отцу больше не наливать, – Сюбле де Нуайе потянулся за новой бутылкой. – А вы, – возмущенно отреагировал секретарь, – Вы – некрасивый! И имя у вас некрасивое – Сюбле! Что это вообще значит? – Откуда ж мне знать? – пожал плечами тот. – Меня так назвала моя матушка. Чем руководствуются женщины, выбирая имена детям? – Во всяком случае, ни одна мать не назовет сына Гастоном, рассчитывая ему на корону, – заметила герцогиня, подкладывая Монсеньеру на подпись несколько бумаг из канадской папки. – Король Гастон Первый – немыслимо! – То есть можно было не волноваться? – кашлянул Монсеньер, размашисто выводя подпись. – А разве нет? – удивился я. – Теперь-то уж все позади – дофин и его брат налицо, основной и запасной. Идеально. Филипп родился вовремя, не заставив никого тревожиться из-за сроков, роды прошли легко, кормилицам не приходилось жаловаться ни на аппетит младенца, ни на ненормально раннюю зубастость – Монсеньер долго говорил о зубах, привесе и развитии детей, вызвав в качестве эксперта свою молочную сестру Марию. Он даже провел ее на заседание парламента, где Дофин Людовик Богоданный в первый раз предстал в публичной роли. Председатель парламента поцеловал ручку дофина, одетого в голубое платьице, что златокудрый малыш воспринял спокойно и серьезно, а потом улыбнулся поднявшемуся с колен председателю – да так, что среди парламентариев прошелестел вздох умиления – не хуже, чем среди каких-нибудь старых нянюшек. – Отличный ребенок, ваше высокопреосвященство! – заверила Мария. – Насколько я могу судить, весьма крепкого здоровья и удивительно смышленый. Дофин Людовик Богоданный пока больше напоминал Анну Австрийскую – голубыми глазами, светлыми кудряшками и румянцем – но ничего похожего на габсбургскую нижнюю губу не было и в помине, а Филипп Анжуйский был с первого вздоха вылитый Людовик Тринадцатый. – Что это Монсеньер заинтересовался ребятишками? – спросила у меня Мария. – Никак своих захотел? Так ведь молодой граф Леон – кошка из его лукошка, к гадалке не ходи. – Вообще-то Монсеньер ничего такого не помнит, – осторожно заметил я. – Не помнит – так небось в горячке дело было. Уж тебе ли не знать, что он творит во время припадков, – пожала плечами сестра. – Голову-то как закинет – вылитый мсье Арман. Моя сестра Мария вместе с Коринной стали частыми гостьями Мари-Мадлен – именно Коринна утешала ее после рокового известия о гибели Ла Валетта. С кондоттой герцогиня своим горем не делилась, а дядюшка, явившись с разговором, получил пощечину, более похожую на оплеуху, и с тем оставил попытки утешения. Обстановка после смерти Луи стала настолько тягостной, что я даже с какой-то радостью услышал известие о решении его величества воевать за возвращение графства Артуа, потерянное сто пятьдесят лет назад, ключом к чему был Аррас – осажденный свежеиспеченным маршалом Ламейере, которому кардинал дал в подмогу еще Шольна и Шатильона – «раз уж от вас отпала нужда в Савойе» – так выразился его высокопреосвященство, после того как маршар Аркур, по прозвищу Перл, стремительно взял Турин, разгромив испанцев. В лице Аркура Ла Валетту нашлась хорошая замена в качестве военачальника, но в сердце Мари-Мадлен занять его место не мог никто. Впрочем, Перл тоже был не по дамской части. Так что полгода назад мы отправились в Артуа – на время кампании, а вот Жюссак – надолго, если не навсегда. – Сколько можно ходить в свите? Я хочу жить своей жизнью! – бушевал Жюссак после бурного объяснения с Монсеньером. – Что мне – до седых волос жить перед его кроватью на коврике? У меня, в конце концов, может быть семья? Жена? Дети? – А вы женитесь на Рошфоре, – посоветовал Буаробер. – Будете вместе на коврике спать. А меня в дети возьмите! Я насторожился, как только Буаробер открыл