Наперегонки

POV Северуса, 27 июня 1995 года Утро застает меня… Судя по ощущениям, странно, что оно вообще меня где-то застает. А судя по темноте, которая нарушается тусклыми отблесками еле живого пламени в камине, оно и не то чтобы утро. - Мерзко? – спрашивает Карл Марек, протягивая мне кубок с дымящимся антипохмельным. Полулежу в кресле около огня в холле замка Рабштейн. - Могли быть варианты? – спрашиваю. Карл призывает скамеечку для ног и опускается на нее со вздохом: - Давайте вы не будете в ближайшие дни попадаться на глаза Хенрику, а, Северус? - С превеликим удовольствием, граф. Алкоголь после антикруциатусных это ноу-хау, надо сказать. Впрочем, в каком состоянии я здесь объявился после… гхм… «собрания»… Я бы и сам решил, что такого гостя – только поить. Не то чтобы мы с хозяином Рабштейна на короткой ноге. Я такого, если честно, даже представить себе не могу. Нет, я, конечно, бывал здесь за последний год неоднократно и даже гостил несколько дней подряд, и очень хорошо понимаю, почему Хенрик меня вчера сюда отправил. Официальная версия звучала: «Загружен сам, и кто еще может заменить меня лучше» и «хочу хотя бы день быть уверенным, что с вами все в порядке», а неофициальная могла бы звучать: «Я обхаживаю вас для ритуала, про который и сам не понимаю, что это вообще такое, светломагический он или темномагический, и не разнесет ли по его итогу полстраны, и кто, как не Карл, с умом, богатствами и знатностью, сможет вас искуснее уговорить принять в нем участие». Энтузиасты нашлись. Карл на самом деле не так топорно действует, как Хенрик. Денег он мне, к его чести, пока не предлагал. Да и ничего не предлагал, по большому счету, кроме удовлетворения любопытства. И самое смешное, что Хенрик, понятное дело, хочет восстановить философский камень как целитель, а вот Карлу, хотя он тоже светило медицины, это, похоже, ни за каким боггартом не сдалось. Участвует он в этом всём, скорее, потому, что если он не будет участвовать, то все равно все сделают без него. Проконтролировать хочет, так сказать. Я, со своей стороны, не говорю ни да, ни нет. Альбус вряд ли хотел бы, чтоб камень был восстановлен, но если он будет восстановлен и об этом никто не узнает, это, пожалуй, не так плохо. В общем, Альбусу я ничего не говорю, просто пока наблюдаю за происходящим. И так мы танцуем с Хенриком и Карлом эти танцы уже год, проводя время в небезынтересных беседах, и все тянем и тянем кота за хвост, хотя до первой возможной даты ритуала рукой подать. При этом Мастера, который все это затеял, я до сих пор в глаза не видел. Знаю только, что он светлый маг, необыкновенно сильный, хотя и не уровня Альбуса, и не знаю, моего ли, проявляет воздух и воду, в прошлом глава некоего ордена, а также из тех личностей, с кем хотя бы раз в жизни непременно нужно пообщаться. В чем его интерес к камню, я понятия не имею, а в бескорыстность намерений в целом давно не верю, но Карл мне обещал устроить с ним встречу, так что есть надежда, что разберусь. Не то чтобы я не зашел немного дальше, чем мне могло быть позволено. Если Карл и имеет какое-то представление о легиллименции и окклюменции, защищать разум ему до сих пор, видимо, не было никакой необходимости. Наглеть, однако, я не стал. Лишь убедился, что его намерения мне ничем не грозят. Что касается мотивов еще одного участника ритуала восстановления камня – Давида Линье, который будет варить все зелья, то я бы назвал это «рассудочная одержимость во имя науки». Он из тех людей, которые никогда не отступают и пытаются вновь и вновь, какой бы ужасной ни была неудача. Проблема только в том, что такие люди обычно не очень щепетильны в выборе средств. Хотя как посмотреть. Ведь это не обязательно для них проблема. Зато почти обязательно для окружающих. В общем, полагаю, вы уже поняли, что Давид, в прошлом фанатичный ученик Фламеля, который исследовал свойства камня при его жизни и после его смерти так же фанатично переключился на новую задачу, – это некая версия молодого меня. Того