Наперегонки

Третьего июля, в половине восьмого утра, злая, как три дня некормленный гиппогриф, Эухения Виктория доваривала в лаборатории в дедушкином подвале заказ для аптеки Веласкесов в Мадриде. Судя по всему, последний заказ. Заказ, который делали Эухенио. Тому самому Эухенио, который вчера ввечеру внезапно объявил ей, стянув с себя рабочий фартук и комом запулив его в угол лаборатории: «Вари сама. Мне нужно поспать, потому что у меня завтра экзамен в школу колдомедиков». «Что?» – в шоке переспросила тогда Эухения Виктория, не в силах поверить, что это происходит всерьез. «То, что слышала! – отвечал ей брат. - Я не хочу быть зельеваром, я всегда хотел быть колдомедиком. Доварите как-нибудь без меня». И вышел из комнаты, бросив на сестру дюжину кипящих котлов. Не то чтобы от этих зелий можно было вообще оторваться. Хорошо, что на полках нашлось бодрящее, и хорошо, что у Эухении Виктории был Мор, которого она попросила оповестить родных и принести что-нибудь поесть. С тех пор прошло уже больше десяти часов, а она от котлов так и не отступала. А ведь ей сегодня еще надо в дом Сириуса. Сириуса, который тоже вчера игнорировал ее. Поздоровался едва и даже не подумал потом зайти в лабораторию, хотя в предыдущие дни ее в доме Блэков торчал там постоянно. А еще он казался очень довольным жизнью, и это было так неприятно. У него случилось что-то хорошее, и он тут же забыл про нее, нет – даже исключил из жизни, словно ничего между ними никогда не было. Да, пусть из физического – только поцелуи, но сколько разговоров! А он даже не подумал поделиться. И Фернандо должен был прийти зачаровать зеркало на неделе, а как теперь? Да что вообще со всеми ними такое, почему они так с ней?! Почему Эухенио сорвался так внезапно?! Да, он мог больше не делать зелья на продажу – семья не разбогатела в одночасье, но Хуан Антонио теперь высылал денег достаточно. И все же Эухенио никогда не был таким безответственным… А контракт заключен на год, до сентября. И еще полная тетрадь других заказов! Кто все это будет доваривать?! С учетом того, что качество должно быть высочайшее, они даже не смогут нанять никого… Внезапно Мор снова материализовался посреди лаборатории: - Госпоже надо поесть! В руках его был серебряный поднос с тортильей, тостами и кофе. Ставить его было некуда, и Эухения Виктория принялась переставлять миски с ингредиентами, освобождая край стола. Сделав шаг к нему, Мор пошатнулся и только чудом удержался на ногах, и поднос удержал тоже чудом. Эухения Виктория помогла дойти лепрекону до дивана, стараясь не обращать внимания на отвращение на его лице. Она знала, что отвращение относилось не к ней, а к его беспомощному положению. Он так и не смог оправиться и аппарировал теперь только на недалекие расстояния, почти всегда в пределах дома. А для перемещения между поместьем и домом старого герцога пользовался камином. Но для камина завтрак пришлось бы упаковывать… - Больше так не делай! – велела Эухения Виктория. Она бы вообще не приказывала ему ничего делать, но Грегори еще тогда, когда лепрекон только-только начал выздоравливать, сказал, что ему нужна постоянная загрузка, чтобы тот чувствовал себя нужным. Грегори называл Мора исключительно «господин Мор», и вовсе не в насмешку, а с почтением. Эухения Виктория понятия не имела, что он выяснил и каким именно способом, она заикнулась было спросить, но Грегори ответил ей только: «Дорогая моя девочка, это тайна господина Мора. Он откроет ее тебе, если и когда сочтет нужным». Больше она, разумеется, на эту тему не заговаривала. - Послушай, Мор, - вернувшись к котлам и ужасно волнуясь, начала она, - мы не можем обеспечить тебе нормальное лечение и никогда не сможем, и ты останешься хромым, да, хромым, - Мор не только припадал на правую ногу, но испытывал, она знала, ужасную боль, когда наступал на нее. – И ты должен понимать… - она остановилась, потому что продолжать не хватало духа. - Госпожа предполагает, что мне будет лучше с моим родным народом? – с насмешкой спросили с дивана. - Я хотела сказать… - смешалась Эухения Виктория, почувствовав себя так, будто ее уличили в чем-то постыдном… - у вас должны быть свои врачи. - И как, госпожа предполагает, меня должны лечить, как сильфиду или как лепрекона? - Я не знаю, - вздохнула она. – Послушай, ты не облегчаешь мне задачу. Я переживаю за тебя. Я действительно не понимаю, зачем тебе жить среди людей, быть собственностью, вещью, и если уж ты объявляешь себя моим слугой, то ты должен поддерживать меня, а не ставить каждый раз, когда я разговариваю с тобой, в дурацкое положение. - Точно, - донеслось до нее насмешливое. - Ну вот. Ты вполне мог бы оставить это дурацкое обращение ко мне в третьем лице, и послать меня к черту, если я называю тебя на ты, а тебе хочется, чтобы я называла тебя на вы. - Госпожа забыла, что слуг не называют на вы. - Мор! – зарычав, она загасила огонь под первым котлом. Зелье от колик младенцев было идеальным, кристально прозрачным с легкой желтизной, но это ее не радовало. – Я так больше не могу. Либо ты переходишь со мной на нормальное, человеческое обращение, либо я тебя выгоняю. От испуга его