***
Вопреки всему, Эрик остался верен здравому смыслу и не пошел в первый попавшийся магазин за выпивкой. Что-то неведомое удерживало его от такого баловства, но не сдержало настолько, чтоб он отказался от сигарет. Все-таки никотин — это не водка, он с ним не останется под забором и не похерит в очередной раз свою жизнь. Честно говоря, Эрик всегда умело вёлся на свои бурлящие чувства, которые горели внутри и искали выход. В былые времена он устраивал истерики Паше, разбивал всю его посуду, крушил мебель, орал благим матом и лез драться. Королевы драмы в те моменты тихо курили в сторонке, но время идёт, жизнь меняется, поменялся и Эрик, и его взгляды на эту самую жизнь. Он не хотел, чтобы всё было, как у других — вино, цветы, быстрый секс и до свидания. Не хотел длинных и сердечных признаний в любви и путешествий в какие-то романтичные города. Уж Лёша вряд ли мог всё это ему дать, но и от него не требовалось чего-то масштабного. Даже его поцелуи были будто вырваны у самой судьбы, каждый на вес золота, ни с чем не сравнимый, но оберегаемый всем сердцем. Зато, возможно, всё, как у других, нужно было этой Марго, которая, хоть и позже ухватилась за своё счастье, но хватка её оказалась намного сильнее, чем Эрика. Что взять из бесполезного певца, который цеплялся за что-то светлое, только чтобы не чувствовать одиночество, а быть просто любимым. Что взять из тупого Эрика, который отвергал любящих его людей ради какого-то уебана, сосущегося сейчас с какой-то шмарой. Вся жизнь Эрика — это какой-то бездарный театр бездарных актёров. Брюнет остановился на каком-то из мостов и с блаженной улыбкой закурил. Любимые сигареты приятной истомой растеклись внутри его легких горьким дымом, отвлекая от бесконечного роя мыслей в голове. Он посмотрел вниз, куда-то в чернь воды, что влекла к себе, и усмехнулся ей, потому что прыгать в её объятья он не собирался и не соберётся. У Эрика ещё много сил для дальнейшей жизни, и что ему какие-то там Лёши. Надо убеждать себя, что каждый заслуживает лучшего, но именно в данный момент все убеждения летят в пизду. Походу таки Эрик не создан для Лёши — звездочки на небе посмотрели на них сверху и подумали так же, мол, нет, ребятки, вы тут устройте пару драм, но в конечном итоге, Лёх, ты будешь счастлив и женат, а ты, Эрик, отсосёшь, тебе не привыкать, милый. Незачем строить глупые иллюзии, ты не первый раз наступаешь на эти грабли. За одной сигаретой пошла другая, а вслед за ней и слеза какая-то выкатилась. Парень всхлипнул и по-детски вытер глаза одной рукой. Обида так глубоко засела в его сердце, что, как бы он не бычился перед самим собой, но вытравить эфемерное чувство предательства было слишком сложно в данный момент. Он прокручивал их встречи, прогулки, в который раз искал изъян в себе, свои ошибки, моменты, где он мог проебаться и перегнуть палку. Не особо находил подобное и начинал снова. Это утомляло, тянуло вниз, шептало что-то тревожное и добивало Эрика ближе к земле. Он так и сел на асфальт, спиной прижавшись к железным перилам, которые уберегали людей от падения в холодную воду. Третья сигарета случайно сломалась в руке, а четвертую курить уже не было сил. Хотелось кому-то поплакаться тихонько в жилетку, спросить: «Ну почему, блять?» Чего ему не хватало? Момент спокойствия и жалости сменился на момент разрушения хотя бы чего-нибудь, и, ох уж эти моменты истерики. Так хотелось встать, пойти обратно в парк, встряхнуть за плечи, влепить пощечину и отпихнуть от себя навсегда. Послать куда подальше, быть гордым, быть выше. А потом упасть обратно на колени и попросить ещё один шанс, потому что въелся очень сильно, так ядовито разнёсся по всему организму, что теперь Эрик не мог найти себе места, куда спрятаться, чтобы забыть увиденное. Слёзы снова подступили к глазам, брюнет заморгал, ненавидя себя за столь жалкое состояние, а потом вдруг раздалась трель телефона, насильно швыряя певца обратно в реальность, где присутствовали другие люди. Еле достав