Наперегонки

3-13 июля 1995 года, POV Альбуса Бабайди из тех людей, про которых говорят «жизнерадостен до отвращения». У него мускулистые руки и своеобразное чувство юмора. Хоть он, конечно, утверждает, что своеобразное оно у меня. Также он тверд в своих намерениях. Очень тверд. Час, а то и полтора ни о чем не думать – драгоценнейший из даров. Если, конечно, патронус Северуса нас не прервет в очередной раз. - Вы оба рискуете, - серьезно говорит Бабайди. Я стою у окна, рассматривая ночной Париж с высоты небоскреба. Летняя сессия Конфедерации идет в Страсбурге. Сессия закончится – и наш «роман» с Бабайди закончится тоже. Не знаю, стоит ли ставить в известность об этом Северуса. С одной стороны, его ревность и злость поутихнут, с другой – не так легко мне сдерживать себя, когда он устраивает провокации, словно озабоченный подросток. – Ты, конечно, и сам это знаешь. – Бабайди кладет руку мне на плечо, то ли продолжая свою мысль, то ли отвечая на мою. Его пальцы скользят по моей спине, задирают робу. Ладонь собственнически сминает ягодицу. Он жарко дышит мне в ухо: - Готовился, да? На миг передо мной мелькает лицо Северуса. Отметаю его, закрываю глаза. - Не думай о нем, - губы Бабайди скользят по моей шее. – Думай о том, как я буду тебя иметь. Он врывается в мое тело размеренными толчками, и в каждом из них - физическая мощь. В Северусе этого нет. Северус, мой страстный мальчик, страстный и хмурый… худой, несильный, всегда так быстро выкладывался, и я никогда не мог забыть про его сердце. А если и забывал, то потом нещадно корил себя. Просыпался ночью и прислушивался – дышит ли? И как именно дышит. А кошмары, в которых с ним всегда что-то происходило? Я надеялся, что хотя бы в этот год их не будет, но напрасно. Только теперь я не мог видеть его после того, как во сне находил его бездыханное тело. Да, Грегори, месть твоя удалась… И я сам, сам, старый дурак, зашел в ловушку. Ослепленный. Что ж, Альбус, маг ты великий, и ошибки у тебя «размером с задницу взрывопотама и воняют, как задница взрывопотама»… Это Аб так однажды выразился. Гел от хохота аж икал потом … … Бабайди любит роскошь и красивые ткани. Он похлопывает по малиновому бархату, расшитому золотом. Скалит белоснежные зубы: - Ты так подходишь этому дивану, Ал… … - В Африку я его не пущу. За это можешь быть спокоен. - Я стою у окна, опираясь рукой на подоконник. Он обнимает меня со спины, делая подходящие случаю движения животом. – Пока я жив, а я еще долго буду жив. – Потом замечает: - Треть конфедерации на твоей стороне. - Треть меня ненавидит, - улыбаюсь я. - Еще треть можно соблазнить, - Бабайди становится на колени, засовывая голову под мой подол. Горячий язык трогает меня между ягодиц, и я не сдерживаю стона. Бабайди хлопает меня по ягодице. – Давай, Ал, вставай раком. Я сначала излижу тебя до красноглазых хорьков в глазах, а потом выебу… В прошлый раз он пояснил, что африканские хорьки очень вонючие. «Когда называешь кого-то животным, позаботься, чтобы не давать ему силу». «А обязательно животным?» - поинтересовался я. «Обязательно», - ответил он. - ...На твоем месте я бы не высовывался сейчас. Не показывал, насколько сохранил свое влияние. Пусть думают, что мы сдали тебя, а мы сделаем финт Вронского в самый нужный момент. – Я только что пришел. Мы оба все еще одеты, и сидим на полу, застланном белоснежными шкурами. Бабайди - в сине-голубом платье, расшитым серебряными звездочками, с серебряной каймой по широким рукавам и подолу. - Франция, Германия объелись Гриндевальдом. Вряд ли они захотят повторить. Да и Мадам Максим поставляет выпускников с надежными вкусами. - Зато Игорь вырастил… Да и в Германии найдутся семьи, которые затаили злобу после поражения. - Немного. Его сторонников судили слишком громко. Все, кто мог, бежали. Испания, Италия – вот гнилая ветвь. Туда Гриндевальд не дошел, а сторонников у него там осталось много. Да и личные сторонники у твоего Хорька имеются. - В Испании