лицо посерело. - Нет, не надо, пожалуйста, госпожа, я буду говорить с тобой, как ты захочешь, - торопливо, сбиваясь, на очень плохом испанском заговорил он. Эухения Виктория проверила перечное, которое поставила совсем недавно, и подставила стул к дивану. - Я не знала, что тебе трудно говорить на нашем языке. - Мы, лепреконы, не очень хороши в языках, госпожа, - он словно весь сжался и даже отодвинулся на диване, так, будто она могла ударить его. Ей уже не в первый раз приходила мысль, что герцог не скупился на побои, однако тогда, когда она узнала Мора, он был совсем другим. Он ненавидел герцога, внутренне протестовал против своего положения, но, казалось, совсем не боялся ударов. Что же изменилось? Ей, как никогда, хотелось спросить совета Гжегожа, у которого, как ей казалось, бывали ответы на все вопросы, но, к несчастью, Гжегож, скорее всего, и был тем человеком, который сделал Мора калекой. - Что ты помнишь? – тихо спросила она. – Из того, что случилось с тобой перед тем, как я тебя позвала? Она уже не первый раз спрашивала его об этом, но сейчас ей пришло в голову, что это может быть вопрос формулировки. - Я сражался и проиграл, госпожа. Бесконечную боль. - С Гжегожем? - Я не помню лица, госпожа. Только магию. - Я никогда не ударю тебя, Мор. Я хотела бы, чтобы ты был моим другом, а не слугой. - Я знаю, госпожа. Она подумала, что может быть его скрытность лишь отчасти объясняется характером и стыдом, что большой человек попал в унизительное положение. И даже тем, что из-за его маленького роста и подчиненного положения самой ей сложно воспринимать его как по-настоящему взрослого, умелого волшебника, который, возможно, намного превосходит ее саму или даже старших членов семьи. Она слышала – от Риты, что магия домовиков лежит за пределами человеческой магии, не говоря уже о том, что их магия беспалочковая всегда. Был ли контракт Мора чем-то похож на контракт домовиков? В любом случае, по-видимому, существовали какие-то запреты на разглашение контракта между Мором и дядей, или деталей его прошлого. Однако, он рассказал все Грегори… Или Грегори владел какой-то информацией и догадался сам? Она вспомнила, как Сириус рассказывал ей про то, что домовики не могут ослушаться прямого приказа и что Кричер это постоянно делал, потому что продолжал служить не ему, а Вальбурге Блэк. Однако Мор служит ей, значит, это может быть вопрос формулировок. Но если он не готов рассказывать о чем-то, это будет насилием. - Мор, - сказала она со вздохом, - я не хотела бы ни в чем ущемлять тебя. Не мог бы ты подсказать мне, как этого добиться? - Госпожа ни в чем меня не ущемляет. - Господи боже мой! – она вздохнула и пошла к котлам, чувствуя себя выжатой, как дремоносный боб. - Мой отец король лепреконов, госпожа, - донеслось ей в спину. – Он изгнал меня, когда я стал служить сеньору Фелиппе. Если моя нога ступит на исконные лепреконские земли, мне грозит немедленная смерть. - Почему он изгнал тебя? – осторожно спросила Эухения Виктория, боясь поверить тому, что Мор в самом деле заговорил. - Лепреконы не служат? - Среди лепреконов есть слуги разного рода, - опроверг ее догадку Мор. - Я стал позором моего народа. - Но ты говорил, что он спас тебя? Ты всего лишь хотел жить? Что же у тебя за отец такой, - не сдержалась она, - если он не хочет жизни своему сыну?! - Я бастард, - усмехнулся Мор. – И полукровка. - И добавил для самых непонятливых: - Я позорю свой народ самим фактом своего существования. - Мне очень жаль это слышать, - Эухения Виктория набросила разогревающие чары на тортилью и вгрызлась в тост. Бастрад-полукровка, который хочет жить, мешает кому-то фактом существования. Ей было ужасно обидно за него, и она чувствовала такую же ужасную беспомощность. И еще – стыд, за то, что была наследницей дяди, который воспользовался этой ситуацией. - Я пережил бы это, Эухения, - сказал Мор так неожиданно, что она чуть не подпрыгнула. Она перевела взгляд на него – в его глазах было веселье и ярость. Достоинство. Уверенность. Гордость. Презрение. На нее словно смотрел совсем другой человек, чем какие-нибудь десять минут назад. Сын короля. Король. - Меня любили, - добавил Мор. – Меня любили больше, чем брата, который должен был стать наследником, и это стало моей большой проблемой. У лепреконов, Эухения, все как у людей. Мой брат нанял убийц, которые застали меня неподготовленным, когда я был у своей возлюбленной. Двенадцать самых тренированных убийц королевства. Эухения Виктория ахнула. - Они убили ее. - Ариэль, - догадалась Эухения Виктория. - Я сражался и проиграл. Я попытался спастись на людских землях и закончил там, где нахожусь. Раньше я мог вызвать отца и старшего брата на поединок. И я бы победил, - закончил он. Это не звучало как хвастовство, но звучало как констатация факта. - Но герцог не позволил тебе это сделать? - Эухения… - он словно пробовал ее имя на вкус, - давай оставим то, что было между мной и герцогом, между мной и герцогом. Эухения Виктория вздохнула. А Грегори-то наверняка знает все. Мор выглядел порядочно уставшим. Интересно, чем лепреконы питаются? - Будешь кофе? – спросила она. - Почему бы и нет?