смартфон, Эрик удивился, заметив, что звонили из России. Поколебавшись, брать ли незнакомый номер, он все-таки решил рискнуть и нажал на вызов. — Слушаю, — сказал парень по-русски, надеясь, что это была мама, звонившая с другого телефона, ведь больше он никому не давал свой новый номер, но в ответ послышался мужской голос, будто из далекого прошлого. — Алло, Эрик, это ты? — Паша? — Да, это я, здравствуй… — Откуда ты взял этот номер? — перебил его Эрик, злясь на то, что мужчина смог добиться до него и тут, когда он за тысячи километров от дома. — Его знала только мама. — По этому поводу я и звоню. Эрик, твоя мама… она умерла. Остановка сердца. Мне очень жаль… Вдруг, очень резко, мир померкнул. Исчез шум дорог и ветра, что кружил ветви деревьев. Перед глазами возникла темнота, которая показалась намного пугающей, чем в детстве. — Что… что ты сказал? — пролепетал Эрик, еле двигая языком. — Она была на работе, ей вдруг стало очень плохо, а потом сердце… Мы не смогли её откачать, было слишком поздно. Похороны послезавтра, и если бы ты мог приехать… — Я приеду… Я буду, — заверил парень, все ещё не веря в происходящее. — Паш, пожалуйста, скажи, что это неправда! — вдруг воскликнул он, поднимаясь на ноги. Тело слегка повело в сторону от резких движений, но Эрик ухватился за многострадальные перила и смог удержать равновесие. — Ты пьян, да? Это твои тупые шутки! — Нет, я трезв, Эрик, услышь меня. Твоя мама умерла, понимаешь? Её уже нет с нами, но ты должен держаться… — За что мне держаться?! — с отчаянием крикнул в трубку Эрик. Его мир буквально рушился на глазах, а он стоял и разрешал ему ломаться полностью, до последнего камушка. Хоть они с мамой и ссорились больше, чем мирились, все же они были семьей, единственными родными людьми друг у друга. Она всегда так радовалась его успехам, а он только и умел, что подводил её раз за разом. Чувство отвращения ухватило парня за горло, сжало его со всех сил, перекрыло кислород и помешало вдохнуть нужный воздух. — Я вылетаю первым рейсом. — Хочешь встречу тебя? — Нет, доберусь сам. Её хахаль у нас дома? — Нет, перебрался куда-то к себе, но он занимается похоронами. — Я сам ими займусь, у него не хватит денег даже на венок, — фыркнул Эрик, вспоминая те дни, когда мамин ухажер безбожно пропивал последние деньги, а сам брюнет был под стать ему, такой же ничтожный и ни на что не годный человек. — Как знаешь… Тогда до встречи? Мне очень жаль, Эрик. Ты знаешь, что можешь положиться на меня… — бедный наивный Пашка все ещё жаждал его внимания, спустя почти полгода разлуки. Все ещё думал, будто Эрик без него не сможет. Но брюнет оставил его без ответа. Нахуй сейчас Пашу, у Эрика мама умерла. Ушла так резко и непредсказуемо. Просто остановка сердца, на которое она очень часто жаловалась. Просто невнимательный сын, который срать хотел на её здоровье, не заботясь даже отослать денег чуть побольше, чем обычно, чтоб была возможность пройти обследование. Куда там, у него тут, видите ли, любовь в очередной раз растоптали, у него страдание и драмы на ровном месте. От отвращения, которое всё ещё раздирало его горло, Эрику снова захотелось кричать и выплеснуть накопившееся эмоции. Появилась даже шальная мысль перекинуть ноги за перила и уйти к маме, но и тут одна хуйня — ведь мама наверняка на небесах сейчас, а все, что светит Эрику, это жаркое пекло. «Надо что-то решать», — билось в голове набатом, и брюнет кинулся домой, через злосчастный парк, мосты и аллеи, домойдомойдомой, чтобы быстро собрать вещи, взять документы и вызвать такси в аэропорт. Руки делали быстрее, чем думала голова, и если бы не было всё так ужасно, певец даже порадовался оттого, насколько легко ему было сейчас без этих всех посторонних мыслей, что душили его до звонка. Оставить Робу записку было идеей хорошей, особенно, если не вдаваться в подробности, что понадобилось Эрику в Москве так внезапно. Незачем ошарашивать парня такими новостями, они и так скоро станут друг для друга никем, а