Наперегонки

Ночь с 14 на 15 июля 1995 года, четверг-пятница, POV Грегорио Павана Я уже собираюсь пойти спать – мне очень хочется к Вильямо, как минимум поделиться открытиями, но завтра опять сессия, когда внезапно приходит Эухения Виктория. Сначала я вообще не могу ее понять. Она пьяна, ее речь очень сбивчивая, и из того, что я расслышал, я делаю заключение, что она несет какой-то бред и путает одного брата с другим. Дескать, Ромулу сбежал, и они его искали всю ночь. Антипохмельного зелья при этом у меня, к большому моему прискорбию, нет. Обычно я держу его на всякий случай – мало ли кому из мальчишек всех возрастов придет в голову прийти ко мне в таком состоянии, но недавно все запасы вышли, а Эухенио в его нынешней ситуации я нагружать не стал. Поэтому для начала заставляю Эухению Викторию как следует умыться, затем мы спускаемся в кухню, где я делаю кофе. Потом ее рвет в туалете, и я пою ее травами. Я совершенно спокоен, потому что абсолютно уверен, что ей всего лишь понадобилось расслабиться, чтобы отойти от событий двухдневной давности, а вино ударило в голову, и… Поэтому, когда она наконец может говорить внятно и выясняется, что Ромулу сломал пальцы и никогда больше не сможет играть, это как удар поддых. Я смотрю на нее, пытаясь проморгаться, потому что уже не уверен, что она здесь, в кухне, не уверен, что это не сон и не галлюцинация, потому что такой дикой, я бы даже сказал, дичайшей, истории с ним случиться не могло. И все-таки она случилась. Я так боялся всегда, что ему навредит кто-то другой, так сильно старался оградить его, что совершенно упустил из виду, что он может навредить себе сам. Где-то у меня был блишен. Ну то есть не где-то, а в шкафу, полка под зельями, и в библиотеке тоже, чтоб далеко не ходить, когда я принимаю посетителей там, и, кажется, здесь, в буфете, бутылка тоже есть. Орухо, конечно, тоже, но… что сказать? Не патриот я, совсем не патриот. Я еще и чай вместо кофе пью. От блишена становится не то чтобы легче, но по крайней мере перестают дрожать руки. Очень хочется броситься в замок, убедиться, что сам Ромулу жив, чтобы просто, черт возьми (прости меня, Господи), увидеть его, но Эухения Виктория останавливает меня: Эрнесто велел не беспокоить его до утра. Растравливая себя, я заставляю ее пересказать все в подробностях. Я прекрасно понимаю, что она не просто так ко мне пришла. Часть про то, что Рита не справилась и что Ромулу не велел, она выделила особо. Наконец она переходит к делу. Однако же, выросла деточка – не стесняется нисколько. - Зелье очищения, - берет она за рог громамонта. - Ты говорил, что оно и сейчас применяется в разных ритуалах… Значит, рецепт должен существовать. Ты знаешь, где его найти, так ведь? Это ведь не будет вредом? Раскаяние это ведь очищение души? А девочке нашей самое место на Слизерине. Да что там Слизерин... Поскольку мой взгляд, без сомнения, сейчас выражает все, что я хочу сказать, она втягивает голову в плечи. На миг. Затем вскидывается: - Вот только не ври мне сейчас про христианское всепрощение! А если тебе все равно, если ты можешь простить его и перейти через это, если ты можешь переступить через то, что случилось с Ромулу, то ты просто никогда не любил его и рыба без чувств! - Эухения Виктория, ради Бога, думай, что говоришь! – осаживаю ее я. – Я только что услышал готового пожирателя смерти! Хочешь вступить в ряды Волдеморта? Пожалуйста. Я вас познакомлю! Она, конечно, начинает плакать. А я понимаю, что блишен, к великому моему сожалению, не помог. Пытаюсь молиться, но все молитвы выскочили из памяти, кроме одного только: «Помилуй, Господи, нас