Наперегонки

POV Грегори К Блейзу я всегда относился, как к своему сыну. Если ранжировать, сколько времени я уделял воспитанию «детей», то он был бы вторым, лишь после Джулиуса. Блейз, кстати, был единственным, с кем Джулиус возился тоже. Однако не буду утешать себя ненужной ложью – скорее всего, делал он это только затем, чтобы быть в курсе всего, что происходило между Блейзом и мной. Джулиус, мой безумный мальчик… «Ты будешь гордиться мной». У меня не достало духу сжечь его последнее послание. Я храню этот аккуратно вырезанный из его записной книжки, сложенный вдвое листок пергамента в ящике стола и время от времени разворачиваю и читаю единственную строчку, написанную размашистым почерком с сильным наклоном. «Ты будешь гордиться мной». Каким же плохим я был отцом, что за столько лет не нашел способа объяснить ему, показать, насколько он важен и ценен был для меня. Или прав Альбус, и плод, зачатый подобным образом, был обречен с самого начала? И, совершив с Марией столь тяжкий грех, пусть и помимо нашей воли, мы навлекли гнев божий не только на свои головы, но и на голову Джулиуса? Или, быть может, проклятое наследство Мареков сыграло свою роль. С другой стороны, я никогда не боялся за Гжегожа. Я совершенно уверен в том, что когда-нибудь он женится на Эухении Виктории и проживет долгую «нормальную» жизнь. Джулиус… Случилось ли это из-за того, что он не унаследовал мои способности? Магия роднила меня с Гжегожем, даже у Блейза был свой род подчиняющей магии. И хоть я старался внушить мальчикам, что это скорее проклятье, чем дар, Джулиус в пылу ссоры несколько раз высказывал: «Ты-то можешь пользоваться магией ота». У Марии тоже был дар – она, как все Мареки, была стойкой к любой подчиняющей магии и заклятьям. И Гжегожу это тоже передалось, а Джулиусу нет. Он получал столько любви от меня, Марии и Джоша, но их любовь ему была не нужна, а моей он все равно никогда не мог насытиться. Он не бывал доволен ничем и никем. На службе он обходил всех, но неизменно считал, что к нему не относятся серьезно. Благодаря блестящей подготовке срок его стажировки в международной полиции специальным распоряжением был сокращен с трех лет до трех месяцев. А ведь ему было всего семнадцать. Через полгода ему начали поручать уже очень сложные миссии, но он устраивал истерики, обвиняя начальство в недоверии. В конце концов у него вышла дуэль с главой отряда. Я воспользовался магией, чтобы замять это, но в аврорате, в отряде, занимавшемся розыском преступников за границей, повторилось то же самое. Меня удивляло, как он мог продержаться там столько лет. Признаюсь, порой я совсем не понимал, что с ним делать. Столько людей получали от меня мудрые советы по воспитанию детей и успешно применяли их, но меня самого мой старший ребенок порой вводил в полную растерянность. Я всегда понимал, что эта его неблагодарность ничем хорошим не кончится. Это была яма без дна, и когда он ушел из аврората и стал тренировать отряд, со всей своей одержимостью, я знал, что это только вопрос времени. Задолго до того, как увидел ангела смерти над его плечом. По иронии, мы все трое уделяли Джулиусу куда больше времени и внимания, чем Гжегожу. Гжегож всегда был сам по себе, но мы, да и Минерва тоже, чувствовали в младшем это еще с раннего детства – Гжегож никогда не собьется с пути. Он сам выстроил себе график обучения еще в восемь лет, предпочитая делать обширные домашние задания и читать теорию в полном одиночестве, забраковал десятки учителей, а в четырнадцать лет в очередной раз показал матери характер, заставив отправить его в Шармбатон, да и в Шармбатоне добился того, чтобы его приняли на два курса старше, чем полагалось по возрасту. Он собирался стать колдомедиком, ему нужен был диплом, и он не тратил время на получение ненужных знаний. С Джулиусом мы большей частью занимались сами. Джош учил его военному делу, маггловским боевым навыкам и