Кот среди эльфов

К Четвертой Эпохе большинство эльфов, с которыми Майтимо был знаком при жизни, давно уже возродились. Для фэа время текло не так, как для роа: ни телесных нужд в еде и сне, отмеряющих дневные часы в мире, залитом солнечным светом, ни мягкой зеленой травы под босыми ногами — и время утратило для Майтимо значение. Так что он не смог бы сказать, ни сколько длились Вторая и Третья Эпохи, ни быстро ли они для него пролетели или тянулись вечность. Все, что он знал: Чертоги Мандоса и свои скитания по ним. Когда фэа Майтимо оказалась в Чертогах, младший Амбарусса давно уже возродился, а вот старший еще долго оставался с братьями, пока, в какой-то момент, — это произошло в Четвертую Эпоху — Майтимо вдруг не заметил, что того уже с ними и нет. Амбарусса покинул их, не сказав на прощанье ни слова. Что ж, решил Майтимо, оно и к лучшему. Что он мог бы сказать им? «Буду рад увидеться снова»? Такое обещание можно дать фэа, не отягощенной совершенными при жизни грехами. А род Феанора за собственные же деяния был проклят, сам Феанаро оставался в том же углу Чертогов, где и появился в миг своей гибели… и фэа его так пылала, что Майтимо ощущал этот жар даже без чувствительной кожи роа, да и самого роа — которого у него и не было. Но Майтимо все равно оставался рядом с отцом — пока мог заставить себя. Это был его долг, долг старшего сына, да и, в конце концов, с огнем он уже имел дела немало. Если иногда и казалось, что ярость Феанаро так велика, что угрожает растопить все, что осталось от Майтимо, то и поделом ему. Следующим, к удивлению Майтимо, от них ушел Карнистир. Майтимо ожидал, что следующим возродится Макалаурэ: тот появился в Чертогах в Третью Эпоху… тенью себя самого. Он до сих пор так с Майтимо и не заговорил, так что тот узнавал о том, что брат где-то рядом, лишь по случайному отблеску исковерканной почти до неузнаваемости фэа, иногда ускользавшей из толпы других. В фэа Макалаурэ больше не было музыки… он так пострадал от того, что Майтимо содеял. Может, если бы он прислушался тогда к Макалаурэ, они и вправду обрели бы прощение, а затем и новое воплощение. Может, Майтимо смог бы тогда хотя бы надеяться, что снова увидит Финдекано, прикоснется к нему… Иногда эта мысль причиняла такую муку… Но, после всего случившегося, мука эта была напрасной, так он себе и твердил все прошедшие Эпохи. Надежда приносила с собой лишь еще больше отчаяния. Надежда на воссоединение с Финдекано уже привела его к нападению на невинных жителей Дориата, да и ко всем прочим деяниям, запятнавшим его и так злосчастную судьбу печатью еще большего проклятья. И отчаяние привело его к тому, что он произнес те безумные слова, что обрекли Макалаурэ на истаивание в тень, которой тот теперь стал. Но возрождение Карнистира? Карнистир был всегда таким гневливым, таким скорым на расправу… Нет, воскреснуть должен был Макалаурэ, при мысли о нем вся фэа Майтимо переполнялась болью! Макалаурэ заслужил еще раз коснуться кончиками пальцев струн арфы! Он смог полюбить, даже погрязнув в глубинах греха — посвятив себя заботе об Элронде с Элросом… а Майтимо так и не смог. Он заботился о той раздробленной скорлупе, в которую превратились разум и тело самого Майтимо! Последним грехом брата была доброта к полностью разрушенному эльфу… что и обрекло его на такой ужасный конец. Когда Макалаурэ все же наконец исчез из Чертогов, для Майтимо это было подобно глубокому вдоху после долгой-долгой задержки дыхания. И после все чаще оказывалось, что его фэа странствует все дальше от Феанаро — будто уход Макалаурэ освободил и его. И Майтимо все чаще обнаруживал себя рядом с Ломионом. Тот же вовсе не был доволен таким внезапным вниманием Майтимо, предпочитая уединение… но Майтимо не мог перестать думать, что Ломион — самый близкий ему родич в роду Финдекано, что он в долгу перед сыном сестры любимого кузена и может хотя бы за тем присмотреть. И, хоть они и не разговаривали, Майтимо наблюдал, как Ломион блуждает с места на место… пока, наконец, и его перестал встречать в Чертогах. По мнению Майтимо, ему нечестно было бы считать себя одиноким: у него же был Феанаро, отец, да и Тьелкормо, и Куруфинвэ оставались с отцом рядом, как и сам Финвэ. Но теперь, каждый раз, когда он бродил от них неподалеку, ему все время мерещились их голоса, нашептывающие, что он обязательно воссоединится с Финдекано… если только удастся вернуть Сильмариллы. И это тоже было нечестным с его стороны: лишь собственная его слабость повинна была в том, что довод этот пророс в остатке его разума и теперь его отравлял. Он прекрасно знал, как сдал и ослаб после гибели