грешных». Я должен усмирить гнев. Я должен усмирить его прямо сейчас. - Грегори, ты не видел его! – бормочет она, размазывая слезы по щекам. – Он подошел к нам, как человек, который владеет им, ты понимаешь?! Я-то понимаю. Ко мне тоже так… «подходили». - Эухения Виктория, - наконец мне удается смягчить тон, - одна из самых распространенных ошибок молодости – думать, что все взрослые вокруг глупее тебя. Ромулу старше тебя на девять лет. И он, замечу, жил и учился один, в мире магглов, в то время как ты никогда не покидала семью. У него в любом случае больше жизненного опыта, чем у тебя. - Да, только он себя покалечил с этим-то опытом! - Однако, судя по твоему рассказу, он знал, что делал. У него было намерение, и он его выполнил. И не тебе его оспаривать. Да, ты сильная волшебница. По крайней мере, род тебя считает таковой… На ее лице появляется обида. - Но твоя сила необузданная, неконтролируемая. Ты имеешь большую силу и хорошие знания по некоторым предметам… - Хорошие?! Да во всей Испании никто не сварит зелья лучше меня! - Хорошо, лучшие знания по зельям во всей Испании. Если мы забудем твоего деда и твою мать. Но даже если ты случайно уже превзошла их, это не делает тебя по-настоящему взрослой. И то, что ты пережила, еще не делает тебя ни взрослой, ни мудрой. И это не делает тебя мудрее людей вокруг тебя. Гнев и желание отомстить никогда не являлись хорошими советчиками. - Почему же? Вот граф Монтенегро отомстил. Разговаривать с подростком, который путает реальность с романами – то еще удовольствие. Хотя, что греха таить. «Граф Монтенегро» и на меня в свое время повлиял. Не знаю, кто скопировал «Графа Монте Кристо» и переписал его для магического мира, но книга бестселлер во всех странах еще со времен моего детства. Помню, как мама его читала, притулившись на мельничном камне в монастырском саду, которого сейчас уже нет. И когда я подошел и взял первый том, лежащий в траве, она даже не пошевельнулась. Мы тогда просидели там весь день. Была весна, все вокруг цвело, и я не предполагал, что пройдет два месяца, и моя жизнь совершенно изменится. По моей собственной непроходимой глупости. И хотя я знаю, что был всего лишь ребенком, который не знал ласки, знаю, как дети идут за первым встречным растлителем, когда им дарят каплю внимания, вероятно, я никогда не смогу себя простить. Потом, уже в Хогвартсе, я воображал неких злых людей, которые оторвали меня от отца, и как я им отомщу, когда вырасту и стану взрослым волшебником. Есть некая убийственная ирония в том, что когда я вырос и когда я через много лет худо-бедно стал налаживать отношения с отцом, действительно нашлась такая злая сила – Фелиппе Вильярдо. И я не смог ей противостоять. Как, где он увидел нас с Альбусом, совершенно непонятно. На людях мы были предельно осторожны, использовали оборотное, благо у меня как у аврора и начальника особого подразделения в те времена, было к нему предостаточно доступа. А уж отчеты я писать умел. Подозреваю, что Аластор вылетел бы из Аврората еще в семидесятые, если бы я не писал их за него. Интересная с ним вышла история. Я весь год порывался с ним встретиться, но Альбус считал, что еще не время раскрывать себя, и в чем-то он был, несомненно, прав: Аластор, будучи полным параноиком, при этом не раз забывал об осторожности в пылу боя. Я всегда думал, что если кто-то из нас и попадет в плен, то это будет он. И все же порой мне хотелось поступить вопреки воле Альбуса, однако я не посмел. Внезапно до меня долетают слова Эухении Виктории: - Граф Монтенегро отомстил, и все считают его правым, между прочим. Вероятно, это даже хорошо, что