гербологии, Минерва –трансфигурации, я - боевой магии и чарам. Все остальные дисциплины курс за курсом проходила с ним Мария. Языками и колдомедициной с ним еще с детства занимался Гжегож, он-то уже в четыре года свободно болтал на всех языках, на которых говорили мы и соседи, а для травм, которые Джулиус получал на «ученьях» с Джошем, с того времени, как Гжегожу исполнилось шесть, стороннего медика не пришлось вызывать ни разу. Вне уроков мальчики почти не общались из-за разных интересов и замкнутости Гжегожа, однако, что всегда радовало меня – взаимопонимание между ними было. Никогда не слышал, чтобы они конфликтовали. В целом, с Гжегожем нам повезло. Джулиус же не доставлял хлопот до тринадцати лет, точнее, до того момента, когда я исчез из жизни моих мальчиков на целый год. Тогда у него вдруг начались припадки неконтролируемой ярости. Я стараюсь не винить себя в этом, ведь я действительно не мог быть рядом, но я всегда осознавал, что причина вспышек, о которых я узнавал из писем Марии, была во мне. Джулиус не просто любил меня, он меня боготворил. Невозможно проявлять столь сильный гнев по отношению к тому, кого ты боготворишь, но можно выливать его на того, кто не ответит. А Джош боготворил Джулиуса. Надышаться на него не мог еще с первых дней. Хотя и не обладал мягким характером - сквиб, ставший легендой маггловской разведки. Я знал, насколько жестокими бывали его решения, и именно поэтому его и нанял. Сначала предполагалось, что Джош будет только сопровождать Марию в дороге и поможет ей устроиться. Потом, когда они прибыли в Англию, он предложил вариант с женитьбой как разумный способ защиты и Марии, и будущего ребенка. Сам я жениться на ней не мог. Не только потому, что охота на меня шла еще годы. Мы попытались заключить брак еще в Чехии, сам монсиньор взялся венчать нас, но попытка провалилась – магия венчания воспринимала меня как женатого человека. Сошлись Джош и Мария вскоре после рождения Гжегожа. Я тогда уже был с Альбусом. Всех такой расклад более чем устраивал, однако, когда я вынужденно удалился в Испанию, Джулиус вдруг стал обвинять Джоша в том, что тот занял мое место. «Ты тут никто», «ты не имеешь права…» и «пошел отсюда вон» - это было самое мягкое из того, что описывала мне Мария. Сдержать Джулиуса было невозможно. Мои коротенькие записочки, каждая из которых давалась мне невероятным трудом, кажется, только распаляли его еще больше. В конце концов он дошел уже до того, что обвинил Джоша в том, что тот подстроил мое положение. Мария, поняв, к чему идет дело, заперла палочку Джулиуса в сейф и стала выдавать ее только на время уроков. Это привело Джулиуса в такую крайнюю ярость, что, силой отобрав палочку у Гжегожа, он усыпил с помощью сонных чар, которым тот на свою голову научил его, сначала Гжегожа, а потом Марию, и после этого попытался изгнать Джоша из дома. Видимо, мы все должны быть благодарны Богу, что не убить. Джулиус собирался вывести Джоша за границу охранных чар, избить его и, стерев ему знания о магическом мире в целом, отправить в маггловский Лондон. По счастью, Джош смог защитить себя и обезоружить разгулявшегося пасынка. Посадив Джулиуса под замок, он, совершенно не стесняясь в выражениях, написал мне все, что думает о поведении нашего старшенького и «тащи свою задницу сюда как можно скорее». К тому моменту я еще не стоял на ногах, и ни Лео, ни Хенрик никогда бы не разрешили мне перемещаться. Но мне удалось уговорить помочь мне Марию Инессу. Она сварила зелье, которое активировало все резервы моего и так истощенного организма на четыре часа. Стараясь не думать об откате, я переместился с ее помощью в Блуберри-Бинс, где Мария левитировала меня к дому. Хенрик потом кричал, что я уничтожил все их совместные усилия, и, возможно, мое выздоровление и вправду затянулось еще на месяцы из-за той самовольной отлучки, но Джулиус, увидев меня в таком состоянии, мгновенно усовестился и