Загадки Красного Сфинкса

Глава LXIV. Ход королевы (1642) – Старый Эпернон умер! – ворвался Рошфор в кабинет Монсеньера. – Умер? – Как умер? – Отчего? – Какая неожиданность! – герцог Эпернон жил так долго, что начал казаться вечным. – Лошадь копытом убила. – Он встречался с Сен-Маром – мсье Гранд решил набраться опыта у самого зловещего заговорщика, Мавр понес, и герцог Эпернон схватил коня за узду. Остановить остановил, но получил в висок копытом, – пояснил Рошфор. – От этого Сен-Мара один дискомфорт! – фыркнул Монсеньер. – Хотя… смерть этого старого дракона – тоже в какой-то степени подарок. Но лучше б он дал Сен-Мару разбиться! – Вам не кажется, что с мсье Грандом пора кончать? – осведомился Рошфор. – Я прихлопну этого мерзавца хоть сейчас! – воскликнул Ришелье. – Но что толку в смерти одного Сен-Мара? Нам нужны все заговорщики. Нам нужно доказательство измены Гастона. Письменное. Под пыткой я и сам признаюсь, что продал Гавр англичанам, а Париж – московитам. Слов недостаточно, ведь решается будущее страны. Гастона надо вывести из борьбы за регентство – раз и навсегда. Нам нужна бумага! – А вы уверены в том, что такая бумага существует? – тихо сказал Шавиньи. – Разумеется, Юноша, – кардинал поморщился, взяв перо распухшей рукой. – Испанцам тоже нужны гарантии – Гастон известен своим вероломством. Ни Филипп Четвертый, ни Оливарес не отпустят Гастона без письменных договоренностей. – Значит, бумага будет! – жизнерадостно сказал Рошфор, поигрывая пистолетом. – Испанский король ее подпишет, потом отправит через Пиренеи к Гастону, Гастон ее подпишет и отправит обратно в Испанию. Пока документы не научились переправлять по воздуху, дело проще простого – где-то они себя обнаружат во время этих передвижений. – Мы подняли всю агентуру в Пиренеях, – вступил Шарпантье. – Все перевалы и тропы контрабандистов под нашим наблюдением. – Съезжу-ка я сам туда, – мурлыкнул Рошфор. – Люблю горные прогулки… – Поезжайте, граф, – кивнул Монсеньер. – Игра началась. Рошфор оседлал Алонсо и ускакал на запад. А мы поперлись на юг, в Лион. – Король чуть не помер в феврале! Кажется, сиди в Сен-Жермене и лечись. Нет, надо опять лично командовать осадой Перпиньяна! Вот некому больше. – Не ворчи, – усмехнулся Монсеньер. – Где наша не пропадала. – Наша пропадала везде, – согласился я, укладывая в сундук вторую сотню подштанников – менять приходилось по два раза на дню, никакие прокладки не спасали. Зато отпала нужда в кровопускании. Сен-Мар продолжал интриговать, злобно косясь на кардинала каждый раз, когда его видел, и прекратил поставлять информацию о разговорах короля – словом, вел себя дерзко. Монсеньер кротко переносил охлаждение его величества, ожидая вестей от Рошфора. Меня пугало новое положение дел – мало ли что придет в горячую голову Гранда! Еще вообразит себя Равальяком или Клеманом! Охрана Монсеньера в присутствии короля всегда без оружия, а сам он давно не надевал шпагу. Однажды я здорово перетрухнул, хотя Арман уверял, что мне показалось. Может, и показалось, я плохо спал ночью – из-за комаров. В низине Роны их были просто полчища – и все пребольно кусались. Монсеньера, они, к счастью, избегали, а на меня накинулись как волки. Я всю ночь чесался, ругался и мазал укусы перьями зеленого лука – так что наутро от меня еще и несло, как из придорожной харчевни. Неудивительно, что приятели Сен-Мара встретили меня весьма неприязненными взглядами – не меньше дюжины молодчиков скопилось в приемной его величества – что им всем надо от короля в такую рань? Я от неожиданности даже замешкался в дверях, так что Арман почти врезался мне в спину – если уж он мог утром встать, то не ходил, а носился – пока хвори не укладывали его обратно на ложе. Гранд косил больше обычного, и под его взглядом меня разобрала злость – я сунул руку под плащ – почесаться. Движение словно пустило круги по воде – в глазах молодчиков и в их позах что-то неуловимо изменилось. Я наконец шагнул вперед, не вынимая руки из-под плаща, и пропустил кардинала к королю. Стоя за спинами и выслушивая план штурма Перпиньяна, я был зол как дьявол – уж и поскрестись нельзя! Прямо убить готовы. Наш путь лежал в Руссильон, к осажденному Перпиньяну, долженствующему стать ключом к завоеванию новой провинции. Испания теряла, Франция приобретала. Из Лиона мы отправились в Нарбонн, и