рот, так что успел броситься в ноги Жюссаку, вместе с Рошфором и Нуайе удержав его от смертоубийства. – Вы сделали правильный выбор, Франсуа, – с силой потирая седой ежик, проговорил мэтр Шико, исподлобья глядя на Жюссака, – но может быть, вы сделали ошибку. – Плевать, – процедил тот сквозь зубы. – Волков бояться – в лес не ходить. Так что под Аррасом Жюссак поступил под начало маршала Ламейере, а его должность начальника по особым поручениям отошла Рошфору. – В первый раз я вижу, как французы окопались так же хорошо, как голландцы, – заметил кардинал, обозревая из кареты форты, редуты и окружающий все это великолепие ров в восемнадцать футов шириной, вдоль которого шла ровная дорога, позволяющая проехать карете его высокопреосвященства. – Я не понимаю, им так нравится лагерь, что они не хотят его покидать и идти на штурм? – возмущался Монсеньер через три месяца, когда воз и ныне был там. – Кузен, голод говорит громче пушек, как вы блистательно доказали нам в Ла-Рошели, – слова его величества приятностию искупали то, что он на кардинала не смотрел – внимание Людовика полностью было отдано Сен-Мару. Вот и сейчас, одной рукой расправляя карту, другую король положил на локоть маркиза, ласково поглаживая лазурный шелк. – Не правда ли, Анри? – поинтересовался его величество, заглядывая фавориту в глаза, как всегда завешанные спутанными светлыми кудрями. – Неправда! – выпалил Анри и выдернул руку из королевских пальцев. – Осада – удел трусов! Штурм – вот чего я хочу. Раз-раз – и в Аррас! – он рассмеялся нечаянной шутке, блеснув белыми зубами. – Ваше величество, кардинал-инфант выступил к Аррасу, мы будем его дожидаться? – заметил Монсеньер, свирепо глянув на трех маршалов, с интересом наблюдавших королевские маневры на бастионе Сен-Мар – будет о чем сплетничать, дожидаясь сигнала к атаке. – Следует ли нам дожидаться подхода кардинала-инфанта к линии наших укреплений – или же нам надлежит выступить ему навстречу и дать встречный бой? – вкрадчиво поинтересовался Ламейере, на что король не отреагировал, поглаживая Анри по колену, а кардинал, со стуком равняя пачку рапортов, заявил: – Когда его величество поручил вам троим командование, он счел вас способными. Выступите вы или нет, но если не возьмете Аррас – ответите головами. С этими словами Монсеньер покинул совещание и вслед за королем отбыл в ставку – в Амьен. – Не забудьте, я приглашаю вас на ужин, – напомнил его величество, вскакивая в седло. – Лучше б я поехал в ставку маршала Аркура! – негодовал Монсеньер, подскакивая на кочках – дорога в Амьен была совсем не та, что вокруг лагеря. – Он разбил треклятого Леганеса, несмотря на троекратное преимущество испанцев! Или поехал бы к адмиралу Брезе – я дал ему двадцать четыре военных корабля и десять брандеров – уверен, он наилучшим образом ими распорядится! – Испанский флот называют Девственным, – заметил Шарпантье. – Пора его дефлорировать. – Как грубо, – усмехнулся Монсеньер. – Мы на войне, – улыбка секретаря стала еще шире. – Мы приглашены на ужин к его величеству – я лучше лично пойду на штурм, чем выслушивать ссоры любовников, – нахмурился кардинал. – Ну чего, чего им не хватает? – Сен-Мару не хватает Марион Делорм, а королю – Сен-Мара, – пожал я плечами. – Тяжело идти против собственной природы. – В его возрасте еще рано это замечать. И вообще – ради блага государства можно и помучиться немного, – отрезал Монсеньер. – Другие бы за счастье почли! – Других его величество не хочет, – парировал Шарпантье. – Он просто одержим Сен-Маром. – Не пора ли вызвать экзорциста? – кардинал взялся за бородку. – Как нам не хватает отца Жозефа… Отца Жозефа действительно не хватало, кардинал и король постоянно вспоминали о нем, обсуждая очередную задачу государственного