оставил свои безумные планы. По крайней мере, на некоторое время. Джош, конечно, его простил. Он всегда его прощал. Гнев Джулиуса поутих, но периодически он все равно взрывался. Даже тогда, когда я уже смог посещать Блуберри-Бинс с достаточной регулярностью. И каждый раз все шло по одному сценарию – период, когда Джулиус вел себя словно шелковый, затем вспышка, извинение, шелковый Джулиус, вспышка, извинение, шелковый Джулиус, вспышка. Порой мне казалось, что он извиняется перед Джошем только затем, чтобы иметь возможность продолжать занятия и что каждое извинение он бережно сохраняет в памяти, чтобы в конце выставить дополнительный счет. И он его выставил – когда поступил в полицию и перестал зависеть от нас финансово. На этот раз, как я ни пытался того добиться, мне никто не рассказал, что произошло. Все участники событий как будто подверглись групповому Силенцио. Однако Мария, любившая старшего сына более всего на свете, моя Мария, не умеющая толком никому отказывать, попросила меня закрыть для Джулиуса доступ к дому. Это, я полагаю, говорит о многом. Обратно его допустили только после того, как он дал непреложный обет, что больше никогда не попытается навредить Джошу ни прямо, ни косвенно, ни через других людей, не будет этого даже планировать. Мария потребовала, а я скрепил. Примирением, однако, это назвать было трудно. Джош продолжал с ним заниматься, разбирать ошибки, потом по инициативе и через посредничество Джулиуса Джоша взяли в полицию консультантом и наставником. Но разговаривать они почти не разговаривали, и у Джулиуса, если ему случалось упоминать Джоша, делалось такое выражение лица… После смерти Джоша я был уверен, что Джулиус чувствует вину за свое поведение. Но на все попытки заговорить об этом он злился, кричал, что я ничего не понимаю, и уходил. Через несколько месяцев я оставил свои жалкие потуги достучаться до него. Некоторым людям нужно время, особенно таким гордым, как Джулиус. Если бы только оно у него, у нас, было… Но с Джулиусом времени не было с самого начала… С той самой минуты, когда мы с Марией осознали, что произошло. Я надеялся, что Джулиус никогда не узнает об обстоятельствах своего рождения. Мы оба любили его, и это самое главное, а остальное было неважно. И я знаю, что Мария сдержала слово. Но, боюсь, он не мог этого не чувствовать. Несмотря на то, что мы с Марией стали так близки и я был благодарен Господу за нее и детей, и со временем мне удалось примириться с ситуацией, а после смерти отца я и вовсе вернулся к церковному служению, Мария так и продолжала винить себя в том, что разрушила то, что я создавал двадцать лет с такой тщательностью и любовью. И когда Джулиус столь ужасно вел себя по отношению к Джошу, она говорила, что это Бог наказывает ее. И когда так рано и так глупо, неудачно упав в лесу и напоровшись на сук, умер Джош, и когда сама заболела призрачной лихорадкой, тоже так говорила. А Гжегож был зачат нами сознательно, хоть тогда уже и было понятно, что я выбираю совсем другой путь. Но Мария хотела еще ребенка, хотела ребенка от меня, а я был так взволнован рождением Джулиуса – мальчик, сын, наследник, которому я передам все, что только смогу… Я не отказал бы ей, даже если бы она запросила шестерню. Джош тогда еще не занял место в ее сердце. Да и занимал ли он его когда-нибудь по-настоящему… Раны ее были слишком глубоки. Я много в своей жизни повидал гнусностей, но семейство Мареков стоит особняком. Одному только Карлу удалось избежать «проявлений». Дай Бог, чтобы он никогда не сворачивал с выбранного пути… В ту февральскую ночь, когда Блейз позвал меня, я был у Альбуса. Для связи мы пользовались камнем, который нагревался, если на нем появлялись слова. В тот раз на камне было только одно слово: «Помоги». Камень, который действовал одновременно как портал, привел меня на дорогу из Хогвартса в Хогсмид. Блейз сидел в сугробе, босой, и тщетно пытался закутаться в остатки мантии, под которой ничего не было. Волосы были в крови и под глазом наливался фингал. Палочки при нем не оказалось. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что произошло. Он воспользовался своей магией, чтобы отвести глаза Филчу и всем остальным, кто ему мог встретиться, и отправился на злачную вечеринку. В тринадцать-то лет! К великому стыду моему, первой реакцией моей было накричать на него: - Как ты мог?! Идиот недоделанный, какая нелегкая тебя понесла?! - Какая теперь разница? - огрызнулся Блейз. Но пояснил: – Я думал, там будет только выпивка. Я торопливо обследовал его, чувствуя, как волосы встают дыбом. Шесть партнеров. Шесть. И не в первый раз. Я старался не думать о том, что они с ним делали, хотя характер разрывов говорил о многом. Я уже видел такое, у жертв пожирателей или тогда, когда мы с Аластором работали над делами, связанными с рабством. Других повреждений у Блейза было немного. Разбитая голова, помятое ребро, небольшие ушибы и порезы. Круциатус к нему не применяли. - Это кто-то из Хогвартса? Старшекурсники? - На оба вопроса нет. Я перенес его в лондонскую квартиру, сообщил Альбусу, что мальчик останется на ночь у меня, устроил его в той самой постели, в которой днем стонал подо мной директор школы чародейства и волшебства, и вызвал Авиценну. Тот только-только вернулся домой после долгой смены и сначала попытался перепоручить задачу кому-то другому, но услышав о подростке, сказал, что будет через десять минут. Авиценна работал над Блейзом около часа, два раза посылал меня к себе домой за зельями и бальзамом, и когда я приносил их, сразу выгонял из комнаты. Потом вышел ко мне в гостиную и выставил на стол четыре фиала – один пузатый размером с треть ладони, два узких того же размера и один совсем крошечный. Затем опустился в кресло у камина и, запрокинув к потолку узкое лицо с трехдневной щетиной, вытянул к огню длинные худые ноги. Я молча протянул ему бокал блишена и сигарету. - В пузатом – сперма шестерых уродов, - сказал Авиценна, с видимым удовольствием делая глоток. – В одинаковых – два разных волоса. И ты не учел женщин. В маленьком - кровь одной из женщин, он ее укусил. Найди хорошего зельевара-криминалиста, пусть отделит сперму каждого. Я могу сказать только, что все они молодые мужчины до тридцати и что один из них бесплоден. Сейчас дай пацану как следует выспаться. Ребра и ушибы заживут к утру, все остальное в течение двух-трех дней. И не дави на него. - Он под обетом, - кивнул я. - Под очень умелым и изощренным обетом, - заметил Авиценна. – Но они не запретили ему делиться деталями. - Вряд ли они помогут. - Вряд ли, - согласился он. – Вот же наглые твари. Оставляют улики как попало и ничего не боятся. - Потому что они знают, что их никто и никогда не будет судить. И их жертвы это знают. И мы это знаем. - Позови меня посмотреть, что у тебя получится под оборотным. Он так и уснул в кресле через пару минут. Я вынул недокуренную сигарету из его руки, затушил ее и пошел проверить Блейза. Он спал на боку, зажав в неловко вытянутой руке кисточку от балдахина. Выглядел он куда приличнее. Фингал побледнел и приобрел зеленоватый оттенок. Я уже хотел выйти, когда услышал тихое: - Поговори со мной. Я придвинул кресло к кровати и сел. - Поговори со мной об этом, - сказал Блейз, отворачивая лицо. Ему было стыдно и страшно, если то, что ты чувствуешь после такого, вообще можно как-то описать, и я прекрасно понимал его. Я смог (хотя бы иногда) смотреть в глаза Марии только через год, а для Минервы так и не решился воскреснуть. Порой это чувство – что все знают, охватывало меня в момент, когда я был на каком-нибудь званом обеде или вел службу. Я так и не смог заставить себя пройти по Косому переулку даже под оборотным. Да, я справлялся со своим состоянием. Мое здоровье полностью восстановилось, я воспитывал детей, руководил монастырем, занимал важный пост в