Финдекано… словно все, что удерживало его целым после Тангородрима, рассыпалось, когда любимый кузен покинул мир живых. И пусть он и понимал всю несправедливость своих обид, все равно было невыносимо досадно видеть, что отец и братья в мире с собой, со своими ошибками и деяниями… а в душе самого Майтимо лишь наполненная скорбью пропасть, которой не могут коснуться целительные слезы Ниэнны. Может, заполнить ее гневом было бы легче всего — но Майтимо слишком много времени провел рядом с горящей отцовской яростью и ничего подобного себе не желал. И не позволял себе гневаться на кого-то за боль, что терзала его: ведь все, заслужившее гнев, было лишь следствием его собственных проступков, так что проклинать других не было смысла. И вот так и было: Майтимо принял для себя, что он останется тут, а Финдекано будет продолжать жить — там, за стенами Чертогов… и может, оно и к лучшему, ибо так он не сможет вновь ввергнуть любимого кузена в беду. Находясь здесь, в Чертогах, Майтимо не сможет своей самонадеянностью разрушить все, что ему дорого. Если отец с братьями и заметили, что фэа его угасает — чего в Чертогах ни с кем не должно было случиться, — они ничего не сказали. Майтимо казалось, что уж дед-то заметил, — но так, мимоходом, и быстро забыл. Майтимо не мог его упрекнуть: исцеление Феанаро отнимало так много времени, Финвэ однажды прямо так и сказал. Мириэль вдохнула в дух сына так много огня — и в нем было так много силы, так много воли… и все это было настолько отравлено наветами, ложью и завистливыми сплетнями Моргота, что теперь Феанаро предстоял очень долгий путь к искуплению. И Майтимо стал блуждать по залам один, погружаясь в воспоминания об огне, пожравшем его плоть. О, он хорошо знал, что такое пытки, — и сейчас причинял их себе, как не смогли бы Валар, в надежде, что сможет сжечь в себе самое худшее. Своих злодеяний перечеркнуть он не мог — мог лишь наказать себя такой малостью. Сколько так прошло времени, он не знал. Но вот перед ним появился Намо — высокий и устрашающий для глаз фэа, совсем не такой, как среди воплощенных Валар и эльфов. Здесь у него не было тела — он был лишь неотвратимым присутствием, заполнявшим пространство вокруг. Майтимо никогда не смог бы описать Намо — того или этого. И когда тот заговорил, фэа Майтимо от звуков его голоса содрогнулась. — В этих Чертогах ты вредишь себе, сын Феанаро, — провозгласил Намо, — но тебе нет прощения. Ты не можешь быть возрожден. Каждое слово било Майтимо, как удар, и он склонялся под этими ударами так, как ни от какой боли прежде. — Знаю, — ответил он наконец единственным словом, что родилось у него в голове. До этого Намо никогда с ним не говорил. По прибытии Майтимо в Чертоги тот посмотрел на него, но не сказал тогда ничего и удалился. Майтимо предполагал, что Намо презирает, а, может, даже и ненавидит всех сыновей Феанаро за их глупую клятву и за грехи, что они совершили. Потому следующие слова Намо оказались для него неожиданными. — Возродился бы ты вслед за братьями, если бы мог? Майтимо смотрел вниз, в серый пол. Сбежать от Владыки Чертогов он не мог, да, к тому же, то было бы трусостью. — Не хотел бы, чтобы присутствие мое было обузой, — ответил он. Свою судьбу он принял уже давно, так что услышать о ней сейчас не стало для него великим испытанием. — Я знаю, что содеял, потакая своим самонадеянным прихотям, но в этом была вся моя жизнь, так что поступить иначе я не мог. Прощения такому, как я, нет. Висевшее в воздухе молчание Намо казалось таким же тяжелым, как и его слова. Когда он снова заговорил, голос его вроде бы смягчился… хотя слышать новые слова было не легче. — Ты бы вернулся не ради братьев, но ради другого. — Я не желал бы быть обузой любимому другу, — повторил Майтимо. И тут присутствие Намо сгустилось в сотканную из тени руку, рука эта потянулась к Майтимо, и тот ощутил, как его фэа склоняется перед ней. — Здесь ты вредишь себе, но, не получив прощения, ты не можешь быть возрожден, — повторил Намо. — Посему фэа твоя явит себя в теле, что умалит ее честь; смертным воплотишься ты и еще раз умрешь. Но может статься, в смертном теле за краткое время, ему отпущенное, ты получишь ответы, которых не нашел тут. Майтимо захотелось заговорить, возразить, задать вопросы — но власть Намо была необоримо велика, и он обнаружил, что сознание ускользает прочь из Чертогов помимо его собственной воли… *** И вернулось сознание к Майтимо, ударив густым запахом леса в ноздри и шумным пением птиц в уши. После слов Намо он ожидал обнаружить себя в человеческом теле, но человек в Валиноре вызвал бы много подозрений и пересудов; а чем больше