размера, я же, каюсь, думал о капуцине, оказываясь с Арманом в постели – по привычке ожидая укоризненного кашля, приправленного суровым взглядом исподлобья в самый жаркий момент. Вот и после ужина, как бы Арман ни ругался сейчас – обязательно потянет в кровать, насмотревшись на распаленного Людовика. Значит, до ужина надо исхитриться помыться или хотя бы обтереться. – О чем вы думаете, Анри? – спросил его величество, когда все важные темы, как-то марш-бросок кардинала-инфанта, количество провианта в городе и в лагере, ход беременности ее величества, вся степень низости Урбана Восьмого, отказавшегося служить мессу по Ла Валетту и зажавшего красную шапку для Мазарини, любовники маршала Аркура, погода и виды на урожай в Артуа – были исчерпаны, а юный маркиз не проронил ни слова. – Ни о чем, сир, – встрепенулся маркиз, торопливо осушая бокал. – Не думаете ни о чем? Значит, думаете о ком-то? – ну все, запели карильоны, вечер перестает быть томным. – Ни о ком я не думаю! – вспыхнул маркиз, с тоской обводя взглядом обеденный зал. – Я знаю, о ком вы думаете – о Марион Делорм! – с грохотом роняя вилку, воскликнул король. – Эта потаскуха всегда будет между нами третьей, Анри? – Ваше величество, – начал Монсеньер, – эта особа не может быть причиной вашего неудовольствия в силу своей незначительности… – Ну вам-то лучше знать, кузен! – сработало, король прекратил сверлить взглядом Сен-Мара и возмущенно продолжил. – Я наслышан об истории со ста пистолями! – его глаза скользнули по мне, как мне показалось, со злорадством. – Визит этой Делорм был весьма кратким, сир, – вступил Шарпантье. – Совершенно равнозначным ее незначительности. – В самом деле? – Людовик промокнул губы салфеткой. – А мы наслышаны о туалете господина кардинала, пошитом специально к визиту куртизанки! Правда, что туфли были украшены кружевами? – Кружевами? – Анри вскинул голову, впервые заинтересовавшись беседой. – О сир, молва, как всегда, преувеличивает – на туфлях были банты, – с деланным смущением признался Монсеньер. – Банты? А какого цвета? – спросил Анри. – Желтые, – подробное описание костюма Монсеньера заняло у Шарпантье немало времени, и я уже было вздохнул с облегчением, как король заявил: – Вы должны пообещать мне, Анри, что всегда будете мне верны! – Конечно, сир! – выпалил маркиз, ерзая на стуле. – Клянусь! – Нет, слов мало, они улетают, а написанное остается! Пишите мне расписку – Шарпантье, снабдите, у вас всегда с собой перо и бумага. – Зачем расписка? Мы не в ломбарде, – заупрямился Сен-Мар. Ну все. С грохотом отшвырнув стул, его величество воздвигся во весь рост над столом. – Я отдал вам свое сердце, и я вам обещаю, что вам никогда не придется ни с кем его делить! – воскликнул король, повернувшись с Сен-Мару. По лицу того было видно, что он скорее напуган, чем обрадован. – Какая честь для вас, Анри, – пихая его ногой, процедил Монсеньер. – Какая честь для меня, сир, – послушно повторил тот, с несчастным видом кося в лицо королю. – Я счастлив. Повинуясь оскалу Монсеньера, он припал к руке Людовика. Того словно подбросило – он схватил Сен-Мара за затылок и впился в губы, стискивая тонкий стан маркиза. Сюбле де Нуайе облизнул губы, откидываясь на спинку стула, Шарпантье покраснел, Монсеньер бесстрастно любовался в окно слиянием Креншона и Скарпы, чьи воды в закатном солнце приобрели кровавый оттенок, я пытался понять, скоро ли Людовик придет в окончательное исступление и отпустит сотрапезников ради утоления другого голода. – Вы лишаете меня Царствия Небесного! – оттолкнув маркиза, король закрыл глаза и зашевелил губами в безмолвной молитве. Сен-Мар – покрасневший, растрепанный, с блестящими глазами, со встопорщенными штанами, сначала потянулся было к Людовику, но