там Монсеньер заболел болотной лихорадкой. – Болезнь передается от укуса комаров, – успел сказать Ситуа, прежде чем сам свалился в жару и беспамятстве. Мэтр Шико остался в Париже – его лета не позволяли совершать столь долгих путешествий. Так что мучимый лихорадкой, рвотой и болью во всех суставах Арман остался без медицинской помощи. Как мне не хватало Мари-Мадлен! Я и Джулио не спали три дня, обтирая его уксусом и подставляя тазики. Королевский медик Бувар был спущен мною с лестницы – по прямому указанию Армана в редкий момент просветления. Ничуть не обидевшись, толстяк поднялся на ноги и прокричал: – Если надумаете пустить кровь – я к вашим услугам! Не знаю, чем бы это кончилось, но Мазарини явился на четвертый день весь измазанный в болотной грязи и принес какой-то порошок, уверяя, что жители окрестных деревень лечатся им от болотной лихорадки. – А, терять нечего! – я уже не мог соображать и согласился на народные средства, настояв, правда, чтобы дать еще и опию – запас пилюль всегда был в наличии, к счастью, почти не нуждающийся в пополнении. То ли порошок из нарбоннской деревни, то ли опий, то ли просто стальная натура Ришелье взяли верх – но наутро Арман был в полном сознании, без жара и лихорадки – только правая рука почему-то распухла так, что вовсе его не слушалась. – Гнойник столь велик, что защемил нерв, – пояснил Ситуа, также воскрешенный порошком деревенской знахарки. – Опять резать? – простонал Арман и разрыдался – очень уж ослаб за время болезни. – Резать пока рано, – утешил Ситуа. – Подождем, пока абсцесс созреет. Резать не пришлось, опухоль спала после явления Рошфора – Шарль-Сезар не подвел. – В Испанию отправили этого горбуна Фонтрайля, – рассказывал Рошфор, блестя глазами. – Он искал проводника – он его нашел! Мы прошли с ним через Пиренеи по козьей тропе, не увиденные ни одной живой душой! – граф подмигнул, наслаждаясь хохотом слушателей. – Так что его драгоценную бумагу – договор с Испанией – он довез в целости и сохранности. А то, что я ночью снял копию – так глаза не видят, душа не страдает! – Рошфор, вы лучший! – в порыве чувств я бросился ему на шею. – Не спорю, друг мой, – охотно согласился граф. – К сожалению, договор без подписи Филиппа Четвертого не годится в качестве доказательства. – И где сейчас договор? – спросил я графа, но Монсеньер ответил первым: – Филипп Четвертый и Оливарес рассматривают его, внося дополнительные пункты. Мои шпионы доложили, что графа Фонрайля два раза видели в приемной Оливареса. Сколько они могут телиться? Время не ждет, король может умереть в любую минуту. – И что же делать, Монсеньер? – Шавиньи был шокирован откровенностью Монсеньера. – Как что? Всыпать им перцу под хвост, чтобы поторопились брать, что дают. Пусть Гебриен идет в наступление в Кемпене, а Брезе захватит Барселону. – И чего хотят испанцы от Гастона? Арман поднес к глазам копию предварительного договора и прочел: – Франция обязуется вернуть все завоеванные территории – Эльзас, Лотарингию, Артуа и Руссильон – ого, Руссильон еще не завоевали, ну-ну. Обязуется расторгнуть все союзные договора с другими странами и не заключать их впредь без одобрения испанской короны… Франция обязуется не предпринимать никаких действий против испанского короля и в ущерб его государству… – Ничего у них не треснет? – перекосился Шавиньи. – И сколько ж запросил Гастон Орлеанский? – Недорого, – заметил Монсеньер. – Шесть тысяч кавалеристов, двенадцать тысяч пехотинцев, гарнизон в Седанской крепости, полмиллиона экю на поддержку французских мятежников. – А лично Гастону? – Тут нет суммы, туманно говорится о «большом пенсионе» – Гастону и нашему любимому Сен-Мару. – Измена. Подлая, мерзкая измена! – вскричал Леон. – Впрочем, что еще ждать от Гастона? – Нам нужен подлинник договора, с подписями испанского короля и Гастона Орлеанского. Вот это будет коронная улика! Окончательная! Смертельная. – Его будут хранить как зеницу ока, – заметил Рошфор, подкручивая ус. – Это ж смертный приговор всем заговорщикам. – Я не знаю как, но знаю, что добуду его, – кротко сообщил Арман, никак более не комментируя эту тему. – Джулио, что ваша обоже? Решила, кто она – испанка или француженка? – Ришелье пытал Мазарини, разогнав остальных. Я готовил на просушку меховые вещи – болота Нарбонна, помимо комаров, исторгали еще и