он размышлял, тем меньше верил, что нашелся бы способ перенести его в земли, где обитали люди. Эта мысль казалась совсем уж глупой: в конце концов, большая часть его ошибок была совершена именно там, а Валар все это время наблюдали. И Майтимо обнаружил, что новое его тело имеет четыре лапы: в первый момент, попытавшись встать вертикально, он сумел это сделать лишь на миг, после чего грохнулся вниз, на землю, и тут же запаниковал — но заставил себя рассуждать здраво. У него был хвост — болтался прямо за спиной. Он попытался им управлять — ничего не вышло, но и висеть неподвижно хвост не мог тоже. У него была шерсть: он ощущал, как она колышется, когда сам он ворочается — во всяком случае, он не какая-то ящерица. Скорее всего, судя по размерам, в которых перед ним предстал окружающий мир, он кот или собака. Все краски казались блеклыми по сравнению с привычными. Он открыл рот и попытался издать звук — прозвучало что-то похожее на нетвердое мяуканье. Точно, кот. И он лежал в грязи, пытаясь прийти в себя. Разрыв между фэа и роа ощущался очень сильно, и было больно, так больно, будто его тянут в разные стороны. Это не его лапы! Эта дергающаяся штука позади — не его хвост! Но в то же время принадлежат ему, как и учащенное от испуга дыхание. Но орков вокруг не наблюдалось, и плоть его не была охвачена огнем. Майтимо лежал и лежал, и боль скорее ослабевала, нежели росла. Дыхание стало успокаиваться, и вот тут всплыла новая трудность: он был голоден, а воплотился-то не в тело новорожденного у сосца матери. С тех пор, как он в последний раз ел, прошло уже много веков, а это новое тело вряд ли согласилось бы на зелень и плоды, что он был бы способен найти, а говорить, чтобы выпросить еду у кого-то, он не умел. Это тело могло охотиться — только вот у Майтимо, конечно, совершенно не было опыта в том, как охотятся кошки. Он так и оставался лежать на боку, слегка подрагивая всем телом; хвост его, в конце концов, крутиться перестал, и сознание каким-то непривычным образом уплыло. Пробудился Майтимо, вздрогнув: ребер коснулась теплая ладонь — никогда раньше такие большие руки его не касались. — Как думаешь, что с ним случилось? — послышался тихий голос, чем-то знакомым отозвавшийся в дальних уголках памяти Майтимо. — Не знаю, любовь моя, — отозвался голос, который Майтимо узнал сразу: кузен Финдарато! Майтимо напрягся и тут же расслабился — ладонь погладила его вдоль шерсти — и тут же опять напрягся. — Но по глазам твоим вижу: ты намерена спасти это жалкое создание, и я тебе, как смогу, помогу. Ладонь продолжала скользить по его телу, Майтимо приоткрыл один глаз и увидел над собой знакомое лицо. Амариэ, вот как ее имя, вспомнил он. Амариэ сидела над его телом и смотрела вниз; лицо было озабоченным, брови — нахмуренными. Он попытался пошевелиться — лишь разок, — слабость охватила непривычные конечности, двигать ими правильно он не сумел. Уголки губ Амариэ поползли вниз. — Тише, тише, успокойся, — ласково проговорила она, — я не сделаю тебе плохо. А должна бы, знай только она, кто перед ней! Майтимо был уверен, что доверие кузена к нему подорвано: не было никаких сомнений, что Финдарато наслышан о поступках Майтимо, о той кровопролитной резне, которую Майтимо устроил задолго до перерождения вместе с братьями… Он попытался издать хоть какой-то звук — может, чтоб все объяснить, — но был так растерян и ошеломлен, что совсем позабыл, что единственное, на что он способен сейчас, — жалкое мяуканье перепуганной кошки. Амариэ подхватила его на руки, баюкая, словно своего ненаглядного ребеночка. Майтимо заледенел, потом попытался высвободиться, но объятия Амариэ оказались на удивление крепкими. А может, осознал он, новый рост делал его куда слабее прежнего. — Все хорошо, все хорошо, — продолжала успокаивающе и напевно бормотать Амариэ, с уст ее сыпались и сыпались бессмысленные ласковые словечки. Майтимо сдался и обмяк в ее хватке, окутанный нежеланным теплом и уютом. С тех пор, как он ел в последний раз, времени прошло меньше, чем с тех пор, как в последний раз его вот так баюкали. То был Финдекано… Майтимо тогда еще не привык к отсутствию руки… и воспоминания о Тангородриме все еще вспышкой вставали перед ним каждый раз, лишь он закрывал глаза. Он до изнеможения трудился, пока не падал от усталости, а Финдекано непрошено следовал за ним — и обнимал его, окутывая теплом своего тела. Майтимо никогда о таком не просил, но казалось, что это приносит куда больше утешения самому Финдекано, чем Майтимо… и с тех пор в его жизни были объятия — братские, — но таких нежных и продолжительных уже не было. Он задумался, обнимал