она заговорила на эту тему. - А ты знаешь подлинную историю, на которой был основан роман? Она хмурится: - Нет. - Так вот, дорогая моя девочка, прототип героя, маггл, так увлекся местью, что в конце концов дал себя убить. У нее сейчас на лице написано, что уж она-то такой дурочкой не будет. - И благородным героем он, в отличие от героя романа, не был, - продолжаю я. - Он сделал так, чтобы сын одного из обидчиков сел в тюрьму за преступление, которого не совершал, а дочь оказалась опозоренной и умерла от потрясения и горя. Не говоря уж о том, что он убивал сам. - Но я же не собираюсь наказывать невиновного! - Дорогая моя, представления о виновности разнятся из века в век. Магглы убивали волшебников, потому что считали их виновными в колдовстве. Да и Эрнесто какое-то время назад грозила бы смертная казнь. И даже Ромулу. - Насилие это насилие, здесь не может быть двух мнений! - Дорогая, всегда может быть два мнения. И больше. И ни одно из них может не оказаться верным. И прежде чем судить другого, спроси себя, так ли уж ты безгрешна. Много раз спроси. Во-вторых, спроси себя, все ли ты знаешь об этой ситуации. А в-третьих, спроси себя, зачем ты судишь другого. Если Ромулу не желает быть отмщенным и просил тебя и всех не делать этого, то почему этого хочешь ты. Ведь не ради же Ромулу, которому это не нужно. Кажется, мне наконец удалось найти верные слова. Эухения Виктория согласно кивает: - Ты прав. Я… я просто, наверное, злюсь на все подряд. Еще с того времени, когда сбежал Гжегож. Или еще с фермы. - Ты испытала страшную боль. И тебе пока неясно, в чем была цель этого. А когда нам неясен план Господа, мы растеряны. - Но ведь невозможно, чтобы такое входило в его план? - Отчего же? В Священном писании немало примеров того, что в его план входило такое, что обывателю кажется сомнительным. И смерть Иисуса на кресте тоже была частью его великого замысла. - Никогда не понимала, как можно пожертвовать сыном! Или просить другого пожертвовать своим! И вот и скажи мне, в чем великий замысел в ситуации с Ромулу, а?! – снова взвивается она. - Я могу только предполагать. Я, конечно, мудр, но не настолько, насколько мудр Господь. Возможно, эта ситуация дана Эрнесто для того, чтобы он стал более человечным по отношению к близким; тебе - чтобы ты увидела, что твоя злость не связана с реальными действиями других людей и что она сильнее голоса разума; Ромулу – чтобы он понял наконец, как сильно его любят. - Угу. А тебе она для чего дана? - Мне… - я задумываюсь, - вероятно для того же, для чего и тебе – лишний раз убедиться, что гнев мешает нам ясно мыслить. А отчаяние тем более. Кроме того, мне, несомненно, нужно больше думать над поступками, которые могут затронуть других. Проводив ее, я чувствую себя таким усталым, что единственный правильный выход будет лечь спать. Но то шум какой-то за окном мешает – и откуда он взялся только?! то постель кажется жесткой, то внезапно жажда охватывает, а в голове без конца вертится вопрос – правильно ли я поступил, что показал Ромулу воспоминания и отдал копии дневников Розье? Он пришел сам. Он был уже так измучен своей одержимостью и своим страхом. Он вбил себе в голову, что что-то случится с Ритой, если он выберет Снейпа. Разумеется, я знал с самого начала. В какой-то момент я даже решил было, что Снейп узнал, кто я, узнал все обо мне, и решил отомстить мне таким образом, но позже я понял, что это была чистая случайность. Чистая случайность, которая, если ситуация должна была развиться так, как я предполагал, играла мне на руку. Разумеется, затянись она, Ромулу оказался бы под ударом, независимо