церкви, вел обширную общественную деятельность, писал статьи по острым вопросам и брошюры на темы вроде «Все о смешанных браках: как магглу успешно войти в магический мир» и регулярно обедал у Вильярдо. В конце концов я даже позволил Альбусу снова прикоснуться ко мне. Но иногда я неделями не мог отделаться от мучительнейшего стыда, иногда я просил заместить меня на службе или отказывался от ужина с важнейшим человеком, сказываясь больным, в то время как на самом деле я просто не мог выдерживать того, что на меня смотрели. Я мог лежать в постели несколько дней, я накачивал себя сонным зельем, потому что сон давал возможность забыться. Бывали и минуты такой душевной слабости, что мысль о самоубийстве казалась не грехом, а благословением. Как легко мне было понимать несчастную Мэри. Я много раз беседовал с ней, казалось бы, моей целью было помочь ей примириться с ее грехом и жизнью и найти опору, чтобы она могла жить по-другому, но в глубине души я всегда знал, что только смерть будет ее избавлением. И никогда, ни одному человеку я не рассказал о том, что происходило там со мной. Мне пришлось перечислить заклинания или симптомы зелий, которые я мог вспомнить, для Лео, но некоторые вещи я так и не заставил себя произнести даже под угрозой утраты здоровья. И с тех пор моя дружба с Лео, мои отношения с Марией Инессой, сколько бы я ни притворялся, что все в порядке, что я им невероятно полезен и что они не обошлись бы без моего покровительства – все это имеет тот же оттенок стыда. - Пожалуйста, - проговорил Блейз быстро, чуточку задыхаясь. Видимо, я держал паузу слишком долго. И эту свою манеру говорить я узнавал в нем тоже. Сейчас ему требовалось одобрение, принятие, подтверждение того, что я не отвернусь. Требовался мой голос, самой интонацией заверяющий, что все в порядке. Я поправил на нем одеяло: - Я здесь и я буду с тобой говорить, сколько захочешь. Когда это случилось в первый раз? - Девятнадцатого января. Я… я рассказал Джулиусу. Он сказал, что займется этим, как только покончит с одним важным делом. - Покончил, - согласился я. «Ты будешь мной гордиться». - Джулиус не сможет… Я не мог заставить себя произнести это слово вслух. «Погиб», «умер», «его больше нет». Что в таких случаях говорят другие? Я ни разу не смог это все выговорить. Гжегож все понял по одному моему взгляду. Расспрашивал людей Джулиуса сам и похоронами занимался сам. К Ирвен тоже ходил сам. Ирвен ждала ребенка, мальчика. Я знал, что мне нужно было к ней пойти. Ради всего святого – это ребенок Джулиуса. Ему было плевать на этого ребенка, но мне не плевать. Я собирался предложить всю возможную помощь. Но не сейчас. Сейчас я просто не мог. - Я… догадывался, - с усилием сказал Блейз. - Совы вернулись с моими письмами. Он хотел сделать тебе подарок, - вспомнил он. – Он говорил, что никогда в жизни не дарил тебе подарков, а теперь сделает такой, какой будет стоить всего остального. Он успел тебе его подарить? - Давай по порядку, - перебил я его, боюсь, чересчур резко, но, к счастью, он был не в том состоянии, чтобы обращать на это внимание. - Кто это был? И почему ты пошел к ним второй раз? - У них картины. Они рисуют картины по воспоминаниям. Они сказали, что пришлют их в школу. И матери. И особенно Малфою. Люциусу Малфою. И Гарри Поттеру. – Он отвел глаза. – Я не могу рассказать, кто. Значит, его заставляли рассказывать о своих фантазиях. Это было… так похоже. - А показать ты сможешь? - Тоже нет. Любым способом. Ты должен сам догадаться. - Джулиус догадался? - У него была версия, - подумав, ответил Блейз. – Он хотел проверить одну догадку. Они… сказали, что позовут меня в следующий раз. - Не позовут, - заверил его я. – Даже если я не узнаю, кто это, у меня есть средство заставить их забыть. - Но картины?.. - Картины сотрутся. Стираются все воспоминания об определенном событии, изложенные на бумаге или нарисованные. Стираются даже надписи на