остановился, гневно смерил его взглядом и тяжело выдохнул: – Пять минут любви – пять недель молитвы! Людовик молниеносно отвесил ему пощечину. – Я этого не потерплю! – крикнул Анри, хватаясь за щеку. – Это невыносимо! Лучше в одиночку штурмовать Аррас! – он выскочил из-за стола и хлопнул дверью, выбежав из столовой. – Анри, прости меня! – пустился вдогонку Людовик, – Я больше не буду! Не покидай меня! – Я начинаю понимать Анну Австрийскую, – гладил и гладил бородку Монсеньер во время обратного путешествия в ставку. – У нее крепкая голова, раз она не свихнулась за двадцать лет от противоречивой натуры своего супруга… Едва Монсеньер зашел в дом, выбранный под резиденцию, как королевский курьер протянул ему депешу. – «Я засвидетельствовал Сен-Мару всю нежность и дружбу, какие только возможны. Чем больше его любят и чем больше ему льстят, тем больше он зазнается и зазнается. Он не пожелал возвратиться. Я не знаю, как переживу эту безумную ночь**», – облизывая губы, прочел Сюбле де Нуайе протянутый листок. – Похоже, не один я на посту сегодня, – он зажмурил глаза и потянулся. – Я отправляюсь спать, – отрезал кардинал. – Сюбле, дорогой мой, если будут депеши, требующие незамедлительного ответа – напишите что-нибудь за меня: помним, скорбим и так далее. – Страданиями душа совершенствуется, – подхватил Сюбле, – а одни радости в жизни вкушать недостойно… – Я где-то это уже слышал, – заметил Монсеньер, – но сказано хорошо. Едва я затворил дверь в спальне, как был атакован Арманом – зрелище чужого вожделения распаляло его не хуже шпанской мушки – может, поэтому он до сих пор не пресек эту связь, принимавшую совершенно скандальные формы? – Как я тебя хочу… – завалив меня на кровать, он устроился сверху, прижимаясь всем телом, лаская и избавляя от одежды. – Мой прекрасный садовник… – Не стоит, – он прервал мою попытку его раздеть, схватив мою руку и целуя каждый палец. – Моя нагота не украсит эту комнату, в отличие от твоей. Я не стал терять время на уговоры – очень уж хотелось спустить. Да и не замерзнет хоть. – Возьми меня, – отрываясь от моих губ, потребовал он. – Еще чего, – я перевернул его на спину и задрал подол. – А зашивать кто будет? – Зачем зашивать? – его глаза расширились. – Затем, что я так тебя хочу, что просто вгоню по яйца, и плевать, что с тобой дальше будет! – Ах… – он излился мне в рот еле различимым на вкус семенем – все-таки Сен-Мар маячил перед глазами каждый день, тем самым взывая к регулярным соитиям. Кажется, все военные чувствовали его обаяние: и полковые шлюхи были нарасхват, и окрестным поселянкам поободрали юбки. Из-за селянок Монсеньер устроил маршалу Ламейере головомойку: – Мы возвращаем землю наших предков! Местное население должно радоваться, а не видеть в нас врагов и насильников! – Но ведь военные… На каждого узду не наденешь… – Ну пусть тогда хоть платят, что ли, – недовольно сказал кардинал. – Сюбле, выдайте частям жалованье вперед! – Денег нет, – флегматично ответил Сюбле. – И так должны за два месяца. – Придумайте что-нибудь. И почему мы, кстати говоря, должны? Насколько я помню, покойный сюринтендант финансов Бульон оставил войсковые суммы в полном объеме? – Они пошли Гассьону на подавление мятежа в Руане, – пожал плечами Сюбле. – И вообще, выдадим жалованье после штурма – списки будут покороче, сэкономим на убитых. – Значит так, – задумался кардинал, – выдай всем половину долга, но новой монетой – луидорами. Зря мы их, что ли, ввели? Счастья было не описать! Удивительно все-таки действует на людей новая золотая монета – с четким гуртом, четким профилем Людовика XIII – солдаты радовались, как будто им выдали не меньше, а больше денег. Ну а поселянки и поселяне за новенький жаркий золотой готовы были на все. Да что говорить