жалость Роберта Эрику никогда не была нужна. Такси приехало быстро, и так же быстро привезло его в место назначения. Какие-то боги свыше явно помогали парню, потому что самолёт в Москву был через полтора часа, которые он с радостью провел, погружаясь в самокопание и отчаяние, что с каждой минутой накапливались внутри. Ему не верилось, ему было так плохо, так одиноко. События последних дней опять навалились бетонной стеной на бедного парня, и как вылезти из-под неё он совсем не представлял. Захотелось даже остаться прямо под ней, задыхаться от тяжести и пыли, и постепенно умирать, зная, что помощь не придёт. Помощи не от кого ждать, потому что он сам отталкивал её, а теперь уже поздно о чем-то думать. Теперь нужно лететь в родительский дом, чтобы похоронить последнего родного человека. А заодно похоронить и часть себя.***
Руки дрожали. Эрик смотрел, как эта легкая дрожь стекала по его телу к рукам и думал, куда же их деть, чтоб другим людям не было так заметно. Сосед справа не обращал на него ни малейшего внимания, втыкая в какую-то книгу и выражая безграничное спокойствие. Эрик хотел бы выпросить частичку этого спокойствия себе, чтобы хоть на два часа, которые он должен был провести в самолёте, заставить свои конечности лежать тихо на коленях. Пытаясь отвлечься от всего, что кружило ему голову, парень начал вспоминать, все ли выключил дома, взял ли достаточно денег, надежно ли спрятал запасной ключ для Роберта, когда тот решит наведаться к нему, говорил ли маме слова любви. Как оказалось, их было слишком мало — этих слов. Они неохотно выползали из его рта, перекручивались с остальными ненужными, растворялись в воздухе под тяжестью детских обид и невысказанных чувств. Эрик никогда не пытался быть идеальным сыном, поэтому часто приходил домой поздно, грубил по утрам и плохо учился в школе. Бог знает, как его взяли в консерваторию, но тогда мама была на седьмом небе от счастья. Тогда она улыбалась ему очень искренне, а глаза её светились бликами гордости и любви. Эрик вдруг вспомнил, как впервые выучил свою первую песню из того же многострадального Шуберта. Тогда его сердце переполняла безудержная радость, и он кинулся домой — поделиться ею с мамой, показать ей, что не зря она разглядела в нём талант к музыке. Но придя в квартиру он застал жуткую ссору родителей, которая позже окончилась дракой и подбитым глазом матери, и после того кошмара радоваться какой-то выученной песне не хотелось совсем. Когда отец на эмоциях ушёл из дома, а на кухне была убрана посуда, мама постучалась в комнату сына и с боязнью заглянула внутрь. Эрик видел, как плохо она чувствовала себя каждый раз, когда он запирался в комнате после таких скандалов и как долго отходил от них позже. Он мог молчать сутками, разговаривая только вне дома и только когда к нему обращались. Попытки сходить к психологу всегда увенчивались провалом, потому что потом Эрик становился раздражительным, и его молчание перерастало в подростковый бунт, что было намного хуже. Поэтому когда мать увидела слабую улыбку сына, её страх понемногу сошёл на нет и она, присев к нему на кровать, ласково потрепала мальчика по волосам. — Мам, а я новую песню выучил, — не смог промолчать Эрик, впервые после ссоры родителей. Потрясена тем, что Эрик решил не только что-то сказать, но ещё и поделиться такой новостью, женщина ласково улыбнулась, пытаясь вытереть слезу, и прошептала: — Споёшь мне? — Она грустная, — Эрик помнил, как тогда, будучи еще мальцом и впервые услышав композицию, не мог совладать с эмоциями и на пару минут просто выпал из реальности, перебирая в уме каждое слово и чувствуя, как сердце наполнялось грустью от печальных мотивов. Положив голову матери на колени, Эрик начал тихонько петь. Он пытался передать тоску, которой было пронизано каждое слово в песне, и настроение автора, что так сокрушался над своей судьбой. Эрик пел и будто чувствовал себя стариком, что после всех лишений жизни остался сам, один на один со своей