сырость, пробирающую до костей. Мазарини после своей прогулки по трясинам простыл и кутался в халат Монсеньера с собольим воротником. – Я уверен, что королева сделала правильный выбор, – пробубнил он, пряча в мех покрасневший нос. – Ей нужно помочь его обозначить, – согласился Монсеньер. – Как вы полагаете, она решится просить защиты у меня, если король опять захочет отобрать у нее детей? – Думаю, да. – Джулио поднял заблестевшие глаза. – Дети – это самое ценное, что у нее есть. Чтобы остаться с ними, она кинется хоть к Сатане. – Прекрасно. Сегодня же подброшу Людовику эту идею. И будем ждать. – А если не дождетесь? – осмелился я на вопрос. – Если не дождусь – значит, я зря прожил жизнь, – легко заметил Арман, ничуть не рассердившись. – Не научился разбираться в людях и верить Провидению. Он дождался. – О Боже! Ты хорошо позаботился об этом королевстве и обо мне! – со слезами на глазах Монсеньер распластался перед распятием. Мы внимали. Молниеносно оказавшись в кресле, кардинал бросил на стол письмо из свежей почты. – Читайте. Обменявшись тревожно-радостным взглядом с каждым из кондотты, Шарпантье выступил вперед и взял письмо в руки. – Подпись Филиппа Четвертого. Подпись Оливареса – подлинные. Подпись Гастона Орлеанского. Мы победили! – перекрестился Дени на распятие, а затем еще раз – на Монсеньера. – Слава Пречистой Деве! – А еще чьи там подписи? – прищурился Сюбле. – Маркиз Сен-Мар. Граф де Ту. Шаваньяк. Ассонвиль. Герцог Буйонский, – с каждым именем голос Шарпантье падал, а взгляд Монсеньера ожесточался. – Как это к вам попало, Монсеньер? – поинтересовался Шавиньи. – Его передал Легра, камергер королевы, – он скакал день и ночь, чтобы лично вручить драгоценную улику. – Значит, – вполголоса сказал Леон, – королева предала своих сообщников по заговору, чтобы не предать Францию. Она на нашей стороне. – Она не на стороне Гастона, Юноша. И не на стороне Испании, – поправил его кардинал. – Это главное. Какое счастье! А то отъезд из Нарбонна в Тараскон больше походил на бегство – Монсеньер извел целый мюид бумаги, посылая королю по двадцать писем в день, продиктовал Мазарини свое завещание. «Ты богат, поросенок», – вот все, что я услышал по поводу последней воли Монсеньера, поминутно стенающего то из-за болей, то из-за лекарств. Король тоже хворал – от дождей у него обострился геморрой, и его величеству приходилось несладко, тем более что Сен-Мар вновь сменил личину и прекратил утешать любовника, предпочитая попойки и карты. – Как здоровье его величества? – осведомился у него маркиз де Мортемар – после приступа, едва не обескровившего короля до полусмерти. – Он хворает, – пожал плечами Гранд. Ответ произвел столь тягостное впечатление, что никто не отважился передать эти слова королю. Людовику было так плохо, что он позволил уговорить себя и вернуться из дождливого Перпиньяна в Нарбонн, тем более что свирепствующий в осажденной крепости голод давал основания ждать капитуляции со дня на день. – Итак, настал Судный день, – кардинал не без удовольствия оглядел свое верное войско, отобранное для сопровождения из Тараскона в Нарбонн его персоны и драгоценного договора с Испанией, – Шавиньи, Сюбле де Нуайе и меня. Шарпантье оставили держать оборону в случае чего. По дороге Монсеньер слушал письмо от племянницы, зачитываемое чистым детским альтом – тощий как кузнечик Арман-Луи де Бразак с трудом разбирал быстрый почерк герцогини д’Эгийон: – Общество Благочестия выделило сто тысяч ливров для отправки новой партии колонистов. Их путь лежит на остров Монреаль, где будет заложен новый город Виль-Мари – место пребывания католической миссии и торговый центр, способный привлечь местное население… – тут он чихнул, виновато глядя на Монсеньера синими, как простирающаяся вдоль дороги морская гладь, глазами. – Будь здоров, – ласково кивнул ему Монсеньер, безмятежно обозревая окрестности – справа синело море, слева белели горы. Пение птиц, гудение шмелей и мерный шаг гвардейцев сливались в упоительную музыку триумфа. – Спасибо, ваше высокопреосвященство, – чирикнул паж и продолжил чтение: – Папа Римский дал городу свое благословение, а Общество Монреальской Богоматери – сто тысяч экю… – Мог бы и денег дать вместе с благословением. Или даже вместо, – проворчал Арман, враз утратив безмятежность – вдали показались стены Нарбонна.