о поселянах – если, однажды вернувшись за чернилами в кабинет, я увидел, как Сюбле зажимает в углу секретаря! При виде меня Дени покраснел и оттолкнул его, пытаясь застегнуть камзол. Не Сен-Мар, а Амур, неустанно палящий во все, что шевелится. – Все, все приходится делать самому! – удрученно сказал Монсеньер, узнав об осаде кардиналом-инфантом осаждающих Аррас. – Редчайшее явление – под стенами города теперь два безупречных с фортификационной точки зрения кольца обороны. И что теперь делать? – Подождать третьего? – ляпнул я. – Вызвать Аркура-Жемчужину из Савойи – и пусть покажет этим олухам, как надо брать крепости? – задумался Монсеньер. – Ни в коем случае – Аркур занят важным делом: он возвращает в Турин герцогиню с сыном. Я приказал ему держать маршрут следования герцогини в тайне – чтоб не знала даже ее собственная сорочка! – Значит, надо разбить кардинала-инфанта и взять Аррас, – лениво высказался Сюбле де Нуайе. – Делов-то. – Чай, оно не в первый раз, – поддержал его я. – Подумаешь, Аррас какой-то. На следующий день на Совете беда пришла откуда не ждали. – Два полка выступили на Эр и Бетюн, – докладывал маршал Шольн. – Это ложное наступление выманило из Арраса часть гарнизона. – Нашим войскам нужна провизия, фураж, порох и пули, – отрапортовал Ламейере. – без этого мы не справимся со штурмом. – Я сформировал конвой из шести тысяч повозок, – спокойно сказал Ришелье. – Он движется из Амьена и завтра будет здесь. Конвой сопровождает эскорт в двадцать тысяч пехотинцев. – Конвой надо провести к нашим войскам через кольцо окружения кардинала-инфанта, – взглядывался в карту Ламейере. – От этого зависит судьба осады и судьба кампании в Артуа. Кардинал-инфант тоже это понимает. – Кто поведет конвой? – маршал Ламейере обвел взглядом всех присутствующих. – Кто решит исход осады? – Разрешите обратиться, – раздался спокойный голос Жюссака. – Разрешаю, – отозвался маршал, под одобрительные кивки короля и кардинала. – Я предлагаю следующий план: надо обмануть испанцев. Сформировать ложный конвой – взять все пустые повозки, приставить некоторый эскорт – и двинуть к воротам Арраса. Пусть кардинал-инфант бросит все силы на атаку пустых телег. А настоящий конвой предлагаю двинуть на форт Ранцо – самый низкий и плохо укрепленный. – Мне нравится ваш план, – заявил король. – Да будет так. – А мне нет! – раздался капризный голос Анри Сен-Мара. Под гневным взглядом кардинала, изумленными – военных и брезгливым – Жюссака, маркиз топнул ногой в голубом ботфорте и продолжил: – Я сам возглавлю основной конвой и возьму форт Ранцо! Мне надоело, что ко мне все относятся как к школьнику! Я учился в военной академии, я ничего не боюсь! Тяжелое дыхание Жюссака со свистом вырывалось сквозь усы. Остальные владели собой немногим лучше. На скулах Монсеньера выступили красные пятна. – Но Анри, ты никогда не участвовал в военных операциях, – отмер Людовик. – Я неплохо дебютирую, – тряхнув спутанными волосами, Сен-Мар положил руку на колено государя. Короля словно пронзило гневом – но через миг брови его разгладились и он, с усилием отведя глаза от руки на своем колене, бесстрастно заявил: – Господа, я думаю, что можно дать маркизу Сен-Мару возможность проявить себя. Упала гробовая тишина, прерванная лишь нечленораздельным ругательством Жюссака. – Чем мне не нравилась Отфор? – глядя в одну точку, вопрошал Монсеньер. – Эта святая женщина – плела себе интриги, ходила в одном-единственном платье, не лезла командовать даже королевской прачечной! Будь проклят тот день, когда я посадил на колени королю этого молокососа! – Может, убьют его при штурме – и амба? – узкие глаза Сюбле были серьезны. – Боюсь, что дело не в Анри, – взялся за виски Монсеньер. – Я сказал его величеству, что