ли так кто-то самого Финдекано после гибели Нолофинвэ… с тех пор, как Майтимо не было рядом, чтобы утешить любимого кузена. И понадеялся, что обнимал… хотя мысль эта наполнила фэа тоской, с которой он сроднился уже так давно. Амариэ несла его, переступая грациозно и плавно, но, похоже, Майтимо все же потерял сознание до того, как ее путь был окончен, потому что следующее, что он почувствовал — холодная влажная тряпка около рта, а еще запах, в котором его новое роа немедленно признало еду. Он приоткрыл рот, втянул ткань и стал сосать ее, как младенец, пока обрел столько сил, что получилось выпрямиться и пить самостоятельно из маленькой глиняной миски. Пить так было очень странно — язык непривычно высовывался, черпая воду и перенося ее в рот, — и Майтимо признал, что единственный способ справиться с задачей успешно — отпустить контроль фэа, чтобы инстинкты все сделали сами. И вот так он утолил жажду, а затем у него под носом оказались аппетитные ломти сырой и очень свежей рыбы — и Майтимо пришлось опять забыть о своей фэа, уже совсем по другой причине. Но наконец живот его был набит, и он безотчетно вновь плюхнулся на бок. — Хороший мальчик, — проворковала Амариэ. Пальцы ее поглаживали его ребра, и Майтимо вдруг совершенно уверился, что, несмотря на всю ее доброту, нужно бежать отсюда, как только вернутся силы и он обретет власть над лапами. Он не смог бы вынести еще и вину в том, что разлучит ее со зверьком, к которому она успеет привязаться, а в доме, который, по его догадкам, принадлежал Финдарато, остаться не мог. Нужно искать способы жить самостоятельно. Следующие несколько дней он провел, восстанавливая силы, нарочно спал до смешного мало и учился доверять своему новому роа в простейших задачах, в возможность которых фэа не могла даже поверить. Пришлось начать с того, чтобы просто овладеть ходьбой на четырех лапах, и наконец он уже стал чувствовать ритм четырех лучше, чем все еще привычных двух, и отправился в маленькое путешествие — только для того, чтоб обнаружить себя на полу, в кучке переплетенных конечностей. Но, учась доверять инстинктам, он выяснил, что способен на такие великие подвиги, как прыжки на высоту во много раз выше его собственного роста — раньше, конечно, такого он не умел. Каждый день он пировал сырой рыбой и перестал уже тревожиться насчет того, что она не обработана огнем. На четвертый день — а может, и на пятый, он ведь уже отвык считать дни — он заметил перед собой мышь. Роа подбросило его в охотничий прыжок еще до того, как фэа успела сообразить. Он так давно не охотился… и хоть и тело это, и стиль охоты были, конечно, в новинку, но сама радость охоты — вовсе нет. Окончив мышковать, он вернулся в сознание и глядел на пол, на убитую мышь, с огромнейшим удивлением: он и не думал, что еще способен чему-то радоваться. Ну и решил не тратить добычу впустую: конечно, можно было оставить ее на удобрение почвы в саду, но ведь можно, раз уж так вышло, проверить, насколько она «удобрит» живот его самого. Он не сможет быть самодостаточным и независимым, если не найдет способа обеспечить себя едой. И он наклонился вперед и, удерживая тело одной лапой, острыми зубами содрал с трофея шкурку. Грязное дельце… но вот вкус горячей крови на языке — ощущение потрясающее. За тем Амариэ и застигла его: Майтимо уткнулся носом в полурастерзанный трупик, за ним тянулся кровавый след: в своих попытках пировать, Майтимо проволок мышку по полу по кривой. — О, нет… — голос ее упал, — что же мне теперь с этим делать? Майтимо мгновенно сел; от ее тона у него сжалось сердце. Он облизал пасть и нос, понимая, что и шерсть его, должно быть, в крови. Потом вылизал лапки — он чувствовал себя с ног до головы грязным, а других средств для того, чтобы все исправить, кроме тех, что предлагали инстинкты, у него не было. — У тебя же есть для еды миска, — продолжала Амариэ, в голосе ее звучала безнадежность, будто она говорила с неразумным животным… а так оно для нее и было, по правде говоря. Вскоре пришел Финдарато, в своей беззаботной манере лишь посмеявшись над беспорядком. Он беспечно подобрал останки мыши прямо голыми руками и переложил в миску. Майтимо не мог смотреть на тельце без стыда, и трупик так и лежал и тух в миске ближайшие пару часов, после чего Финдарато опять забрал его, чтобы закопать поблизости. Вот этот-то момент Майтимо и избрал для побега. Он выскользнул наружу на звуки пения Амариэ в соседней комнате и шкрябанья лопаты Финдарато по земле — и скоро перестал слышать обоих, так как скрылся в лесу. Конечно, рост всего и вся в Валиноре, которым управляли Валар, сравниться с дикими