от того, пожертвовал бы им Снейп или нет. Разумеется, я не собирался допускать никаких разрушительных последствий. Но она не затянулась. И в некоторой степени было даже интересно, как именно будут развиваться события. Когда Ромулу пришел ко мне и задал вопрос, я уже и сам подумывал, не взять ли дело в свои руки. Но что, если я должен был настаивать, чтобы Ромулу не решал сгоряча? И что же? У них со Снейпом должно было быть великое будущее, когда Ромулу уже превратился в тень себя? И что, если не тень Снейпа, преследует его сейчас, в этой мирной устоявшейся жизни? Действительно пожиратель. Пожрал все самое дорогое в моей жизни. Нет, нет, ненависти быть не должно. Я встаю и начинаю ходить по комнате. За окном непроглядная темнота, и зачем вообще я в него смотрю? Вильямо ведь меня не ждет сегодня, мы не договаривались, и я еще не нашел окончательный ответ, и, может быть, даже и не окончательного не нашел… Когда я прихожу во дворец стрегони, и Вильямо встречает меня, мне кажется, что он скажет сейчас что-то в духе: «Ты ходишь сюда, как на работу». Но он только берет мою руку в свои узкие ладони и нежно целует сначала в запястье, а потом в ладонь. За ним я вижу строй свиты, однако стоит моему сердцу дрогнуть, Вильямо перенаправляет меня в обход. - У них есть свои обязанности, - небрежно замечает он. Мы останавливаемся на полпути до светового пятна. – И не я один здесь принимаю посетителей. Сейчас время больших торговых переговоров. Видишь, ковровую дорожку расстелили? Не я их веду. В его небрежности чувствуется напряжение. Того, кто это делает, он очень не любит. - Он… - как бы покорректнее выразиться, - хочет занять твое место? - И он обязательно попытается, - скрипнув зубами, отвечает Вильямо. - И не только он. - Но зачем тогда?.. - Потому что у него ничего не получится. - Знакомое зло лучше незнакомого? - догадываюсь я. - Совершенно верно. Чувствуется, что ему очень неприятно разговаривать об этом. Я готов сменить тему, но он благодарно сжимает мою руку и продолжает: - Многие вампиры развили дар общения по мысленной связи из-за особенностей слуха, но дар чтения мыслей, дар предвидения или видения прошлого среди вампиров так же редки, как и среди людей. - Но ты собрал их все? - Я собрал их все, - в его голосе проскальзывает нотка гордости, но потом он тяжко вздыхает. - Я потому и держусь Фридриха, потому что знаю, что он не предаст. И он держится меня, потому что я его не предам тоже. Нам предстоит не одна битва вдвоем. И он живет среди тех, кто его предаст… Есть в этом что-то библейское. - А если ты видишь что-то про меня, про войну с Томом ты что-нибудь видишь? - С Волдемортом? – усмехается он. Ну да, наверное, им, по-настоящему бессмертным, смешно, что он в это играет. - С одной стороны действительно смешно, - в темноте мне не видно лица Вильямо, но мне кажется, он подмигивает. – С другой – ни одного могущественного волшебника нельзя недооценивать. А этот еще и размножил себя крайне интересным образом. Нет, я не вижу ничего связанного с тобой, Грегори. Хотя уверен, что ты сыграешь в его падении свою роль. - Но ты знаешь, что он падет! - Это всего лишь логическое предположение, - останавливает он мою радость. - Все мы одинаковые, Грегори. Любая тварь хочет могущества только для того, чтобы разделить его с кем-то. А впечатлить и разделить это не одно и то же. Одиночество. Я всегда знал это. В конце концов, он окажется в одиночестве. Но что это будет означать для нас? - Этого я не могу сказать, Грегори. Ты должен понять, что я многое вижу вспышками вне контекста. И это не обретет для меня смысл, пока я не столкнусь с этим. Я