неразумно ставить успех кампании в зависимость от человека, чей опыт ограничивается альковом – король посмотрел на меня так, как не смотрел со дня убийства Кончини! Я переглянулся с Шарпантье. – И что же теперь будет, Монсеньер? – осторожно спросил секретарь. – Сейчас придет Анри – воздействую на него, – тяжело морщась, ответил кардинал. – Люсьен, друг мой, положи мне еще пару подушек под спину… – Анри, мой мальчик, – ласково заговорил Монсеньер, когда тот оторвался от созерцания своих ботфорт и поднял виноватые глаза. – Я восхищен вашей храбростью, ставить которую под сомнение не осмелится ни один человек на свете. «Сорванная башня, – слегка подостыв, сказал Жюссак. – Болван болваном, но чтобы такое ляпнуть – надо совсем страха не иметь!» – Однако я не согласен с тем, что допустимо ставить исход кампании в зависимость от вашей храбрости. Вы можете лично взять форт Ранцо, однако сможете ли вы командовать огромным конвоем? Командование – это не столько личная доблесть, сколько организационные моменты – я не верю, что вас не учили этому в академии. – Учили, – шмыгнул носом Сен-Мар, – только я плохо слушал – больше верховой ездой увлекался. И фехтованием, – он схватился за эфес как за руку друга. – И как же вы собирались осуществить сложнейшую операцию по доставке конвоя сквозь кольцо испанских укреплений? – терпеливо спросил Ришелье. – Не знаю как. Как-нибудь. Дело не в этом, – вскинул голову Анри. – Меня считают ни на что не годным, кроме как в постели – а как я могу проявить себя, если король меня ни к чему не допускает? Фаворит – не значит трус и слабак! – Я с вами согласен, друг мой, – рука кардинала гладила бородку. – Я дам вам шанс проявить отвагу – не связывая руки пехотой и телегами. Я принял решение сформировать элитную часть из дворян-добровольцев – цвета нации. Я прошу вас принять на себя командование ими, Анри. – А сколько человек? – глаза маркиза заблестели. – Почти полторы тысячи. В том числе герцог Энгиенский – старший сын принца Конде. – О, я так рад! – подскочил на месте Сен-Мар. – Благодарю вас, ваше высокопреосвященство! Я скажу королю, что передумал командовать конвоем. – Прекрасно, Анри, – Ришелье откинулся на подушки и протянул руку для поцелуя. Торждественно опустившись на колено, Сен-Мар бережно поцеловал кардинальский перстень: – Я разгромлю всех испанцев, сколько бы их ни было на моем пути! – Ну чем мне не угодила Отфор? – застонал Ришелье, взявшись за виски и со слезами на глазах глядя вслед маркизу. – Она даже на лошади не умеет ездить! – Я заметил, что без герцога Энгиенского Сен-Мар бы еще подумал, – ядовито улыбнулся Сюбле. – Ох, не буду жалеть, если юный Анри найдет завтра героическую смерть… Он не нашел назавтра героической смерти – напротив, Сен-Мар первым ворвался в форт Ранцо – после того как маршал Шантильи наконец разрешил юным дворянам пойти в бой. Под Шантильи была уже третья лошадь – одну убило осколком, вторая сломала ногу, сам он был в пороховой копоти и с перевязанной рукой – но он как прикованный следил за серой кирасой и голубым камзолом Сен-Мара, хохочущего на вершине Ранцо, отчаянно работая шпагой. – Если его убьют – мне не жить, – сообщил маршал кардиналу. – Или если он будет обезображен ранением. – Конвой прошел. Жюссак уже внутри Арраса, – утешил его маршал Шольн. – Пусть мальчишки понюхают пороху. Рядом с Сен-Маром вскарабкался наверх тонкий как шпага юноша в золотой кирасе. Под удвоенным натиском испанцы падали один за другим – и побежали! Форт Ранцо был взят. – Этот Энгиенец – сущий дьявол, – заметил Шантильи, – истинный Конде. – Прошу не поминать врага рода человеческого в присутствии духовного лица, – Монсеньер нахмурился и прижал пистолетом край карты. – Нельзя дать аррасскому гарнизону