Кот среди эльфов

Странствия Ириссэ уводили ее от дома Нолофинвэ дальше и дольше, чем Финдекано. Майтимо она всегда казалась созданной скорее для путешествий, нежели для семьи и детей. Так что, когда Ломион появился в дверях и твердым и ясным голосом спросил, можно ли войти, не было Ириссэ, чтобы встретить сына, не было Анайрэ, чтобы встретить внука. Открыл дверь сам Нолофинвэ; Финдекано, развалившийся на спине на диванчике, привстал и сел, и Майтимо, как раз лежавший у него на животе, на это внезапное перемещение отозвался протестующим горловым ворчанием. — Ты мой внук! — Нолофинвэ распахнул глаза в неожиданном узнавании и шагнул вперед, привлекая Ломиона в объятия. Ломион, тоже округлив глаза, стоял очень напряженно, но его не оттолкнул. И Майтимо тоже почувствовал себя частью семьи — Финдекано, словно эхом объятий деда и внука, крепко обнял самого Майтимо, который поднялся на все четыре лапы и вспрыгнул Финдекано на плечо, чтобы тот мог тоже подойти и поприветствовать племянника. Похоже, происходящее воссоединение захватило Финдекано, и Майтимо вскоре сбежал на пол и уселся неподалеку, с безопасного расстояния наблюдая за происходящим. Нолофинвэ от радости был весь в слезах, и, лишь Финдекано отпустил Ломиона, он стиснул плечо внука. — Маэглин, внук мой… я так много о тебе слышал… как ты предал Гондолин, сговорившись с Морготом, владыкой Зла… Лицо Ломиона окаменело, но Нолофинвэ продолжил: — Но еще я слышал — от сына! — как ты сражался на нашей стороне в битвах прошлого, а от твоей матери — что ты вырос без отцовской любви, которой должен быть окружен любой из детей! Майтимо захотелось рассмеяться — таким пораженным стало выражение лицо Ломиона. Он-то хорошо знал, что весь гнев Нолофинвэ направлен против Феанаро и Моргота… и что, все же, даже несмотря на гнев, в один прекрасный день Нолофинвэ сможет обнять своего полубрата по-настоящему. Нолофинвэ любил собственную семью и заботился о ней, как никто другой и безо всяких условий — Майтимо всегда это понимал. И поразился неожиданной пришедшей боли в груди — не из-за отца, любившего сыновей сильно, пусть и по-своему, пусть и переставшего проявлять нежность задолго до гибели младшего Амбарусса… но из-за матери, которую не видел много Эпох. Она понимала всю отчаянную глупость их похода задолго до того, как Феанаро сжег корабли… обнимет ли она его снова, зная, что он сотворил, или оттолкнет, как совершенно справедливо отвергла отца? Но даже если бы он и был способен говорить, то не стал бы портить встречу родичей. Зная, как много Ломион пережил в Чертогах Мандоса, искупая свои грехи, он желал юноше только радости. Хлынул поток объяснений. Нолофинвэ рассказал об отлучке Ириссэ, на что Ломион кивнул спокойно и понимающе; сам же он попросил не называть его более Маэглином, отцовским именем, ибо носил его в те времена, коими никак гордиться не мог. А затем Финдекано поднял с пола Майтимо. — Это Рыжий, — пояснил он. — Пока ты ждешь Ириссэ, можешь встретить его в доме или в кладовой внизу. Он хороший кот и не кусается, но и сам обращайся с ним хорошо — и чтоб я не видел, что с ним ведут себя беспечно и дурно! Ох, не стоило ему так говорить, и Майтимо с мягким упреком пихнул Финдекано лапкой, а Ломион сощурился. — Не трону я твою драгоценную кошку, — выплюнул он и тут же замкнулся в себе. Майтимо заметил, как Финдекано распахнул глаза, вздохнул и, высвободившись из его объятий, спрыгнул на пол. Затем подошел к Ломиону и нарочно ткнулся лбом ему в лодыжку, а затем посмотрел на Финдекано. — Отругал меня дважды, — пробормотал Финдекано. — Ломион, я не имел в виду ничего дурного, просто твоя мама вначале себя так повела… — Мама? — повторил Ломион, голосом не предателя и злодея, а потерянного ребенка, жаждущего узнать о безоговорочно любимом родителе. Майтимо потерся щекой о его ногу. — Твоя мама мне сестра, — подтвердил Финдекано, и напряжение между ними спало. — Мы не всегда сходимся во взглядах на вещи. — Он присел на корточки, лицо его было таким растерянным… и Майтимо тут же подскочил к нему и потерся о костяшки его пальцев, словно пометив своим запахом. Финдекано с облегчением улыбнулся и погладил его спинку. — Ты мой хороший… Я уж боялся, мое бездумное замечание заберет у меня твою любовь. — Он говорил это вроде бы в шутку, но Майтимо фыркнул и уселся у его ног, протестующе мурлыча, а сам Финдекано поднялся на ноги. — Твой брат Тургон не очень много о ней рассказывал, — Ломион отвел взгляд. — Турукано просто… — начал было Финдекано, но Нолофинвэ с болью в голосе прервал его: — Турукано живет не с нами, а далеко отсюда, на другом краю Тириона. Он глубоко скорбит и после возрождения. Ломион скрестил руки на груди и кивнул. — Я не прошу у него прощения и не ожидаю его, — твердо сказал он, — и я его не побеспокою. Просто я хотел бы услышать о моей матери от тех, кто знал ее в юности, еще до того, как она повстречала моего отца, Эола… При звуке этого имени Нолофинвэ и