есть… друг, - запинаюсь, прежде чем обозначить статус Грегори, - который может сделать многое. - Но не только друг, да? – скалится Бабайди. - Внук Гриндевальда, - решаюсь я. Бабайди присвистывает. - Он может возглавить движение в нужный момент… - И увести его… - … по указанному адресу, - заканчиваю я. Бабайди хохочет: - Качественные у вас грибы были. Раздумываю, раскрывать ли детали плана. Мы с Бабайди связали себя узами кровной дружбы, но никогда не знаешь, как оно повернется. С другой стороны, если со мной что-нибудь случится… - Побереги слова, - он призывает два апельсина, которые чистятся на ходу. Один протягивает мне. Запускает зубы в оранжевую мякоть. Сок течет по его подбородку. Придвигаюсь и слизываю. А Северус когда-то с тыквенным соком… Сжимаю зубы. - Интересно, и как ты целоваться с таким ртом собрался? А пальцы смочить, чтоб я тебя смазал и трахнул? Я беру его руку и несу ко рту. Он вырывает ее, опрокидывает меня на шкуры и, сорвав с себя одежду заклинанием, проводит по моим губам своим гигантским черным достоинством. Потом достает фиал, из которого пахнет гиацинтом. - Пробовал зелье Глубокая глотка? – интересуется. Из меня вырывается животный стон. - Вот таким ты мне нравишься, - говорит. - Неужели другим не нравлюсь? - Может быть, да, а может быть, нет, - скалится. О дальнейшем, пожалуй, умолчу. В другой раз Бабайди неожиданно прерывается от интереснейшего занятия, включающего его рот и мой член, и смотрит мне в глаза так пристально, что я начинаю ерзать под ним. - Ал, ты правда думаешь, что я думаю, что ты спишь со мной потому, что я могу помочь тебе? Последний раз мне взгляд хотелось отвести лет пятьдесят назад – когда Грегори заобливиэйтил Минни. Бабайди только качает головой и больше ничего не говорит. Возвращается к своему занятию. Я же несколько дней не могу перестать думать. Верил ли я после Гела кому-нибудь? Верил ли я Гелу? Да кажется, что и никому. Дай Северус мне непреложный обет – я ему и в этом случае поверить не смогу. Удивительно, но даже он, кажется, обладает удивительным даром привлекать к себе верных людей. Равно как и сущностей. Ричард, водяной демон... Сириус, если прибавит к изобретательности настойчивость. Сириус может по глупости и несдержанности принести неприятности, но не предаст. С другой стороны, так ли уж важно доверие, если есть другие способы?.. - Ви-и-ижу, решил, - тянет Бабайди насмешливо при следующей встрече. – И где вы в вашей Британии только беретесь такие?! – Срывает с себя подвеску с лунным камнем и одевает ее мне на шею. – Это, Альбус Персиваль Вульфрик Брайан, портал. В дом моего младшего сына. Будет подкатывать к тебе – не соглашайся, а то его старшая жена очень сильна в проклятьях. И старшие внуки если будут подкатывать, тоже не соглашайся – потому что тут я сам тебя прокляну. Если без меня, конечно. Некоторое время я размышляю, действительно ли он шутил. Как я и предполагал, узнав о моем опыте с дневником из Литтона, он долго смеется. Пересказ моих видений после принятия зелья Связи, пожалуй, опустим. Самое приличное из них было Крамоакулой с торчащим из заднего прохода фонарем. - Ты чего хотел узнать-то? Трахается ли он с Хорьком? Ну, узнал? Верх этого фарса - теперь мне доступны все эмоции Северуса, когда он вступает в эротические интеракции, от флирта до… - Я такое проделал однажды с бывшим, - продолжает смеяться Бабайди. - Пятьдесят лет назад. На всю жизнь научило. - И как же ты решил вопрос? - К шаману сходил. Он меня успокоил. Сколько ты выпил? - Пару капель ему и себе. - Ну, через пару месяцев сойдет на нет. Пару месяцев… Пару месяцев эмоций Северуса со всеми партнерами и крамоакул! Бабайди дружески приобнимает и похлопывает меня по плечу: - Хочешь совет? В следующий раз прежде чем пробовать дурь, проверь ее на ком-нибудь другом. Под Чарами неузнавания он знакомит меня с маггловским Парижем, катает в метро. Мы пьем шампанское на веранде отеля на Монмартре, и я думаю, что Северус, наверное, чувствовал бы себя