соединиться с кардиналом-инфантом – разбить поодиночке. – Там дерется Ламейере, – кивнул маршал Шантильи. – Пожалуй, молодым львам на сегодня хватит – играю им отбой. – Да уж не торопитесь, – еле слышно пробурчал Монсеньер, но его слова заглушил грохот разорвавшейся бомбы. – Жюссак и Ламейере должны соединиться у южных ворот, – я помог Монсеньеру стряхнуть с карты комья земли от взрыва. – Гарнизону отдадим воинские почести и следите, маршал, чтобы не было мародерства! Мы возвращаем городу и графству свободу, поторянную сто пятьдесят лет назад. – Жюссак соединился с Ламейере! – размахивая шляпой, от стен несся гонец на вспененной лошади. – Победа! Аррас взя… – раздался грохот, и его закрыло черным веером взмятенной земли. Коротко вскрикнула лошадь, когда земля улеглась – конь и всадник остались лежать, бесповоротно мертвые. – Умри, но сделай, – кардинал снял шляпу, протягивая руку к донесению, взятому из мертвой руки адъютантом. – Аррас взят! Под Сен-Маром убили лошадь, он первым прорвался в форт Ранцо, но принцы и герцоги продолжали злословить на его счет – разумеется, не в присутствии его величества – да и сам Анри обладал достаточно твердой рукой и недостаточной рассудительностью, чтобы пустить в ход шпагу в ответ на оскорбление. Правда, его мнение о том, что является оскорблением, тоже отличалось прихотливостью. – Мне? Звание главного оруженосца? – брезгливо наморщил он нос на следующее утро после взятия Арраса. – Зачем мне это? – Это звание носил Сен-Симон, – ответил король, на что воспоследовала буря: – Ах, Сен-Симон? Ну так и целуйтесь со своим Сен-Симоном – верните его из провинции, где он губернаторствует – и пусть он вас… В общем, пусть все делает он! – А чего же хотите вы, Анри? – потрясенно спросил его величество. – Какую награду? – Я хочу пост главного конюшего, – сложив руки на груди, Анри вперил взгляд в заречные дали. Монсеньер давно жаждал этого высшего поста в дворцовой табели о рангах – для своего племянника, но король не давал трогать старого герцога Бельгарда, которому титул Главного конюшего, или Гранда, пожаловал еще Генрих III. – Хорошо, Анри, – ласково сказал монарх, вызвав безмолвную бурю среди всех присутствующих. – Я жалую тебе титул Гранда. Монсеньер пребывал к крайней злобе: предпочтя Сен-Мара племяннику Ришелье, король явно превысил пределы своих полномочий – на взгляд кардинала, конечно. Потеря столь великолепной должности недолго оставалась единственной: Жюссак навсегда покидал кондотту, став губернатором Арраса. Его величество пожаловал его титулом сеньора Сен-Пре, а Монсеньер – перстнем с гигантским алмазом, с гравировкой, гласящей: «Если бы я не был Ришелье, я хотел бы стать Сен-Пре». Когда Жюссак, в своем потертом камзоле и простой перевязи из бычьей кожи, в окружении свиты, полагающейся при его новом положении, смотрел нам вслед со стен Арраса – сердце мое сжалось, а Шарпантье заплакал. – Не плачьте, Дени, – положил руку ему на плечо Сюбле. – Жюссак давно хотел обзавестись собственными carneros… – Люсьен, ты спишь? Люсьену тоже больше не наливать! – возвестил Сюбле, сдвигая бокалы под струю. – Ну, за новых подданных его величества – Филиппа Бурбона и Армана-Жана Шарпантье! – И вовсе я не сплю, – ухватившись за Сюбле, я сел и потер глаза. – Я просто вспомнил Жюссака. Надо написать ему в Аррас. – О, непременно напишу, – расцвел Шарпантье и хотел еще что-то сказать, но осекся, взглянув в окно: – К нам с визитом господин Гранд. *Второго сына Леона Шавиньи действительно звали Дени-Франсуа)) А первого – Арман-Жан, разумеется. И дочь – Марией. **Текст письма цитируется по книге Ф. Эрланже. Там же утверждение, что король и Сен-Мар однажды подрались на глазах у придворных. Так что, подозреваю, примерно так все и было.