Финдекано переглянулись, и Майтимо задался вопросом, что же они о нем слышали. Но затем Нолофинвэ развернулся к Ломиону с теплой улыбкой, вся тень сбежала с его лица. — О, если ты хочешь послушать такие истории, то попал туда, куда нужно! Проходи же: у нас так много свободных комнат, и мы подберем подходящую, чтоб ты пожил с нами, ожидая возвращения матери. Я бы и сам хотел получше узнать своего внука… да и в какие истории стоит верить, а в какие — не стоит… — Он потянулся к Ломиону и не убрал руки, даже когда сам Ломион, похоже, не привыкший к подобной ласке, попытался отодвинуться. И вот они втроем удалились, но Майтимо вслед за ними не пошел, а, не желая мешать воссоединению семьи, отправился обратно в покои Финдекано. Он еще не заснул, когда Финдекано присоединился к нему, с видом совсем не счастливым, а отчаянно печальным. Он лег на кровать и уставился в потолок так, будто тот сейчас растает и раскроет ему все звездные тайны. Майтимо вспрыгнул на кровать проверить, удастся ли ему прогнать это ужасающее выражение с лица любимого кузена. Но Финдекано на него даже не взглянул… хотя вскоре заговорил: — Рыжий, все хорошо, — пробормотал он. — Это пройдет. Я так всегда, когда домой возвращается кто-то из нолдор… — Он отчаянно заморгал. — Не то чтобы я не рад их возвращению, просто… — Голос его прервался, и некоторое время он лежал молча, а когда вновь заговорил, голос его упал до еле различимого шепота: — Просто все они — не тот, кого я так хочу увидеть наконец дома… И тут у него открыто потекли слезы. Не детские слезы от недавней обиды, но слезы воина, горевавшего долго-долго, и которому нужно было хоть немного облегчить тяжкий груз давней скорби, чтобы снова вернуться к обыденной жизни. Майтимо ощутил, как его тельце, слишком маленькое для его фэа, сжалось так болезненно, так остро, как еще никогда в новой жизни. Сначала он ткнулся носом в пальцы Финдекано — но те оставались неподвижными и безвольными и даже не приподнялись, чтобы рассеянно погладить его, как обычно бывало… а через пару мгновений Финдекано вообще убрал руку и уткнулся в сгиб локтя лицом. Исступленно пытаясь сделать хоть что-то, чтобы помочь Финдекано, Майтимо всем телом прижался к его шее и бережно попытался слизать его слезы языком. Он понимал, что кошачий язык такой шершавый, но это было хоть что-то… если б он остался в стороне, не делая ничего, сердце его точно разбилось бы. Собственное мурлыканье казалось ему сейчас отчаянным зовом из самых глубин его тела, пытавшимся их обоих утешить — и так безуспешно… Наконец, слезы Финдекано утихли, и он перевернулся на бок, всем телом прижимаясь к Майтимо. — Ох, Рыжий… — прошептал он, — не знаю, что бы я без тебя делал… Первые столетия я жил в уверенности, что мне не придется ждать его так уж долго, что бескорыстные его поступки затмят все остальные — я так и твердил всем, кто был готов слушать, но… иногда я боюсь, что он слишком долго прожил во власти принесенной им клятвы и теперь никогда, никогда не вернется ко мне. Он стиснул Майтимо почти до боли, но роа Майтимо это не беспокоило, напротив, было так созвучно боли в его фэа, что даже приносило какое-то облегчение. Он перестал лизать лицо Финдекано, ощутив, как горит под его языком кожа, и теперь просто терся головой о его подбородок. Не было никаких сомнений, о ком говорит Финдекано, пусть Майтимо такого знания вовсе не жаждал. Как часто на протяжении всех прошедших веков он думал про себя, что Финдекано следует отдать свою любовь кому-то другому, кто будет в Валиноре, с ним рядом. Он думал об этом, и когда горели корабли, и после гибели Нолофинвэ, и в Чертогах Мандоса. Финдекано заслужил любить того, кто может обнять его, когда он плачет, кто может улыбнуться в ответ его радости… «Может, Валар послали меня обратно, чтобы убить твою любовь ко мне, чтобы ты наконец обрел покой, — сказал бы Майтимо, но даже и не попытался. — Но я понял, что не знаю, что делать. Я лишь люблю тебя еще больше, кузен, и я бы все сделал, чтобы ты не тосковал от любви ко мне, чтобы жил, чтобы был счастлив, как когда-то». Своим маленьким телом всего этого конечно передать он не мог, потому сполз чуть ниже, к Финдекано на грудь, и замурлыкал еще громче, так что Финдекано рассмеялся сквозь вновь хлынувшие слезы. — Может, Валар послали тебя мне в дар — после всего, что произошло, — сказал он. — Все уже давно мне твердят, что отец устал от моих слез по нему. А ты хотя бы тут новенький, и к тому же не можешь сказать мне, что я плачу по тому, кто слез моих вовсе не стоит. Не стоит! — Майтимо бы подтвердил первый! — но Финдекано говорил чистую правду, Майтимо не мог сказать ему ничего, он был способен лишь ответить скромным набором звуков, подвластных кошачьему тельцу. «Брось обо мне думать, — сказал он лапкой, прижатой к щеке Финдекано, когти, конечно, при этом втянув поглубже, чтобы не задеть гладкую кожу. — Найди другую любовь и люби, как однажды любил меня. Я не буду держать