самого, что когда-то пришел к Лорду. Денег у Давида достаточно, а на родственников, хотя он вроде как дружит со вторым племянником Карла, Гжегожем, ему плевать. Ну то есть при наших встречах он общается, конечно, с Карлом, с Хенриком и даже со мной, но пару раз мы обедали вместе со всем семейством Карла, его детьми, Беатой и Густавом, и они с Давидом здоровались очень доброжелательно, а он ходил мимо них, словно их не было. И не то чтобы намеренно избегал – один раз пошел из столовой в холл, и на его пути стояла Беата, так он шел прямо на нее, и в самый последний момент Беата заметила его и с улыбкой подвинулась, а он ее так и не заметил. Конечно, бывает, что ученые рассеянны, а Давид в свои двадцать шесть ученый выдающийся, боюсь даже, что мне придется признать его превосходство в зельеварении, а лучшим европейским нумерологам и астрологам, соответственно, в астрологии и нумерологии, но на рассеянность его поведение точно не спишешь – ведь нас-то он видит всегда. Интересно, чем их отношения с Гжегожем отличаются. Этого племянника Карла я еще не видел, знаю только, что он почти все время проводит в клинике и что даже Карла при всем его спокойствии, граничащем с отсутствием интереса к людям и жизни, беспокоит, что Гжегож так загружает себя и так мало спит. А возвращаясь к Давиду, могу, наверное, иллюстрировать мою мысль так: если сейчас для восстановления камня понадобится, чтоб все маги, участвующие в ритуале, погибли, он пойдет на это без колебания, вероятно, забыв им об этом сообщить, если выгоднее будет, чтоб маги выжили и пробовали неоднократно – он сделает все, чтоб был осуществлен именно этот вариант. Полагаю, что и собой может пожертвовать при необходимости – если, конечно, перед этим сможет полюбоваться результатами своих трудов. Давид будет готовить не только главное зелье для основного ритуала, но и зелья для предварительного этапа… - Кстати, Северус, - внезапно спрашивает Карл, - а вы не хотели бы присоединиться к нам в ритуале очищения? Это не потребует от вас непременного участия в основном ритуале. - Не подозревал вас в садизме, граф, – усмехаюсь. Чем тяжелее грехи прошлого, тем больше маг будет страдать при обряде очищения. И дольше. - Не допускаете, что мои прегрешения могут оказаться тяжелее ваших? - говорит он мне в тон. Вглядываюсь в отблеск пламени на его лице: - Нет. Вряд ли вы убивали… Он качает головой. Молчание длится минут десять, и мне кажется, что он уже не продолжит разговор, когда Карл неожиданно заговаривает. - Иногда и бездействие равносильно греху убийства. Много лет назад моя сестра… - он запинается, - попала в непозволительное положение из-за романа со священником. Мой отец послал к нему убийц, а сестре пришлось бежать из страны, и я не сделал ровным счетом ничего, хотя мне было уже восемнадцать. Сестра лишилась родины, семьи, привычного окружения и занятий, всего. - Уверен, у вас были веские основания так поступить, - отвечаю я, поразмыслив. - Ну разумеется, - его губы кривятся в презрительной усмешке. - Боялся лишиться расположения отца и наследства. Я качаю головой. - Нет, - говорю. – Ваш сын, Густав, с его слабостью характера, мог бы руководствоваться подобными соображениями, но не вы. - Не знаю, почему я так уверен. - Вам сорок шесть, а Густаву двадцать восемь… Ваша жена была в положении, не так ли? Карл прикрывает глаза и какое-то время думает, потом усмехается, но в этой усмешке уже проскальзывает тень улыбки: - Вы никогда не думали о том, чтобы стать священником, Северус? - Мерлин упаси! - и внезапно чувствую прилив гордости: - Я – декан. После ужина Карл провожает меня на второй этаж, где находится отведенная мне спальня. Комнаты, в которых будет проводиться ритуал, тоже здесь, с другой стороны галереи; пока мы идем по ней, со стен на нас зловеще зыркают глазами явно недовольные портреты предков. - Я сегодня в большой немилости - снял наконец портрет отца, - Карл показывает на пустое место между окнами. – И повешу вместо него портрет сестры. - Они не дадут