опасностями Белерианда не мог, тем не менее, Майтимо глухих чащоб опасался, потому побежал по проторенной дорожке. Она вела в леса, которые совершенно не казались подходящим местом для новоиспеченного, да к тому же и голодающего кота. Но он вспоминал, как исследовал их с братьями и кузенами, как учил тех охоте, верховой езде, пению… и провел с ними там времени больше, чем в стенах любого из городов. Но все же ему, в его-то маленьком тельце, даже такие леса несли опасность. Он больше не мог загнать оленя — напротив, их стоило избегать, чтобы не оказаться затоптанным зверем куда больше его самого. Он забывался беспокойным сном в любом убежище, которое мог отыскать. Спустя пару дней он взобрался на дерево, чтобы хоть как-то понять, где находится, но оказалось, что обратно спуститься не так-то легко. Он принялся слезать, но, не видя, куда ступает, сверзился вниз, перевернувшись в воздухе и приземлившись на все четыре лапы, падение совершенно ошеломило его… и тут он впервые услышал, как его зовет этот голос: — Котик! Котик, сюда, сюда! Хочешь рыбки? Раз уж ты больше не убиваешь невинных мышек в доме своих благодетелей… — Финдекано! — в голосе Финдарато звучало раздражение. — Хватит насмехаться! Финдекано рассмеялся, и Майтимо почувствовал, как все его мышцы превратились в желе. Плакать в этом теле он не мог, но если б только мог — разрыдался бы, лишь бы освободиться от чувств, которые его переполнили, когда он услышал этот смех. — А тебе, кузен, не смешно? Не знаю, чего ждала Амариэ, приютив кошку! Она что, не знала о них ничего? По крайней мере, он не притащил свою добычу ей в кровать, прежде чем удрать! — Она не ждала, что он убежит, — у него ведь не было на то никаких причин! — сказал в ответ Финдарато. — Мы дали ему пищу и кров и видели: он становится крепче, — но мне не верится, что он выживет один. Лапы слушаются его плохо, он часто о них спотыкается. Думаю, он был ранен или чем-то болен, и то, что он поймал мышь, — просто случайность. — Как ты веришь в это животное! — хмыкнул Финдекано. — И как он так быстро завоевал сердце твоей возлюбленной? — Кошек она любит не очень, — вздохнул Финдарато, — но сердце ее чутко к любому, кто терпит нужду, и она не могла бросить его умирать. Если бы она не была в тягости, не сомневаюсь, явилась бы сюда сама искать этого кота. Амариэ ждала ребенка? Майтимо моргнул; он и внимания не обратил. — И вместо того, ты обещаниями поохотиться завлек сюда кузена! — по теплому голосу Финдекано было слышно, что ему весело, и Майтимо ощутил, как же катастрофически по нему скучал. Он зашатался на ставших вдруг такими нетвердыми лапах, отчаянно пытаясь расслышать еще и еще — он уже так давно смирился с тем, что никогда больше его не услышит, — а теперь это теплое веселье омыло его, словно ласковый летний дождик. — Я-то ожидал, мы добудем лютого зверя! — Сам не знаю, зачем позвал тебя! — Затем, что мы давно не виделись и ты хотел на меня посмотреть и немножко побыть в моей компании? Или, может, знал, что мне принесет гораздо больше радости прогулка с тобой, чем посиделки с твоей женой дома, пока ты охотишься в одиночку? — голос Финдекано казался таким беспечным… но после того, как первое очарование и восторг от его голоса рассеялись, Майтимо мог разобрать в нем и какие-то другие нотки, и что это были за нотки, он не понимал. На шатающихся лапах он сделал еще пару шагов по направлению к кузенам, но затем принудил себя остановиться: нельзя так просто сдавать свои позиции только потому, что Финдарато привлек Финдекано себе в помощь. Майтимо не сдастся так просто! Не сейчас! Не когда его просто отнесли бы обратно домой к Финдарато и Амариэ, не когда у них скоро будет ребенок! Майтимо не смог бы жить рядом с напоминанием обо всем том, что он сделал. — Киса, иди же сюда! — снова позвал Финдекано, на этот раз ближе. Майтимо закрыл глаза, приподнял голову над травой и отдался на волю Валар. И как только он сделал так — рядом зашуршали шаги, и Финдекано мягко и удивленно выдохнул: — Ох… Кузен, кажется, я его нашел! Майтимо не поднял глаз, он не осмеливался даже дышать. — Малыш, тебе больно? — мягко проговорил Финдекано, и голос его звучал так ласково, что Майтимо разрыдался бы, если б мог. Финдекано легонько коснулся кончиками пальцев его шерсти, так нежно… и Майтимо заставил себя, бешено мяукнув, отпрыгнуть. Финдекано тут же отдернул руку. — Прости… не хотел напугать тебя… Что?.. Майтимо просто не мог вынести такой робости в любимом кузене — тот всегда был таким сильным, уверенным, полным надежды даже в самые тяжелые времена. Он шагнул вперед, бездумно ткнулся лбом ему в лодыжку