за это на тебя зла, буду лишь радоваться, думая о том, что ты счастлив». — Я люблю его, — словно отвечая на это, сказал Финдекано, так тоскливо и хрипло, и слова эти причиняли такую боль, как причиняло бы вырванное из груди сердце. — Я всегда его любил. Даже ребенком я мечтал… но так не должно было быть, и я… Вместо продолжения он притянул к себе Майтимо ближе и уткнулся лицом в его мех. Майтимо прикрыл глаза… эти неоконченные фразы разрывали его фэа на клочки. И он все мурлыкал и мурлыкал, а слезы Финдекано сочились сквозь его шерстку и раздражающе щекотали кожу. *** Кошачий слух был не менее чутким, чем у эльфов — ну или близок к нему, — так что Майтимо был уверен, что все дома, а, значит, не могли не заметить, что Финдекано в тоске. Но единственное, что подтвердило Майтимо осведомленность Нолофинвэ о происходящем с сыном — то, как он легонько коснулся плеча Финдекано, проходя мимо него. А слуг может и не было дома, Майтимо не особенно ими интересовался и не отследил. А вот Ломион долго искоса поглядывал на Финдекано, будто пытаясь понять, что же с ним такое. Майтимо пытался не обращать на это внимания — все равно он ничего не мог изменить, — но все эти дни старался быть к Финдекано поближе: вдруг тот опять впадет в уныние. И когда Ломион, наконец, решился с Финдекано поговорить, Майтимо как раз лежал, свернувшись клубочком, на коленях у Финдекано, а тот ласково его поглаживал… и удрать возможности не было. — Кто это — тот, кого ты любил? — невыразительно спросил Ломион, и Майтимо под ладонью Финдекано дернулся всем телом. Но, казалось, Финдекано вопрос не взволновал — и ответил он очень спокойно, а ладонь его даже не дрогнула. — Майтимо — вот кого я любил, — сказал он, — хотя, должно быть, ты знал его под другим именем. Ириссэ никогда тебе не рассказывала? Она знала об этом, как и мои братья, ну, а как же иначе! Я восхвалял его, лишь только хоть кто-то был готов слушать мои хвалебные оды… а потом мы покинули Валинор, и слова мои уже не могли найти снисходительного слушателя. — Мама не так часто говорила о любви, — отозвался Ломион, и в голосе его дрогнуло что-то, что Чертоги, казалось, должны были излечить. Майтимо прикрыл глаза и стал размышлять, как бы так ускользнуть, чтобы не быть свидетелем этого разговора — но ладони Финдекано не прекращали ласки… а тусклый свет кладовки и витающий там слабый душок засохшей крови не казались такими уж соблазнительными. И Финдекано, и Ломион молчали; Майтимо подумал уже было, что на том беседа и завершится, но Ломион вновь поднял голову. — И тебе многие в Валиноре родичи… Финдекано чуть вздрогнул; заметно было лишь Майтимо. — Да, — мягко проговорил он. — Я не часто говорю обо всем этом, но это вовсе не тайна. Он мой кузен, и ты должен был знать его под именем Маэдрос. И Майтимо под рукой Финдекано снова весь сжался — но Ломион на подробностях не настаивал. Тихо и с горечью, пусть не такой глубокой, как когда-то, он произнес: — Я тоже когда-то любил кузину, но она на мою любовь не ответила. — О… — Финдекано сразу расслабился и через миг рассмеялся. — Что ж, вот теперь я точно поверил, что ты мой племянник! Мне очень жаль, что тебя настиг фамильный рок. — Думаю, так во мне сказалось отцовское искажение, — покачал головой Ломион. — Я был так же гневлив, так же жаден, как он, и… — он нахмурился и опять мотнул головой, — я так много провел времени, размышляя обо всем этом, и вот тебя сейчас послушал… не думаю, что именно моя любовь к ней была искажением! Вовсе нет! Думаю, искажением было то, что помогла мне увидеть Ниэнна: пример моего отца, во что можно свою любовь превратить… — Он сглотнул, дерзко задрал подбородок и показался таким юным… в конце концов, он и был еще в теле юноши. Чертоги Мандоса излечили его, он смог вернуться и так легко, казалось бы, говорить о своих терзаниях, телом он был юн, но опыт делал его взрослым. — Если бы я вовремя оставил свои притязания, когда ее сердце выбрало другого, моя любовь не стала бы неправильной! Финдекано мягко посмотрел ему в глаза. — Да, — тихо отозвался он. — И я всегда думал так. Дело не в том, кого мы любим, а в том, как любим. Ломион глубоко вздохнул, заговорил снова, казалось, на грани вызова: — И пусть супруг ее теперь мертв, она больше никогда никого не полюбит. И никогда не полюбит меня так, как любил ее я, — он прижал ладонь к сердцу. — Ниэнна помогла приглушить чувства, и теперь не так больно, и гневу я больше никогда не дам над собой власти! — Иногда я хотел бы, чтобы Ниэнна помогла мне снова открыться радости жизни. Но потом думаю, что ведь если мое горе и вправду ослабнет, я тогда буду любить его меньше… так что я не молюсь ей. — А вот я бы предпочел, чтобы горе ослабло, — проговорил Ломион. — И не думаю, что люблю ее меньше… думаю, моей любви к ней и не суждено было быть взаимной. Когда я жил… в Гондолине… — он споткнулся на полуслове и сделал паузу, и Майтимо увидел, как вдруг доверие, которое читалось в лице