памятниках. - Мощно, - уныло заметил Блейз. Я не хотел так бездарно растрачивать остатки зелья Сицилии Изабеллы, которое, быть может, никогда никто не сможет повторить, но не видел никакой другой возможности. - Хотел бы я этого не помнить, - сказал Блейз со злостью. - Разумеется. - Что целесообразнее? – спросил он. – Если я буду об этом помнить, то я смогу избежать угрозы в следующий раз? Но если не буду, то никто никогда не сможет прочесть это в моих мыслях. И я не смогу нарушить обет, потому что не буду помнить. А еще он не будет оглядываться с мыслью, знают ли об этом окружающие. Не будет спрашивать себя, мог ли он это предотвратить, если бы повел себя по-другому. Не будет ненавидеть свое тело, считая себя грязным и недостойным. Не будет расцарапывать или резать себя в минуты отчаяния. - Мне придется стереть твои воспоминания, чтобы стерлись их воспоминания. Это работает именно таким способом. - Ясно. Они знают о моей магии, - продолжил Блейз. – Я пытался применить ее в первый раз, пытался защитить себя, - он посмотрел на меня с вызовом – мол, не думай, что я такая размазня. - Я знаю. Но их было слишком много, так? - Так, - он обхватил себя руками. Я тоже так делал иногда. - Они велели мне привести в следующий раз еще кого-нибудь… Недели через две. Они дадут знать. Поттера. И Драко тоже. Они Драко приметили, когда он ходил в Хогсмид. А Поттера я даже не знаю, когда. Что, если я забуду, а они тогда будут в опасности? Драко, конечно, тот еще говнюк, но он сломается, если ему придется через такое пройти. А что будет с Люциусом… Меня меньше всего волновало, что будет с Люциусом. Точнее, я и так знал, что с ним будет. Люциус был в моем списке. Но Драко был ребенком, который не должен был пострадать. Как и остальные дети. Вот тогда у меня и родился план. Я всегда гордился этими своими маленькими, затейливыми планами, которые имели привычку сбываться именно так, как я задумывал. - Не будут они в опасности. Я прослежу за этим. Хочешь помочь мне отомстить моему врагу? – спросил я. - Заодно сделаем так, чтобы они не смогли использовать тебя. Заодно можно было проверить, действительно ли я так хорошо знаю Снейпа. Если я прав, Снейп с Поттера и Блейза после этого глаз не должен был спускать, заодно не давая Блейзу проявлять магию ни на Поттере, ни на других учениках. При этом он не должен был его сдать. Как минимум потому, что не захочет расписываться в собственном бессилии. Если же я ошибался, то всегда мог уладить эту ситуацию на ходу. - Тому самому, про которого тебе нагадала мама? - у Блейза загорелись глаза и он завозился на постели, пытаясь сесть. Чувство нужности – великая вещь. - Тому самому. И… Я на секунду представил своего мальчика в лесу, у озера, ничего еще не подозревающего. Банши, сказал Герхард. А уж он-то знал все о нечисти… - И что? – уточнил Блейз. Я заставил себя это произнести: - И из-за него погиб Джулиус. - Ты расскажешь? – аккуратно спросил Блейз. Но тут же уточнил: - Не сейчас. Я не мог выговорить ни слова. Родители не должны терять детей, думал я. Никогда. Джулиус расплачивался за мои грехи, что в прямом, что в переносном смысле. Снейп был моим врагом, а не его. Зачем, ну зачем он в это полез?! Сбивая весь существующий план в любом случае… - Давай к делу, - сказал Блейз почти сердито. – Что ты хочешь сделать? - Подергать тигра за усы и создать у него иллюзию контроля. - И что мне нужно делать? - Кое-что мерзкое. Я все время буду рядом и вмешаюсь в случае необходимости. - Это нужно для того, чтобы загнать его в ту самую ловушку? - Совершенно верно. Но мне на какое-то время придется заблокировать твои воспоминания обо мне. И твоей мамы тоже. Иначе он сможет прочесть их и тогда все пойдет насмарку. - Но потом мы вспомним? – Блейз говорил теперь небрежно, но я различил за этой небрежностью испуг. - Обязательно. Я не собирался терять еще одного ребенка. «Ты будешь мной гордиться». Всегда.