вам жизни, - предупреждаю. - Я знаю, - он открывает дверь в комнату и разжигает огонь в камине. – Я сейчас отправлюсь на дежурство, а вы постарайтесь отдохнуть как следует. Я на всякий случай скрою вас чарами ненаходимости, настроенными на Хенрика, - подмигивает он. – И я настаиваю, чтоб вы никуда сегодня не аппарировали. Когда дверь захлопывается, я перевожу взгляд с массивной резной кровати на такое же массивное кресло и останавливаюсь на последнем. Спать хочется очень, но некоторые вопросы, вместо решения которых я вчера выбрал алкоголь, все же слишком беспокоят. Собственно, Карлу и настаивать не надо было. Альбус знает, где я, на случай крайне острой необходимости, а какой-никакой день отдыха в свете недавних событий я все же заслужил. Дольше отдыхать не получится – во-первых, перед отъездом студентов на каникулы всегда находятся задачи, с которыми могу справиться только я, а во-вторых… Во-вторых, после вчерашнего, я бы сказал, во всех отношениях исключительного собрания, Альбус не нашел ничего лучшего, как попросить меня поработать над одним зельем вместе с этой маленькой испанской дрянью. Выдающийся зельевар, как же… Любимая сестра Ромулу… Что ж, я с удовольствием докажу Альбусу, кто здесь компетентен, а кто нет. И нет, меня вовсе не смутит тот факт, что зелье, которое мы будем варить, предназначено шавке Блэку. В этом, знаете ли, есть некоторое удовлетворение, когда ты понимаешь, что здоровье твоего врага в твоих руках. Блэк. Накатывает воспоминание о пощечине. Блэк это сделал или маленькая дрянь? Напрягаю память, но никак не получается. Похоже, как ни хочется мне здесь остаться… Нет, дело не в пощечине. Это унизительно, но это мелочь, о которой можно было бы подумать позже. И я так или иначе найду способ заставить Блэка расплатиться. Теперь – найду. Нет, дело не в пощечине. Там однозначно есть что-то куда более важное, что я пока не могу осознать. Спустя полчаса, две аппарации и три зелья стою на коленях у себя в гостиной, опуская лицо в думоотвод. В воспоминании вхожу вслед за Альбусом в дом Блэка, место настолько же отвратное, как и его хозяин. Мы подходим к кухне, и оттуда доносится голос Молли Уизли, и еще один голос, который я, кажется, никогда бы не смог забыть. «Benedicat te Deus». Я в воспоминании вздрагиваю и останавливаюсь, Альбус оглядывается на меня с внезапной тревогой. Я медлю, прислушиваясь. - Третий месяц. А ведь я родила только в начале марта, - говорит голос. – И Риккардо получился семимесячный, недоношенный и слабый, его просто необходимо кормить грудью как можно дольше. - Дорогая, - говорит Молли, - все это решается просто – мы найдем для Риккардо кормилицу и сварим зелье родства молока. - Рожать второго ребенка так скоро… - Все это, правда, не стоит беспокойства, дорогуша. Скажи только, не было ли у тебя выкидышей или абортов? - Нет, - раздается сдавленное. - Ну и хорошо. Я дам тебе список зелий и скажу, на что нужно обращать внимание. Я слышала, что у вас в семье есть хороший зельевар. - У нас в семье четыре хороших зельевара. И три колдомедика, - отвечает ей, смеясь, другой голос. Альбус хватает меня за руку и сжимает ее. - Рита, - шепчу я ему в самое ухо. – Его жену зовут Рита. Рита из дома брата Горбина. Вглядываюсь в воспоминании в лицо Альбуса – на нем медленно проступает понимание. Нет, он не знал. Какое счастье, что он не знал. Выныриваю из думоотвода, закрываю лицо руками и вдруг понимаю, что плачу от облегчения. Не знал. А в голове снова всплывает голос Риты: «Третий месяц. А ведь я родила только в начале марта…» В начале марта. Семимесячный. Рита не ждала ребенка, когда Ромулу попросил стереть ему память. Он бросил меня просто так. Просто так. Он бросил меня просто так. Я думал, что это он был наивен. Он бросил меня просто так. На мгновение меня охватывает такое отчаяние, что отпусти я, наверное, сейчас стихию – разрушил бы Хогвартс. Или как минимум слизеринские подземелья. Вдох-выдох. У меня получается. У меня должно получиться. Я должен научиться дышать.