Ломиона, на мгновение закрыла пелена двуличия и высокомерия — но вот он снова мотнул головой, и иллюзия рассеялась. — Иногда мне казалось, будто кинжал Эола поразил меня, как он и хотел, и яд просочился во все мои вены. Ее любовь ко мне была бы единственным лекарством от этого — но именно этому было не суждено произойти, и она меня никогда не полюбит. Раньше я сделал бы ради ее любви все… — и он опять мотнул головой и сказал деланным голосом: — Надеюсь, твой кузен скоро возродится. Ломион явно переводил тему, но, лишь он встал, Финдекано тоже распрямился. — Ломион, — произнес он таким сильным, звучным и уверенным голосом, как во времена, когда он правил нолдор в Белерианде, — спасибо тебе. Плечи Ломиона, закаменевшие было при звуке его имени, сразу расслабились, но отвечать он не стал и вышел из комнаты. Финдекано со вздохом вновь откинулся на спинку стула, и когда Майтимо рискнул украдкой заглянуть ему в лицо, то увидел на его губах улыбку. И после этой беседы Финдекано стал брать Ломиона с собой на охоту. Охотничьей выдержкой сестры он не обладал и, конечно, чаще всего возвращался домой с пустыми руками. Майтимо же решил, что им надо дать время узнать друг друга, и эти дни проводил в кладовке. *** Как-то, спустя пару недель после первого визита Ломиона, Финдекано вернулся домой с нахмуренным и мрачным лицом. Что еще более странно — он не бросился сразу к Майтимо за утешением, а уселся на краешке кровати, упершись локтями в колени, и так пристально уставился на Майтимо, будто не знал, что ему делать. Майтимо навострил уши: Ломион и Нолофинвэ за стеной что-то приглушенно обсуждали, слов разобрать он не мог, но их голоса не казались взволнованными. Так что трудности, видно, были лишь у Финдекано, может, он опять затосковал, хотя грустью и не пах. Майтимо положил лапы Финдекано на лодыжку и попытался подтянуться вверх, тихо мяукнув в надежде на какой-то отклик. «Я бы исцелил все твои раны, если б только мог», — подумал он, трогая лапкой Финдекано за колено. Финдекано пристально смотрел на него еще какой-то миг, а затем глубоко вздохнул и откинулся назад, освобождая пространство у себя на коленях, чтобы Майтимо смог наконец запрыгнуть. — Зря тревожусь? — пробормотал он и затем громче добавил: — Ну что, ты был на своей охоте поудачливей нас? Знаешь, я тут понял, что погоню люблю, а вот убивать — больше нет. С трудом рыбу убиваю: просто потому что мне вкус ее нравится. А Ломион, пусть и искусен в бою и хороший стратег, но не унаследовал от матери охотничьего дара. «Он тебе нравится», — с нежностью подумал Майтимо и ткнулся мордочкой Финдекано под подбородок. Даже такое странное настроение никак не приглушало свойственной Финдекано яркости. Даже походя разговаривая с котом, тот смеялся и улыбался — и Майтимо просто обожал его таким; эти моменты вселяли надежду, что после его смерти с Финдекано будет все в порядке. Он исцелится, он будет жить, как жил все эти Эпохи… и может когда-нибудь, пусть даже против его собственной воли, его любовь к Майтимо потускнеет и он полюбит кого-то достойного. Ну или, по крайней мере, заведет новую кошку. После таких мыслей мурлыкать он просто не смог и лежал на коленях у Финдекано… и невольно заснул. Проснувшись куда позже, он обнаружил, что Финдекано чуть подвинулся, не тревожа Майтимо, и теперь читал при свете лампы. Обеспокоившись, что уже стемнело, Майтимо сел — и Финдекано тут же отложил книгу и улыбнулся ему. — Что такое? — тихо проговорил он. Ответить Майтимо, конечно, не мог, но потянулся и тронул лапкой рот Финдекано. Тот прикрыл глаза, вздохнул и поцеловал ее. Майтимо вздрогнул и тут же отдернул ее, но Финдекано улыбнулся еще шире и открыл глаза. — Хороший мой, ты хочешь мне сказать, чтобы я помолчал? Майтимо фыркнул, и Финдекано тихо засмеялся. — Или ты озабочен моими привычками в еде? Если б я не был с тобой давно знаком, я бы решил, что ты кошка-мама! Рыжий, все хорошо: я поел на охоте, и мой живот вовсе никуда меня не зовет. Я бы предпочел, чтобы и ты побыл тут со мной: боюсь, без тебя я опять впаду в отчаяние и тоску… — несмотря на слова, тон его был легким и даже поддразнивающим, и Майтимо дернул хвостом. В комнате повисла тишина; Майтимо улегся, прижавшись к груди Финдекано, окутанный его запахом. Он давно понял, в какой опасной ловушке оказался, не желая уходить и опять разбивать Финдекано сердце. Говорить он не мог — так что словами не мог поддержать Финдекано, да и вообще не мог ничего сделать — только остаться и утешать своим присутствием. И иногда он чувствовал себя словно в удушающей клетке… роа Майтимо невероятно зудело от того, что он сам такой крошечный… и все, что он мог делать, когда чувствовал эту пытку, — лежать так смирно, как мог, в надежде, что кошачья потребность во сне поможет ему сбежать от боли. Финдекано тронул его осторожно, как в момент их знакомства, будто боялся, что Майтимо укусит или что ему можно навредить. — Рыжий мой, до твоего прихода