здесь неуютно. Во взгляде Бабайди, который я ловлю на себе – усмешка. - В начале октября здесь будет праздник вина, - говорит он. – Я зарезервирую номер. Необыкновенно приятно обладать знанием, что мы доживем до октября. Иногда мне приходит на ум, что Бабайди развлекается. Мы для него – игрушки, недалекие умом диковинки, символы чужого мира. До того, как я попросил его о встрече после своего стремительного «падения», мы пересекались лишь на сессиях и срочных заседаниях. Письмо, что было чрезвычайно любезно с его стороны, он выслал мне еще до того, как меня убрали из делегации. - Южная Америка, - говорю я. - В Южной Америке много последователей и Гела, и Тома: туда бежали целыми семьями. Бабайди кивает. - Бразилию я тоже беру на себя, - говорит он. – А вот испаноязычными странами тебе придется озаботиться самому. Его нога под столом дотрагивается до моей. - Как ты смотришь на то, чтобы я взял тебя прямо здесь? – спрашивает он, не меняя выражения лица. За просьбу Северуса он берется с необычайной серьезностью. Когда мы возвращаемся в небоскреб, чтобы обсудить дальнейшие действия, Бабайди демонстрирует мне думоотвод по-африкански: берет фиалы с воспоминаниями и выливает их прямо в воздух. Они остаются висеть в виде легкой дымки. Он вытягивает руку, и они выстраиваются в одну линию на уровне его головы. Он медленно проходит сквозь них, тратя примерно по минуте на каждое. - Мне, ты полагаешь, смотреть не обязательно? – интересуюсь я. - Тебе хватит, - говорит он непререкаемым тоном, хотя я еще не видел ни одного, и, разумеется, не знаю, что буду смотреть их по причине чрезвычайной настойчивости Северуса вечером. - Я совершил однажды большую ошибку, Альбус, - продолжает Бабайди. – Отправил сына во Францию в католическую школу. Ты зря ставишь на меня – я отнюдь не всегда придерживаюсь принципов всеобщего мира и любви. Его голос совершенно спокоен, но в эту минуту я понимаю про него все. И именно в эту минуту я понимаю: он меня не оставит. Я беру его за руку и веду на диван. Воспоминания о боли несчастных мальчиков колышутся за моей спиной. Когда я вхожу в него, на его губах все еще плавает усмешка. В среду ночью я прихожу к нему… просто потому, что надо же куда-то идти. Не в дом на озере же. И не в Хогвартс. Бабайди выходит из спальни. Ярко-желтый халат, расшитый золотистыми волшебными палочками, приглашающе распахнут. Увидев меня, он запоясывается и призывает на столик у дивана сразу восемь бутылок вина. Видимо, ужас отражается на моем лице. - Две тебе, шесть мне, - заверяет он успокаивающе. Через час, впрочем, добавляет еще три. В высшей степени интересное это занятие – в полном молчании пить вино. - Альбус, а ты сам чего хочешь? – спрашивает он на исходе второго часа. - Чего ты хочешь для себя? Если бы не было войны, если бы она уже закончилась, если бы ты мог выбрать любого человека, чтобы он был с тобой, тогда что? - Быть с Северусом, - отвечаю я без всякого раздумия. - Никто никогда не задавал тебе такого вопроса, да? – усмехается он со всей своей жизнерадостностью. И замолкает. - Все вернется на круги своя, - говорит затем, глядя в далекое будущее. После меня? После нас? - Отвяжи его, - продолжает Бабайди. Не то чтобы я не считал, что он прав, но мне представляется, что я в Черном озере, с грузом, связывающим ноги, иду ко дну. - Отвяжи его, - в голосе Бабайди вся мягкость мира. «Это самый ценный подарок, который ты можешь сделать себе и ему», - остается непроизнесенным, но понятым. Переместившись от Бабайди в Хогвартс, я решительно подхожу в спальне к зеркалу. Зеркало Еиналеж, конечно же, не упустило такого случая. - Да, я буду с этим жить до конца дней, - говорю я, вглядываясь в изображение. Которое подергивается рябью и тает, оставляя привычное отражение. Как там Аб выражается? «На каждую козью жопу найдется козий хрен»? Ко времени сбора ордена я переношусь в дом Сириуса. Северус, ключевая фигура собрания, не появляется ни до него, ни во время, ни после него.