могу даже, - чуть запинаясь, признается он, - просмотреть важные события у себя под носом. Внезапно я думаю, что ему сильно не хватает кого-то старшего. Отцовской фигуры. Вероятно, это объясняет Фридриха. И меня. Судя по деталям его биографии, данным Фридрихом, вряд ли у него был нормальный отец. - Вот лучше бы ты этого сейчас не говорил, - бормочет Вильямо. – И нормальный у меня был отец, просто слишком бедный для такого количества детей. Ну и откуда ему было знать, что там со мной сделают… - Отец продал тебя епископу? – ахаю я. - Будто бы ты не знаешь таких вещей! Не знаешь, как это бывает! «Я выведу вашего мальчика в люди!» А отец и уши развесил. - Однако ты все равно в итоге пришел к сотрудничеству с церковью? - Потому что наш клан убивали и надо было что-то делать. Я сделал хорошую карьеру перед тем, как меня обратили. Я придумал, как использовать связи. Мы могли быть очень полезными. А епископ был сильно не нужен там, где он был. - И что с ним стало в итоге? - Убил себя, - говорит он равнодушно. Я сжимаю его руку. От его шейного платка приятно пахнет полынью. И… кровью? - Инициировал маггла сегодня. Я еще пожалею об этом и не раз, - он усмехается. - Почему же ты сделал это? - Пожалел. Он в жизни еще не видел ничего хорошего. А еще он не знает магического мира. Так что Бруно придется повозиться с ним. Но однажды он будет преподавать в магической школе. Зато я вижу линию твоего предка, - оживляется он. И замолкает. - Вот как? – аккуратно вступаю я, когда пауза уже слишком затягивается. - Перекладываю это в слова, - улыбается Вильямо. - Однажды он попросил у Хранителей возможность управлять миром. Он тогда не проигрывал в войне, нет: у него было достаточно сторонников. Но он уже начал подозревать, что победа это вовсе не то, чего он хотел. Хранители дали ему почувствовать то будущее, которого он добьется. Он владел всем миром, но там не было единственного человека, к ногам которого он хотел бросить этот мир. - Альбуса Дамблдора. Я не так уж много знаю об их «дружбе» с моим дедом, но сейчас это единственное, что кажется логичным. - Альбуса Дамблдора, - соглашается Вильямо. - Он увидел, что его победа ничего не стоит. - Он увидел, что его победа ничего не стоит и пошел на битву и позволил себя победить. - Или сделал вид, что позволил себя победить? - Или сделал вид. - И позволил заточить себя в башню. Никогда не поверю, что он не мог сбежать оттуда. Это ведь была башня, которую он сам построил. А волшебные дома имеют свойства слушать своих хозяев и строителей. - Но почему, если он так хотел Альбуса… Я тут же понимаю, как глупо было задавать этот вопрос. Вероятно, он считал, что нет никакой возможности исправить совершенное. Быть может, Альбус после ни разу даже не заговорил с ним. А поражение, в первую очередь перед самим собой, было таким окончательным, что должна пройти сотня лет, прежде чем он оправится. Я впервые задумываюсь о том – каково это жить, когда тебя интересует только один-единственный человек. Мне невероятно горько от того, что Альбус разлюбил меня, моя жизнь отравлена этим, порой она кажется мне лишенной чего-то очень важного, и все же, в ней есть много смыслов помимо него. Каждый человек под моим покровительством – это кусочек смысла. Гжегож, семья Вильярдо, Блейз. Моя дорогая Минерва. Теперь и Вильямо тоже кусочек смысла. Война с Томом – огромный кусок. А уж моя задача относительно Снейпа и других уродов, что были там… Гриндевальд же… Едва ли он за всю жизнь хоть раз задумался над тем фактом, что у него имелась дочь – моя мать. Или внук, я. И все же это даже забавно. В итоге Альбус так и победил