я был так одинок… — прошептал он, будто поверяя особую тайну. Да не было это тайной: Майтимо много раз уже слышал эти слова, сказанные громче — так, что любой в этом доме смог бы услышать. — Я так погружен в себя… даже когда рядом отец, братья, сестра — я будто их не всегда даже вижу… Майтимо сочувственно ткнулся Финдекано в ногу, хотя мурлыкать все еще был не в состоянии. Финдекано наклонился и поцеловал его в макушку. — Может, завтра, — тем же доверительным тоном продолжил он, — мы с тобой попутешествуем. Что-то Амбарусса давненько добрых слов не шлют своему старшему кузену! Поедешь со мной их повидать, а, Рыжий? Я же пообещал, что далеко без тебя больше не уеду, — в голосе его звучало лукавство, которое Майтимо не мог до конца понять; он навострил уши и опять дернул хвостом. — Нет? Ну хотя бы подумай! Я тебя еще раз спрошу утром и накормлю свежей рыбкой, если окажешь мне эту честь. Майтимо не хотел вновь встречаться с братьями, как и не хотел вторгаться в жизнь Финдекано… то есть, признался он себе, очень хотел, но не должен был. Заснуть в ту ночь ему было трудно, такого раньше в этом теле с ним не случалось, и он без конца воображал себе множество всяких вещей… в том числе и новый побег. И если бы это не причинило такой сильной боли Финдекано, он бы так и поступил. Но к утру принял решение поехать с Финдекано и встретиться с братьями лицом к лицу. *** — Привет, Амбарусса! — весело воскликнул Финдекано. Оказалось, близнецы все еще жили за пределами Тириона, хоть и ближе к нему, чем когда-то был Форменос. Майтимо с Финдекано за три дня пути добрались до свободно раскинувшегося сада, в котором прятались несколько белых домиков — не одинокая усадьба, но и не поселок. Майтимо рассмотрел постройки и прижал уши… все это было выстроено в таком знакомом стиле, словно к чертежам приложила руку мать. — Старший Амбарусса, похоже, — пробормотал Финдекано, — он возродился очень быстро, так как натворил меньше по сравнению с… — он поймал себя на слове и погладил шерстку Майтимо, — с другими… Оба Амбарусса выстроили в начале Третьей Эпохи целое поместье — вместе с Нерданель, чтобы тут хватило место для всех ее возрожденных сыновей, когда они покинут дома новых родителей. Я был тут только дважды, и пустота всех этих жилищ слегка пугает. Но все со временем вернутся. «Не все», — подумал Майтимо, дернув хвостом. Но не продолжил список своих бесчестных деяний, снова сбежав. Иногда его огнем жгла мысль, что единственно доступное в этом крошечном теле — ни слов, ни даже одной руки — лишь побег. И он позволил спешившемуся Финдекано продолжать его гладить, успокаивать, прижимать к себе ближе. Но совсем не был готов к тому, что Финдекано спустит его на землю и скажет: — Можешь тут осмотреться пока, они не рассердятся, к тому же наверняка тут куча мышей! В голосе Финдекано опять звучало лукавство, вызвавшее у Майтимо подозрения, но прежде чем он попытался разгадать коварный план Финдекано, раздался голос, который Майтимо не слышал много веков: — Кузен! Давненько тебя тут не было! Майтимо затопила паника, и прежде чем он смог взять себя в руки, ноги понесли его прочь, вот так он и удрал. И остановился, лишь когда перестал слышать голос младшего брата, а поток древних воспоминаний ослабил свой натиск; оказалось, что он в ярко освещенном зале, уставленном искусно выточенными мраморными скульптурами. Он шагнул вперед и встревожился, что потерялся, но в то же время в глубине души был уверен: Финдекано в состоянии его отыскать. В конце концов, пока он среди этих домиков, ему не потеряться по-настоящему. А если и потеряется, сказал он себе, то и это не будет такой уж бедой. Это будет знаком, что больше он Финдекано не нужен, ну, а охотничьи навыки он уже отточил достаточно, чтобы выжить в дикой природе, и теперь все совсем иначе, чем когда он сбежал в первый раз, от Финдарато с Амариэ. Мама. Он не мог замереть так, чтобы стать невидимым для ее глаз, да к тому же хвост от переизбытка нахлынувших чувств начал хлестать по бокам, и прекратить это Майтимо не мог, и глядел на нее, и на какой-то миг ощутил себя вновь малышом… до того, как ее перерос. Он уже и забыл ту силу и уверенность, что она излучала; если она и не была столь же яркой и внушающей трепет, как Феанаро, то, во всяком случае, была ему под стать. «Если б только твое горе было под стать его горю…» — подумал Майтимо, и тут взгляд Нерданель его обнаружил. — О, кошка? — пробормотала она. — Что же ты тут делаешь? А я думала, кто-то из детей пришел опять меня донимать! — Она остановилась и присела перед ним. — У нас никогда тут не было кошки, слишком уж далеко мы от Тириона, чтобы кого-то приманить да приручить. Откуда же ты? Майтимо опять дернул хвостом, и Нерданель протянула к нему руку, успокаивающе приговаривая: — Тише, тише, я тебя не обижу… Майтимо, даже не обнюхав ладонь, отчаянно дернулся вперед, к ней, в поисках ласки. — Какая у тебя красивая шерстка, — проворковала