и уселся в опавшую листву у его ног. — О, и правда, это он, — будто бы издалека раздался голос Финдарато, — и, похоже, ты ему нравишься куда больше нас. Майтимо ощутил, как внутри маленького тельца, чьим обитателем он был, рождается странная вибрация, — всего лишь оттого, что пальцы Финдекано опять прикоснулись к нему. Мурлыканье… он и забыл, что кошки так делают, и никогда и не знал, как же это утешает. Он расслабился, и оказалось, что все его роа льнет к ладони Финдекано и тянется за ней, когда она отрывается от его шерстки. — Он такой милый… — в голосе Финдекано звучала столь знакомая задумчивая тоска… как Майтимо желал бы ее не знать. «Ты так быстро привязываешься», — хотел сказать он, но вышло лишь еще одно хрипловатое «мяу», дрожащее в ритме мурлыканья, сотрясавшего его тельце. Финдарато помолчал какое-то время — и потом рассмеялся. — Ну что ж, уверен, Амариэ не будет возражать тому, что теперь он в твоих заботливых руках. Тебе же нужно что-то, что будет тебя держать подальше от неприятностей! Подальше от неприятностей, вот как? Хотел бы Майтимо быть способным на это! И если бы Финдекано прямо сейчас не поглаживал ему под подбородком, после этих слов он наверняка тут же удрал бы! — но вместо того он как-то, сам не зная как, оказывается, уже ритмично месил лапками опавшую листву, переполненный удовольствием. И даже едва заметил, что Финдарато потянулся к нему, но заметив, сразу отшатнулся, врезался в ногу Финдекано и замер. — Да, похоже, я нравлюсь ему больше, — мягко подтвердил Финдекано, казалось, совершенно этим пораженный, хотя слова его, несомненно, были задуманы как легкая подначка. — Ты тоже видишь? — похоже, Финдарато все происходящее больше позабавило, чем огорчило. А Майтимо закрыл глаза и попытался не думать о том, как он полностью испортил свои же собственные планы. В течение всей беседы о будущем Майтимо сам он безвольно болтался в объятиях Финдекано, вдыхал такой знакомый его запах и позволял усталому рокочущему урчанию владеть своим телом. Он не позволил себе думать больше ни о чем, даже о словах, что раздавались у него над головой. И так, оказывается, и задремал, уткнувшись носом Финдекано в сгиб локтя — и проснулся, лишь услышав голос Нолофинвэ. — Ты принес в дом кошку? — Майтимо весь сжался в ожидании гнева, но в голосе Нолофинвэ слышалась только улыбка. — И я-то поверил, что ты всего лишь отправился навестить кузена! — Так оно и было — и оказалось, что тот потерял кота. И мы пошли на поиски, и кот обнаружился прямо на дороге неподалеку от Тириона. И теперь это мой кот, — Финдекано пальцем погладил Майтимо по макушке. — Думаю назвать его Мурлыка. Майтимо негодующе фыркнул и боднул руку Финдекано. Тот что, совсем в именах не разбирается?! К счастью, Нолофинвэ, похоже, тоже испытал отвращение к такой примитивной кличке: — Если кот и вправду твой, нельзя называть его каким-то там Мурлыкой, сам должен понимать. Придумай ему имя получше, и я буду рад приветствовать его в своем доме. — Да, отец, — вздохнул Финдекано, а Майтимо опять сжался. «Не приветствовал бы ты меня, если б знал, кто я, — мрачно подумал он. — Ты прекрасно знаешь, что я привел его к смерти, и какие злодеяния совершил после. Как слаб я, что опять вверяю ему себя!» Путешествие Финдекано по дому с ним на руках вытряхнуло из него все эти мысли. Покои Финдекано, к счастью, оказались просторными, тихими и пустыми: лишь Финдекано, Майтимо и легкий ветерок, задувавший с улицы. — По правде говоря, — сказал Финдекано так, будто поверял ему большую тайну, — я хотел назвать тебя Рыжим — ведь твоя шерсть цвета пламени. В имянаречении я плох, но ведь это звучит намного лучше Мурлыки, правда же? Лишь только с его уст сорвался первый звук нового имени, Майтимо уже было приготовился, что губы его сложатся в эпессе, куда более знакомое. Новое прозвище было таким близким… и в то же время таким далеким. Но и вправду получше Мурлыки. Майтимо вздохнул и, плюхнувшись вниз, разлегся ровно там, куда Финдекано его опустил, и тот тихо засмеялся. — Не знаю, почему ты меня выбрал, — но я рад, что ты это сделал, — просто сказал он и больше уже ничего не говорил, ну, а Майтимо разговаривать не умел, так что переубедить его и не мог. Вместо этого, под ласковой рукой Финдекано, он вскоре опять заснул. Когда следующим утром Майтимо проснулся, Финдекано уже не было. Он попытался подавить родившуюся в сердце тоску; комната уже была залита лучами солнца, и по углу их падения на пол стало ясно, что дело к обеду, и, конечно, Финдекано не стал бы менять привычный ему образ жизни ради какой-то там кошки. И к лучшему, что не стал бы! И Майтимо