той силой любви, о которой всегда говорил. Я усмехаюсь. - Напрасно ты ее недооцениваешь, Грегори. Магией управляют люди, а не магия людьми. Я замечаю, что мы дошли до светового пятна, и в нем три кресла, и в одном Фридрих. И словно бы что-то в его облике не так. На нем меньше драгоценностей, чем вчера. И волосы немного растрепаны. «Между нами, - говорит Вильямо, - сегодня у него плохая ночь, и его лучше не злить». «И как я это, по-твоему, сделаю?» «Не знаю», - его голос звучит немного беспомощно. «Я понятия не имею, что может его разозлить, а что нет». «Я в основном тоже. Выясняется опытным путем». Вильямо приглашает меня присесть, и я замечаю, как сильно замерз. В руки тут же прилетает бокал глинтвейна с душистым кусочком яблока сверху. «Итак, Грегори, - звучит в моей голове голос Фридриха, - расскажи, что ты там нашел». Не нравится мне его голос, прямо скажу. «Мне, может быть, самому не нравится, - издевательски говорит Фридрих. – Давай, поведай нам свою трагическую историю». Я напоминаю себе, что Вильямо велел его не злить. «И правильно. Ну так что там?» Я пересказываю свои соображения. «Если я прав, это означает, что он исчез благодаря мне. Я лишил его защитного артефакта, а в него отразилось заклинание». «Если применять вашу человеческую логику, то это должно быть верным», - Фридрих явно задумывается и, кажется, немного сменяет гнев на милость. Вильямо, видимо, предпочитает молчать. Я пытаюсь сфокусироваться на глотках глинтвейна. «Но с ним все слишком непредсказуемо, - продолжает Фридрих через несколько минут. - Я сталкивался с ним в Албании. Неинтересный, гнусный субъект». «Ты принимаешь все слишком близко к сердцу», - неожиданно вступает Вильямо. «Заткнись!» Его тон такой, что даже я охаю. Вильямо дотягивается кончиками пальцев до моего предплечья – мол, все в порядке. «Он ищет палочку, которая сейчас у твоего Альбуса, - переключается Фридрих на меня. – Она из того набора, - он кривится, - что называют «дарами смерти». И он ее найдет, вне всякого сомнения». Мне словно ледяной воды в лицо плеснули. С осколками этого самого льда. Найдет. Значит, Альбус умрет. Перед глазами появляется картинка – зеленая вспышка, и Альбус падает с астрономической башни. «Не хочу тебя огорчать, - сухо говорит Фридрих, - но уверяю тебя, если подобное случится, ты будешь рад, что его убили». «Не думаю, что такое возможно». «С Альбусом Дамблдором возможно все». Звучит так, будто Альбус сделал ему что-то лично. Фридрих эту мою мысль игнорирует. «Палочка та еще предательница, - замечает он. - Мастер, изготовивший ее, был со мной несколько не в ладах. Один из узлов – защита от меня лично. Вызывает непреодолимое желание убить меня при моем появлении». «Альбус никого бы не мог убить!» - возмущаюсь я, одновременно прекрасно понимая, насколько по-детски это звучит. «Предлагаешь проверить?» - зло спрашивает Фридрих. Так вот почему он не хочет с Альбусом связываться! «Я не хочу с Альбусом связываться, как ты выразился, Грегори, потому что это бесполезно. И не хочешь ли ты мне рассказать другую историю, которая связана непосредственно со мной?» Я не сразу понимаю, что речь идет о Ромулу. «Ну же, я жду», - говорит он. От этого его тона я теряюсь, как первоклашка. Он что, всерьез ждет, что я буду обсуждать Ромулу с ним? «Именно». Вильямо оказывается рядом и сжимает мое плечо: «Лучше расскажи ему, Грегори». В глазах темнеет от смеси бешенства и унижения. «Я все равно вижу больше тебя. Но мне нужны детали». - Он спрашивает не от праздного любопытства. Здесь задета его честь. Если она, конечно, у него имеется, - поясняет Вильямо. Фридрих фыркает. Я