она. — Подшерсток — словно горящие уголья, а кончики каштановые, как у меня. Видишь? — она сунула ему под нос прядь своих волос. Майтимо не мог видеть цвета так, как она, так что отвел взгляд. — В тебе есть скрытое пламя. Ты вдохновишь любого художника! — Она погладила его подбородок. — Ты откормлен, вычесан, не боишься ласки — у тебя есть хозяин, хотя ума не приложу, кто же он. Кто-то знакомый, наверно… ведь ты мне напоминаешь кого-то очень знакомого… Она замолчала, устремив взгляд вдаль… а Майтимо очень даже не хотелось, чтобы ей пришло в голову, что он может быть как-то связан с ее сыновьями. Насколько ему было известно, раньше Валар не возрождали никого в теле животного, сам Намо отнесся к нему как к чему-то из ряда вон выходящему. Вряд ли она могла бы догадаться, но рисковать Майтимо не хотел. Не представляя себе, как же ее отвлечь, он плюхнулся на бок, перекатился на спинку и подставил живот ее ласке. Она рассмеялась — в тишине зала словно колокольчики зазвенели, — и он от этого звука растаял. Будто одна лишь ее радость исцеляла то, что в нем разбивалось от горя Финдекано. Может, он и поступил с матерью дурно, покинув ее, но зато большую часть его жизни она жила в Валиноре, в то время как он по глупости последовал за отцом в самый безумный поход, который только можно себе вообразить. Когда он творил злодеяния, ее не было рядом, но сейчас она уже наверняка знала о них, как и Финдекано. Должна же она была слышать рассказы возродившихся эльфов, павших от руки Майтимо или пострадавших от его проступков! — Но все же! — сказала она, почесав его грудку твердыми и уверенными пальцами. — В тебе есть что-то такое знакомое… не могу перестать думать об этом! — Майтимо попытался дернуться, чтобы ее отвлечь — но она прижала его рукой к полу и принялась всматриваться в его мордочку. — Я не так искусна, как другие, потому что никогда не нуждалась в подобном, но… — Привет, — ее голос раздался прямо у него в голове, словно удар колокола, от которого нельзя было спрятаться. Майтимо накрыла паника, но все же он успел удивиться. — Почему ты обращаешься к кошке? — невольно поинтересовался он — и слишком поздно понял, что мать слышит его: глаза ее распахнулись. Он до этого даже и не думал об осанвэ… и вот мать узнала все его секреты — так же легко, как и всегда. — Майтимо… — громко выдохнула она, потом схватила его и прижала к груди, крепко, но осторожно. — Почему ты вернулся в таком виде, сынок? Что с Тьелкормо и Атаринке? Майтимо тяжело вздохнул, вдыхая аромат матери, в нем были нотки и пота, и кузницы. — У меня не было выбора, иначе я бы не возвращался тешить близких бесплодной надеждой, — ответил он. — И прошу тебя, не говори никому обо мне, ибо впереди у меня, как и у любого смертного создания, смерть. Он и представить не мог, как после этих его слов у Нерданель задрожат руки. — Нет! — твердо заявила она. — Не верю, что Валар могут быть так жестоки! — Я не тот наивный юнец, кто когда-то, много веков назад покинул тебя, — сказал Майтимо, сердце его сжалось от горя, сквозившего в материнском голосе близнецом горя его собственного. — Так и Карнистир не был! — и все же в этой усадьбе, что я выстроила, и для него есть приют, когда он захочет вернуться домой от своей новой семьи, — Нерданель погладила его шерстку. — Нет, не верю! Не сделала я ничего настолько дурного, не могут быть Валар столь жестоки ко мне, чтобы вернуть моего первенца лишь в таком теле! На это ответа у Майтимо не было, потому он просто уткнулся ей в плечо, слушая ее прерывистое дыхание. И вот, гораздо позже, Финдекано с Амбаруссой так и нашли их: Нерданель сидела у стены, скрестив ноги, а Майтимо жался к ее коленям. Она так и не умылась после своего труда в мастерской, или где там она была — не могла отпустить Майтимо, ну, а тот не хотел огорчать ее, убежав. Однако, услышав шаги, он пошевелился и произнес по осанвэ: — Не говори им, пожалуйста! Я не хочу их так огорчать. — Ты вправду веришь, что лучше тешить их ложной надеждой, что ты просто задержался в Чертогах? — спросила Нерданель, и голос ее разума был невероятно печален. — Мама, прошу тебя… Нерданель не ответила, но, взглянув на нее, он увидел, что она улыбается подошедшему Финдекано. — О, так вот кто привез этого возмутителя спокойствия в наш дом! — сказала она, и Майтимо понадеялся, что Финдекано не услышал, как дрогнул ее голос. — Я бы встала тебя поприветствовать, но боюсь потревожить твоего кота. Финдекано тихо рассмеялся, глядя на невзгоды Нерданель. — Смотрю, он нашел тебя! Ну, так как он вряд ли мог представиться сам, я представлю его тебе: я назвал его Рыжим, потому что он рыжий. — Рыжий… — повторила тихо Нерданель, положив ладонь на ребра Майтимо. — Ему очень подходит. А сам он подходит нашему дому, как шерстка его подходит к моим волосам, пусть и не так, как пламя волос Амбарусса. Младший Амбарусса засмеялся, глядя, как Майтимо напрягся. — Боюсь, ты никогда не закончишь работу, если у тебя будет