принялся тренироваться в ходьбе и прыжках, как и дома у Амариэ с Финдарато. Ничьего внимания привлекать он не хотел… но, видно, все же привлек, потому что в комнату шагнула Ириссэ. Ириссэ никогда с Майтимо близка не была, предпочитая шумную компанию его братьев, которую сам Майтимо изо всех сил старался избегать, но все же здесь, в Валиноре, много веков назад, он с ней как-то общался. Ну и ведь он присматривал за ее сыном там, в Чертогах Мандоса… и вот именно по этой причине Майтимо невольно замер. — Кошка? — пробормотала Ириссэ с насмешкой в голосе. — Так вот что это за шум! Она присела и протянула ему руку как собаке, Майтимо позволил себе чуть расслабиться и шагнул вперед, деликатно обнюхивая кончики ее пальцев. Она слегка пахла псиной; не то чтобы это было ему неприятно, наверно, она была на охоте. Да наверняка — она же всегда любила охотиться с Хуаном, припомнил Майтимо. Он отошел на безопасное расстояние, так, чтобы она не могла до него дотянуться, и она качнулась на каблуках назад. Увы, он не мог спросить ни о чем, что его волновало. Например: почему же она и Финдекано до сих пор живут с отцом? Финдекано, в прошлом Верховный король, почему-то не выстроил свой собственный дом, не окружен множеством улыбающихся лиц; да и сама Ириссэ — взрослая женщина, долго была замужем… Но потом Майтимо подумал об Эоле, о том, как шарахалась от него фэа Ломиона… может, это как-то объясняло то, что она до сих пор оставалась в доме отца. — И вот откуда идет запах рыбы, к тому же! — Ириссэ вздохнула и встала, задевая кончиком пальца невидимую для Майтимо миску. — Что, кот, не в состоянии охотиться сам? Вот почему мой брат с тобой нянчится? Пару мгновений она оценивающе смотрела на него, а затем с удивительной скоростью протянула руку вперед и схватила. Майтимо замер, затем принялся бороться, но всю свою силу использовать против нее он не мог — боялся оцарапать или как-то еще навредить, чего ему вовсе бы не хотелось. Ириссэ отнесла его вниз по лестнице и поставила перед дверным проемом, за которым, похоже, располагалась кладовка. — Если хочешь оставаться в этом доме, то должен приносить пользу! — заявила она. — Здесь полно мышей тебе на пропитание, но сначала надо поймать их! Глаза Майтимо быстро привыкли к тусклому свету, и он успел разглядеть на лице Ириссэ озорную усмешку, вспомнил ее любовь к охоте и тяжело вздохнул. Стоит к ней прислушаться: он и вправду в неоплатном долгу перед семьей Нолофинвэ, а других возможностей уплатить этот долг в этом крохотном и хрупком тельце у него нет. Ириссэ ушла, и после этого Майтимо много времени провел, охотясь на мышей. Не очень-то он был в своей первой охоте удачлив — первая мышь от него ускользнула. Но вот вторую он жадно сожрал прямо на том самом месте, на каком прикончил, и лишь после вспомнил потрясенное выражение лица Амариэ, с упавшим сердцем признав, что ни один кот не в состоянии сам убрать за собой такой беспорядок, какой он опять учинил. Отдохнув, он поймал и съел еще одну мышь, но ее уже унес из кладовки в укромный уголок вне дома: пятна крови там никого бы не побеспокоили. И вот там-то Финдекано его и нашел; Майтимо как раз намывал свои лапки. На Финдекано лица не было от беспокойства, и Майтимо, разглядев это, вскочил на ноги, отчаянно мяукнув. Но Финдекано ответил ему дрожащей улыбкой, встал перед ним на колени и взял на руки, не обращая на кровь никакого внимания. — Вот ты где, — прошептал он. — Когда Ириссэ сказала, что выгнала тебя из моих покоев, я испугался, что ты опять сбежишь. Но, вижу, ты просто охотился… мой Рыжий… Лишь мгновение Майтимо сопротивлялся — и потерся мордочкой о лицо Финдекано. Тело того источало тепло даже через одежду, он ощущал слияние запаха Финдекано с запахами своего тельца, живот его был полным, а роа — удовлетворенным… и хотя фэа все продолжала тревожиться по поводу множества неподвластных вещей, он тыкался и тыкался носиком в своего любимого друга, пока тот не рассмеялся. — Кажется, ты измазал меня в крови, — сказал он, и Майтимо сжался от этих слов, пусть в них и совершенно не слышалось раздражения. — Нет, нет, я пачкался и в куда худшем! — Он опять засмеялся и прижал к себе Майтимо еще крепче. — Кровь твоей добычи — куда более приятное украшение, чем кровь орочья. Финдекано не отпустил его, чтобы убрать в кладовке беспорядок, а вместо того понес на руках вверх по лестнице — будто Майтимо не мог идти на своих четырех! Они нашли Ириссэ разлегшейся на кушетке в одной из ярко освещенных комнат. — Вот видишь! — заявила она недовольным голосом. — Нашел же ты своего кота — и притом не избаловал его легкой добычей! Он