в этот момент мыслю не слишком ясно, и все, чего мне хочется - быть как можно дальше отсюда, но, кажется, на этот раз Вильямо мне такой милости не предоставит. Зато он кладет мне руку на лоб, и это странным образом успокаивает. Я начинаю рассказывать. С учетом того, что я даже не знаю, кто он… Я не раз слышал его имя, но фамилию Ромулу никогда не упоминал. «Бабенберг». «Боюсь, мне это ни о чем не говорит». «Австрийские аристократы. И твой крестник прав. Он самый выдающийся архитектор магической Европы на данный момент. Настолько выдающийся, что даже мы пользуемся его услугами. А мы предпочитаем все самое лучшее. Он строил мой тронный зал». Кто конкретно эти «мы», я не успеваю спросить. «Продолжай», - говорит Фридрих. Я не осмеливаюсь возражать. Чем дальше, тем труднее мне говорить. Я представляю, в каком отчаянии должен был быть Ромулу после встречи на смотровой площадке. Кляну себя за то, что не был дома в тот вечер, за то, что не поговорил с ним еще утром. - Грегори, ты не Кассандра, - вступает Вильямо. – Ты не мог знать. - Все я должен был знать! – взрываюсь я. – Ради всего святого, я первый, кто взял его на руки… Фридрих закрывает уши руками. На его лице написано страдание. «Прости. Я…» Но что тут скажешь? Несколько минут мы ждем, когда он придет в себя. «Прощаю, - наконец говорит он, отнимая руки от ушей. И продолжает: - Он торговал связью со мной и использовал мое имя, чтобы совершить обман и преступление. К несчастью для него, мне даже не придется требовать его у главы рода. Он прячется на территориях вампиров». И Фридрих исчезает. - Он же не?.. - А ты как думаешь? – изумляется моему скудоумию Вильямо. – Его проступок это намного больше, чем оскорбление твоего крестного сына или вашего рода. Спишу ваше бездействие на христианские заморочки, но с нами это не пройдет. Подобные действия недопустимы. Я начинаю подозревать, что этому Вильгельму сильно не повезло еще в тот момент, когда он ускользнул от Риты. Нет, я не должен поддаваться гневу. Не должен. Это не кончится ничем хорошим. Ни для кого. Внезапно я начинаю рассказывать Вильямо про Ромулу. Какие-то глупые детские истории. Первый выброс магии – еще в возрасте двух лет – замок из собачьего дерьма, которое он нашел где-то во дворах. Сердечки, аккуратно вырезанные в белье, развешанном между двумя домами. Вши, которые мы никак не могли вывести, потому что они размножались каким-то совершенно магическим способом. Как я учил его плавать, а он ложился на воду животом и лежал, потому что… Или как он любую картинку одним взглядом превращал в трехмерную модель. И как рояль открывал крышку и начинал играть сам, когда он подходил. И о том, какими трудными были роды, и что Леонардо на самом деле меня позвал потому, что был уверен в самом худшем и хотел, чтобы отходные молитвы прочитал именно я. И как я плакал, когда держал эту родившуюся, справившуюся кроху. И Леонардо тоже плакал и не мог взять его у меня, потому что руки у него ходили ходуном. А Лаура говорила, как она нас всех ненавидит, ругалась матом и просила сигареты. И я потом бегал по подъезду, искал эти самые сигареты. И еще с десяток таких историй. Я прекрасно понимаю, что Вильямо все это не нужно, но я просто не в силах остановить себя сейчас. А он еще говорит, что меня хочет! Ну, пусть хочет меня такого, старого, глупого, с дурацкими рассказами о тех, о ком я должен был заботиться и не смог. - Любого, - говорит он. – Любого, Грегори. Его рука вновь ложится на мой лоб. И я, вдыхая запах полыни, которого здесь никак не должно быть, внезапно думаю, что действительно начинаю забывать Альбуса. Я – здесь и сейчас.