кошка, — заявил он таким беззаботным игривым тоном, что Майтимо подумал: то, что он так рано погиб, избавило его от страданий, что претерпели все остальные после резни с тэлери. Финдекано встал перед ними на колени и обнял Нерданель так, будто между их семьями никогда не было раздора. — Здравствуй, тетя! — сказал он. — Кажется, Рыжему и вправду понравилась твоя компания! Боюсь, путешествию, да и прибытию он был не особенно рад, но я вижу, что рядом с тобой он снова доволен. — Может и так, — по-прежнему мягко отозвалась Нерданель. — Он хорошо с тобой обращается? — Ты меня спрашиваешь или кота? — рассмеялся Финдекано. — Так я отвечу, ведь Рыжий сам не может: он со мной обращается воистину великолепно! Его появление — словно благословение! Оказалось, я был куда более одинок, чем мог и представить! Он отличный товарищ и прекрасный охотник на мышек, — его голос и выражение лица стали серьезнее. — Но если ему больше понравится тут, и он не захочет со мной обратно, я оставлю его утешать твое сердце, как он утешил мое… и хотел бы я сделать это с улыбкой. Нерданель взглянула на Майтимо, и тот встретил ее взгляд. — Не знаю, сможет ли этот Рыжий утешить мое сердце, — прошептала она. — Боюсь, что он уже разбил его. Его присутствие напоминает мне обо всем том, что я потеряла и что еще потеряю. Майтимо прижал уши; не хотел он этого слышать. — Мама… — выдавил он по осанвэ, но в горе своем не смог найти больше ни слова. Финдекано сидел очень, очень тихо, так что слышно было, как приглушенными голосами шепчутся друг с другом Амбарусса. — Что ты имеешь в виду? — наконец медленно проговорил он. — Не говори ему! — снова взмолился Майтимо. — Ты себе не представляешь, как он горюет! Как мне опять оставить его, если он узнает, что его кот — я? — Разве не куда более жестоко оставить его в неведении, что ты вернулся к нему? Разве ты по его голосу не слышишь, что он уже подозревает? — возразила Нерданель, вдруг стиснув его тельце пальцами почти до боли, и глубоко вздохнула. — Амбарусса, вы, оба, идите сюда. Сядьте к нам на пол, стыдиться грязи не в вашем обычае. Вы удивляетесь, что тут за сыр-бор из-за какой-то кошки? Майтимо отчаянно попытался высвободиться, но понял, что так выглядит куда более нелепо. Если вскоре, помимо его воли, все узнают правду, он, по крайней мере, может попытаться вести себя как старший брат. И он притих, и оказалось, что он неотрывно смотрит на Финдекано, и он не отводил взгляда, даже когда подошли Амбарусса и сели рядом, скрестив ноги, как Нерданель. — Мам, что такое? — спросил старший. — К нам вернулся ваш старший брат, — проговорила она сдавленным голосом, — в необычном виде. Лицо Финдекано окаменело, но на нем не было удивления; он лишь облизнул губы и во все глаза смотрел на Майтимо. Амбарусса же оказались более недоверчивыми. — Руссандол? — спросил старший. — Мам, да это же кот! Да зачем бы Валар возвращать его в таком виде? Сердце Майтимо заколотилось в груди, лапы на колене матери напряглись, готовые оттолкнуться… — Не знаю, — ответила Нерданель, — не знает и он. После этих слов все внимание оказалось прикованным уже к самой Нерданель. — Ты о чем? — требовательно и настойчиво спросил Финдекано. — Он же кот, как ты можешь его понимать? — Осанвэ, — Нерданель погладила Майтимо по спинке, и он ощутил дрожь в ее пальцах. — Вы же не забыли осанвэ? Глаза Финдекано распахнулись, и он свесил голову, косы соскользнули с ссутуленных плеч. Амбарусса же, напротив, похоже, решили, что это здорово, и младший хлопнул в ладоши. — Руссандол? — попробовал он. — Давно не виделись, братец! — Амбарусса, — отозвался Майтимо со всем достоинством, на какое был способен. — Отлично выглядишь, очень рад. — Брат сказал, что ты единственный возражал против сожжения кораблей, — продолжил Амбарусса и протянул к нему руку, Майтимо вздохнул и ткнулся в нее носом. — Я должен тебя за это поблагодарить! — Этот поступок не стоит благодарностей, — послал по осанвэ горький ответ Майтимо, — я же не смог остановить все это. Никто не смог. — А я благодарен, и я вот я опять в Валиноре, с мамой и братом, когда-то старшим, а теперь младшим, — возразил Амбарусса и затем, уже в полный голос, добавил: — Финдекано, а ты чего притих? Поговоришь с моим братом? — Нет, — покачал головой Финдекано. — Не могу. Мои родители доверяли лишь речи, а не осанвэ, и никто из нас по-настоящему этим искусством так и не овладел… — Он выглядел таким ужасно потрясенным, ошеломленным, будто сам оказался вдруг смертен и постарел и телом, и духом. Еще вчера Майтимо бы рванулся вперед и попытался утешить его прикосновением… но теперь, когда тайна его стала явью, он мог только сидеть смирно и пытаться дотянуться до разума младшего брата. — Печально, о да, — подвела итог Нерданель. — Ну, мы тебя обучим. *** Майтимо был передан на попечение близнецов, а Финдекано Нерданель утащила за руку куда-то вдоль по коридору. Фэа Майтимо отчаянно кричала, что он должен бежать за ними, но