Чернила и перо

      Банка холодного пива приятно охлаждала в столь жаркую погоду. Хотя, грех было жаловаться на тепло, когда ты находишься в Калифорнии за множество тысяч километров от холодного, дождливого Санкт-Петербурга. Не то чтобы эти двое не любили культурную столицу, даже наоборот, каждый из них мечтал переехать в этот пасмурный город еще, когда под стол пешком ходили. Но вечный дождь и сырость немного приелись Кашину и Неред, а вот солнышко, мягкий песок и шум океана было самое то для пары.       Девушка снова сидела за листами формата А4, держа в руке ручку и размечая лист на три части. Она очень давно вычитала этот метод видения конспектирования лекции, что не раз спасало ее на парах. На листе выведена жирная горизонтальная линия на 5 сантиметров выше нижнего края. Затем добавлена жирная вертикальная на расстоянии 6 сантиметров от левого края. В итоге получится лист, разделённый на три секции: правая — для заметок поведения парня во время рассказа, левая — для основного повествования, а нижняя часть — раздел, который будет занимать эта история в книге.       Кашин заметил еще в первый раз такое странное разграничивание, но все никак не мог спросить, о том зачем она это делает. В его глазах это все выглядело как странная причуда русой.       Взгляд парня невольно скользил по ее тонким рукам, отмечая в голове, что у девушки необычайно худые и длинные пальцы как у истинного музыканта, а кожа настолько белая и прозрачная, что, кажется, он видит как по венам ее руки бежит кровь. Не отдавая отчета, что он делает, словно завороженный чарами доброй феи, рыжий взял свободную руку Неред в свою огромную лапу. Холодная, как он и ожидал. Лиза не выдернула руки, а лишь ждала, что будет дальше, пока Данил рассматривал каждый сантиметр ее бледной кожи, стараясь запомни все слова и сравнения, что приходили в его рыжую голову, чтобы потом перенести их на виртуальные листы.       Кажется, время для них двоих остановилось навечно. Кажется, они перестали дышать, стараясь не спугнуть этот момент. Кажется, никто не понимал, что происходит, никто и не хотел спрашивать об этом друг друга. Ровно до того момента, пока Кашин не поднял взгляд и не посмотрел в каре-зеленые глаза своего биографа. Чары развеялись и наступила суровая реальность. Девушка выдернула свою руку из его и вопросительно изогнула бровь, на что Данил лишь пожал плечами и, взяв свою банку пива, отпил несколько глотков.       Лиза прочистила горло кашлем и, наконец, задала первый вопрос, готовясь следовать по повествованию парня:       — В прошлый раз, мы говорили с тобой о родителях. А сейчас, — русая заправила за ухо непослушную прядь волос. — Давай поговорим о твоем детстве. Ты обмолвился, что не выходил из дома, — Кашин смял свою пустую банку и направил ее легким ударом в мусорное ведро, что стояло в углу комнаты.       — Да, из-за этого было множество проблем. Я через слезы шел сначала в садик, а потом в школу. Не любил гулять на улице, но мама всегда меня заставляла выходить, — новое пиво появилось в руках рыжего. — «Данечка, милый, нельзя все время сидеть в четырех стенках», «Данечка, котик, найди друзей», — стараясь как можно больше сарказма вплеснуть в эти слова, проговорил Кашин.       — И ты нашел?  — отрывая руку от бумаги спросила Неред.       — Для галочки. Меня так заебали слова классного руководителя, что я дохуя замкнутый и не лажу с коллективом, что я попытался влиться хоть в какую-то компанию. У нас во дворе, — девушка писала так быстро как могла, но все равно не успевала, поэтому Даня немного замедлил свою речь. — Была шайка парней. Разного возраста. Родители всегда ставили их в пример мне. Но знали бы они, что делали эти уебки, — Кашин горько ухмыльнулся. — И к чему привело мое общение с ними. За свою короткую жизнь я видел такое, что врагу не пожелаешь. Видел, как мальчики-зайчики убивали людей за дозу, видел, как девочки-отличницы становились блядями, как наглухо отбитые парни основывали свое дело и становились уважаемыми людьми, — он забрал банку Лизиного пива, даже не заметив, как агрессивно она на него смотрела.       — А что насчет влюбленности? — Неред разминала уставшую от письма руку.       — Я же не совсем отбитый, Лиз. Конечно, я был влюблен. И сильно. Это была самая лучезарная девушка за всю, тогда прожитую мною, жизнь. Единственный лучик в глубокой и беспросветной тьме, которая сжигала меня изнутри.       — А как её звали? — почти шепотом спросила Лиза.       — Лерочка. Красивое имя, правда? Она и сама была красивой. Маленький курносый носик, голубые глаза, светлая улыбка, мягкие, совсем кукольные волосы. Она и сама была как куколка. Я так боялся, что она сломается на тысячу осколков, словно фарфоровая игрушка, мне так хотелось поставить ее за стекло и отгонять все, что могло ей навредить, — рыжий улыбался своим воспоминаниям. Впервые. Неред не могла не отметить этого в своем листе. — Но она разбилась. Ей было всего пятнадцать лет. Моя маленькая девочка умерла. Перестала существовать где-то еще, кроме моих воспоминаний и мыслей.       — Что случилось с ней? — русая боялась спросить это, но она должна, несмотря на боль Кашина, что давила даже на нее.       — Передоз. Лера подсела на героин. Не совсем светлая история, да? Но это суровая правда жизни. Не бывает хорошо. То, что нам кажется светлой полосой, это всего лишь затишье перед ураганом, который разнесет все. Помнишь сказку «Волшебник изумрудного города»? — русая кивнула в знак согласия. — Вот там буря унесла домик Элли в Волшебную страну, а наш ураган уносит в Всепоглощающую тьму.       — Мне очень жаль, Рыжик, — девушка произнесла это искренне, она прочувствовала сама, как неистово больно вспоминать такое парню.       — Жалость, Лизка, худшее, что может быть. Я ненавижу, когда меня жалеют. Думаю, что на сегодня достаточно. Всем спасибо за внимание, актеры могут идти нахуй, — Даня встал со стула и вышел из номера, оставляя витать в воздухе героев своего рассказа, громко хлопнув дверью.       Елизавета Неред давно пожалела, что согласилась на эту работу. Слишком больно видеть такого писателя. Слишком больно слушать его рассказы. Слишком. Слишком для нее. Она подумывала отказаться от всего этого, и сейчас, она готова бежать отсюда куда подальше, лишь бы не слышать сиплый голос парня, который пару раз срывался на слезы, лишь бы не чувствовать чужую боль на себе, лишь бы не проникаться любовью к такому Кашину.       Все привыкли видеть его с ясной улыбкой, вечно отпускающего смешные и не очень шутки, который всегда за любой кипишь. А сейчас, с ней, он стал тем самым парнишкой, которого закидывали камнями «друзья» на площадке, когда ему было пять, которого поднимали на смех и били дома, который стоял у гроба своей возлюбленной, готовый снести голову ебанному дилеру, что поставлял ей эту дрянь.       Кашин давно стал бегать от себя. Заглушая мысли всем, чем мог. Наркота, которая погубила его Лерочку? Легко! Алкоголь, который так сильно он ненавидел, ибо его отец напивался, словно свинья? Да запросто! Шлюшка, что готова была лечь под него, лишь бы получить любовь? Как нехуй делать!       Но нельзя вечно прятаться за этим. Когда-нибудь ты останешься наедине с мыслями и тогда у тебя только два варианта. Либо пуля в голову и «привет, Любимая», либо принять это все и смириться с такой хуевой судьбой.       Лиза снова и снова пыталась начать писать. Но слезы в глазах мешали ей увидеть экран ноутбука, взятого с собой на отдых. Она переживала за Кашина. Она не знала, где он что делает с собой. Девушка лишь надеялась, что все будет хорошо.       Достать дозу, когда она тебе так нужна, — легко, даже если ты на другом полушарии Земли и не знаешь языка. Руки писателя тряслись, он снова отгонял от себя все эти образы, которые засели в голове. Сейчас должно стать лучше, должно все решиться само собой, должно все забыться. Отдав скомканную банкноту парню, что только что дал его марку ЛСД, Данил кладет ее на язык, зная, что хватило бы и половины, но ему слишком больно. Единственное чего он боится, так оно обидеть Лизу. Девочку, что начала помогать ему забывать Леру. Девочку, что вернула ему желание писать и жить. Девочку, что стала для него дороже всех богатств. Но он слишком слаб и ничтожен, чтобы не положить на кончик языка марку с ярким рисунком.       Рыжий уже пятнадцать минут бродит по улицам Сан-Франциско, ожидая, когда же подействует наркотик. Для него это уже целая вечность. Но тут посреди дороги он видит девушку с серыми волосами. Это же его Лера. Живая и здоровая. Он летит к ней через всю дорогу, стараясь успеть, но она исчезает, словно дым. Слезы подступают к глазам парня и он, обессиленный опускается на колени, выкрикивая ее имя. Но звук застрял в горле, больно давя на него.       Он закрывает глаза. Теперь он в своей комнате. Дома. Ему снова пятнадцать. В окно прилетает камень, что заставляет парня глянуть на улицу. Во дворе стоит маленькая девушка. Его кукла. И жестом зовет погулять. Не думая ни секунды, Кашин набрасывает на себя куртку и, крикнув маме, что уходит, выбегает в подъезд, а после пулей вылетает на улицу, заключая Мидлер в крепкие объятия, прокружив ее пару раз. Ее недавно окрашенный в серый цвет волосы развеваются на ветру, щекоча лицо Дани. На что девушка заразительно смеется:       — Дурашка, отпусти. Тяжелая же!       — Не правда. Совсем как пушинка. И я твой дурашка, да? — останавливается парень и смотрит в голубые глаза Леры.       — Конечно, — она нежно целует его в губы, это их первый поцелуй. Пускай не умелый, но самый сладкий и желанный.

Пустота. Тьма.

      Кашин стоит над гробом своей девушки. Видит, как плачут ее родители и друзья. Он бы тоже плакал, но не может. Не верит, что это случилось. Его Лерочка жива и здорова, а это все подстава, Даня знает это. Рыжий успокаивает себя так, стараясь не прыгнуть вместе с ней в могилу. Кажется, он даже слышит шепот взрослых, что это Данил во всем виноват.       Картинка пропадает. Он снова стоит один в тьме. И снова этот голос. «Разочарование. Помнишь, что ты обещал ей? Убить эту мразь. А ты выполнил? Нет. Ничтожество. Леры нет, все. Зато есть Лиза. Её ты тоже убьешь. Да?». Кашин снова кричит в пустоту, держась за голову. «Хватит. Хватит. Хватит.» .