сам должен добывать себе пищу! — Он в нашем доме новичок и еще не привык, — ответил Финдекано голосом таким ледяным, какой у него Майтимо никогда и не слышал. — И, к тому же, это мой кот, вряд ли ты была бы рада, если б я командовал твоими лошадьми! Так что буду очень тебе признателен, если ты оставишь Рыжего в покое! — Вот теперь я понимаю, братец, почему ты никогда не заводил домашних животных, — покачала на это головой Ириссэ. — Да ты же совершенная нянька! А он взрослый кот, и у тебя на лице я вижу кровь — как и у него на усах! — так что он точно не остался без добычи. Про себя Майтимо с Ириссэ согласился: няньки ему были не нужны, да, к тому же, он бы и не хотел такого. Свойственную ему пока неуклюжесть можно преодолеть, когда фэа привыкнет к роа, в котором сейчас обитает. Он приложил к щеке Финдекано лапку и попытался мяуканьем выразить это… но в ответ получил лишь нежную успокаивающую ласку кончиками пальцев по его боку. — Что бы ты там себе ни думала, следовало со мной поговорить, прежде чем ты сделала, что сочла нужным! — продолжил Финдекано, и в голосе его была сталь, достойная Верховного короля. — Больше ты никуда не утащишь его, меня не спросив! — Ну, он теперь знает, где кладовка и какие там его ждут сокровища, — не сдалась Ириссэ. — Так что мне и не придется его никуда таскать. — Ириссэ… — тон Финдекано смягчился, в нем проступило что-то вроде раскаяния. — Прости, просто дело в том, что Финдарато и Амариэ нашли его в лесу в состоянии, в котором он не мог не только охотиться, но даже и шевелиться. А потом он удрал от них, именно убив мышь, не знаю, почему так случилось. Я не для того его принес, чтоб он так быстро сбежал. — Прибереги свои красивые словечки! — нахмурилась она. — Тебе вовсе не жаль, а мне твои извинения не нужны! Лучше извинись перед своим котом за то, что недооцениваешь его и оставил среди чрезмерного изобилия. — Перед Рыжим я извиняться не собираюсь — он и так мог бы охотиться везде, где б захотел, неважно, где я его оставил! Мои покои не отгорожены дверью, иначе б ты не смогла зайти внутрь и выгнать его, — Финдекано вздохнул, и после его тон изменился по-настоящему: — Опять собралась на верховую прогулку? — А ты собрался меня остановить? — с вызовом отозвалась Ириссэ. — Я не Турукано, — напряженным тоном ответил Финдекано. Он так и стоял в стороне, по-прежнему крепко держа в руках Майтимо, и Ириссэ встала с кушетки, и, проходя мимо них, дразняще показала Майтимо пальцами козу. Она вышла из комнаты, и Финдекано вздохнул: — Я, конечно, перед тобой извинюсь — но лишь за сестру, она никогда не извинится сама. В ожидании возвращения сына она все больше замыкается в себе… а это может произойти нескоро. Ну, точно не так уж нескоро — раз Карантир уже возродился! Майтимо нежно боднул Финдекано в подбородок; Ломион оставался в Чертогах так долго, как и все они, душа его была захвачена скорбью и одиночеством… но не яростью, как у Феанаро или Эола. Он скоро вернется к матери, и они заживут вместе до конца дней своих. Финдекано так в молчании и стоял на месте еще долго и неподвижно, и лишь грудь его поднималась и опускалась, да был слышен мерный стук сердца. Наконец, он медленно выдохнул. — Может, я тоже одинок и замкнулся в себе, — голос его был не громче выдоха. — Я так быстро к тебе привязался. Как такое возможно? Позавчера ты был просто глупенькой кошкой-потеряшкой Финдарато и Амариэ, а теперь ты мне дороже собственного сердца. Как может быть кому-то так дорого животное! — Он снова вздохнул. — Может, все дело в том, что ты столько любви подарил мне в ответ… любви, которой, как уверял Финдарато, им ты не дал. Майтимо бы заплакал. Но так как этого он не мог, то судорожно толкнулся мордочкой Финдекано в плечо, замурлыкав и наполнив рокотом всё свое тельце в надежде, что утешит любимого кузена. Ну и, в конце концов, Финдекано вместе с ним вернулся к себе. Жизнь в качестве кота Финдекано скоро превратилась в уютную рутину. Майтимо ничего не умел, кроме как охотиться, потому завел себе распорядок: ежедневно спускался в кладовку в поисках нахальных мышей для своей трапезы. Если тех не находилось, он возвращался к Финдекано и мяукал у пустой миски, чтоб его голодный желудок наполнили и накормили. Никто не заставлял его охотиться или голодать, и, хотя Финдекано и не всегда был дома, слуги Нолофинвэ исправно кормили кота до возвращения кузена. Как-то раз Финдекано отсутствовал целый месяц или около того, но по возвращении пообещал, что возьмет его с собой, если опять так надолго уедет. И только Майтимо успел расслабиться и привыкнуть к такому распорядку, к ним пришел Ломион.