роа при этом продолжало сжиматься в комок и припало к земле, будто спасаясь от опасности. Старший Амбарусса вздохнул. — Ну и как нам быть? — вопросил он. — Осанвэ на троих не работает даже среди братьев. — Работает, — поправил его младший, — с тем, кто очень силен. Я буду говорить и переводить тебе его слова, а он может нас понимать, даже если мы будем просто говорить вслух, я уверен. Так ведь? — Да, и ты это знаешь, — послал ему Майтимо по осанвэ. — Передай ему мой привет. Младший Амбарусса подошел ближе и положил руку брату на плечо, будто сомневаясь, можно ли трогать Майтимо. И тот намекнул, приподнявшись с пола и уткнувшись в колени старшему близнецу. — Ну так почему же ты кот? — спросил младший, на осанвэ и одновременно вслух. Майтимо дернул хвостом. — В наказание, — ответил он. — Не так уж я был невинен после смерти твоего брата, Макалаурэ мог вам обо всем рассказать. — Макалаурэ о тебе никогда не говорит да и приезжает к нам редко, — пробормотал старший Амбарусса после пересказа младшим этого ответа. — Он путешествует по Валинору или живет со своей новой семьей. — И, конечно, не приедет, узнав, что я здесь, — мрачно добавил Майтимо. Близнецы переглянулись не менее мрачно, но переубеждать его не стали. — Ну хотя бы Карнистир приедет, — сказал старший Амбарусса. — Он признает свою вину и говорит, что ты поначалу не настаивал на выполнении клятвы. — Мои деяния — следствие моего выбора. Неужели ты думаешь, что Валар поместили меня в это тело по злому умыслу? Ты же никогда не верил в такое! Младший потянулся к нему и погладил по голове. — Рад видеть тебя снова, брат, — произнес он, и Майтимо не нашелся с ответом; он понимал, что не может быть эта радость не омраченной тем, в каком виде он вернулся, а, значит, не может быть и подлинной — ведь он тут лишь временно… и все слова, что он слышал, были окрашены печалью. *** Нерданель с Финдекано вернулись к ужину, который, меж тем, к удивлению Майтимо, приготовил младший Амбарусса. — Не смотрите на меня с таким потрясением, — сказал он Майтимо и Финдекано, криво улыбнувшись. — Без вас, без Амбарусса в Валиноре мне было заняться особенно нечем, и никакое из ремесел не могло меня увлечь надолго. Мои новые родители уже думали, что со мной что-то не так, пока я не повзрослел достаточно, чтобы все вспомнить… а потом они побудили меня поучиться искусству приготовления пищи. Майтимо аккуратно поедал свою рыбу и из всех сил старался ни о чем не думать. Финдекано пока так и не попытался поговорить с ним, и Майтимо объяснил себе это тем, что тот еще не до конца освоил осанвэ — ну или ждал, пока они останутся наедине. Нерданель опустила руку к стулу, на который поставила блюдце для Майтимо, и постоянно поглаживала его спину. Даже Финдекано раньше никогда не гладил его во время еды; это было непривычно, но в то же время и успокаивало. Она была его матерью — и даже в таких невыразимо тоскливых обстоятельствах лишь одним своим присутствием отгоняла тоску чуточку дальше. Никто не говорил ни с Майтимо, ни о нем самом. Амбарусса бомбардировали Финдекано вопросами о стрельбе, а затем пригласили его на состязание в стрельбе по движущимся мишеням, которое изобрел старший. И Майтимо опять остался наедине с матерью, чувствуя себя растерянным и брошенным. — Я поговорила с Финдекано, — Майтимо понимал и без её слов, что она не могла с ним не поговорить. — Когда мы соберемся всей семьей, он опять привезет тебя к нам. Будет хорошо, если ты поговоришь и с остальными братьями. — Боюсь, для них это будет вовсе не так хорошо, — предупредил Майтимо. Нерданель в ответ лишь нежно улыбнулась и опять погладила его по спинке. — О чем тебе говорить легче всего? — спросила она. — Должно же быть что-то, о чем бы ты хотел побеседовать, кроме твоих братьев! Майтимо думал и думал, что же ответить, но в конце концов понял, что таких тем нет. Он давно уже смирился с невозможностью говорить в этом теле, и единственное, что хотел бы сказать сейчас — пока не до конца продуманные заверения и объяснения, предназначенные лишь для ушей Финдекано. Но остаток дня он все же провел с матерью: она рассказывала ему, как была построена эта усадьба и о том, какие творения она создала за последнее время. *** Затем он долго спал, уединившись в комнате, которую — очень настойчиво — предоставила ему Нерданель. Кажется, ему что-то снилось, а может, до него просто доносился шепот родичей… и утром он выскочил из покоев, обнаружив Финдекано уже на коне, готового уезжать. Майтимо в гневе взвыл и так быстро, как мог, рванулся прямо под ноги лошади, презрев всю опасность. И уселся чуть поодаль — чтоб его не задело копытом, но Финдекано не мог и шагу вперед ступить, и устремил требовательный взгляд вверх. Финдекано грустно посмотрел вниз, на него, и затем мягко рассмеялся. — Что же, — пробормотал он, — все когда-то происходит в первый раз… И, не поясняя ни своих слов, ни поступка, спешился — чтобы помочь Майтимо залезть в седло.