печалью. Сейчас слова песни прозвучали в голове слишком отчетливо, и на секунду показалось, что Эрик вернулся обратно в их квартиру, на старую кровать и в теплые руки мамы, которая слушала его с придыханием, боясь сбить с ритма. Как печальное облако Проплывает по чистому воздуху, Когда в верхушках елей Играет легкий ветерок. Так и я держу мой путь вперед Вялыми шагами, неохотно Сквозь светлую, счастливую жизнь Одинокий и безрадостный. Безрадостной окажется впоследствии жизнь его мамы — женщины, которая в самые голодные времена даже начнет иногда подрабатывать своим телом, только было бы чем прокормить семью в лице единственного сына; которая пойдет на завод и тяжело будет работать до поздней ночи, возвращаясь домой с крупицами зарплаты; которая благословит Эрика в новую жизнь, говоря, как она им гордится. И сейчас, когда её не стало, Эрик почувствовал невероятно сильную боль, раздирающую его изнутри. Гулко трепыхалось сердце, а глаза жгло от невыплаканных слёз, еле-еле сдерживаемых изо всех сил. Хотелось бы повернуть время вспять, сказать маме что-то ободряющее, помочь с любой проблемой, которая у неё была, побыть с ней просто рядом, сидя на кухне за чашечкой чая. Люди в салоне самолёта были такими отчуждёнными, занимаясь своими делами, а брюнет в это время рассыпался на кусочки от горя. И понимал, что ничего уже не вернётся назад, а все шансы давно потеряны. Может ли воздух быть таким спокойным? Может ли мир быть таким безмятежным? Когда бушевали бури когда-то, Я не чувствовал себя таким несчастным. Одиночество вдруг окутало его темным покрывалом, накрыло с головой и придавило сверху, мешая вдохнуть чистый воздух. Внезапно борт самолета показался таким маленьким и душным, что, будь воля Эрика, он бы открыл дверь и выпрыгнул куда-то вниз на землю, лишь бы дышать полной грудью. И не задыхаться. Два часа в воздухе — это слишком много, и слишком мало для того, чтобы подготовить себя к поездке в родной город, который в окне уже сверкал яркими огнями. Москва гудела и жила, пока парень приземлялся в аэропорту, забирал свой багаж и вызывал такси. Она горела неоновыми вывесками и обещала веселье, пока Эрик возился с деньгами таксисту и поднимался по ступенькам к подъезду. Москва утихла, когда он закрыл за собой дверь в квартиру и услышал в ответ глухую тишину.***
Эрик не решался сказать что-то вслух. До дрожи на кончиках пальцев боялся нарушить покой дома, который застыл нерушимо, и как будто совсем чужой. Каждая комната безмолвно говорила с ним. Кухня потеряла свои привычные запахи, закрыла за собой свежий воздух из форточки и погасила лампочку над столом. Награды в комнате парня почти не отблескивали при свете фонарей из улицы, они немного припали пылью и сейчас тускло смотрели на Эрика, будто говоря: «Вот видишь до чего всё дошло?». Шторы в спальне матери были плотно закрыты, погружая её в темноту даже днём, как будто там жил кто-то, кто не достойный света. Стены были голые, без красивых картин и фотографий в рамках, ведь счастливой семьи не было даже в помине. Захотелось остаться именно здесь, побыть наедине с собой и привыкнуть к мысли, что он теперь один. Эрик сидел, не издавая ни малейшего шороха. Тихо раскачивался из стороны в сторону, вспоминая какие-то моменты из детства, а потом и подросткового возраста. Вспоминал, как ночью кружился по комнате от счастья, когда ему улыбнулась девочка из параллельного класса, он тогда ещё считал себя самым настоящим везунчиком. В его голове всплывали отголоски резкого звука закрытой двери, которую отец больше никогда не открыл снова. По его телу побежали мурашки, стоило только нырнуть в то опустошенное чувство одиночества, окутавшее его после того, как мать привела нового хахаля и совсем не обращала на него внимания. Догорали образы друзей, которые быстро превратились в завистливых чужаков, стоило Эрику достичь каких-то высот в музыке. Их зависть разъедала его внутренности и мешала концентрироваться на учебе, ведь каждый раз каждый из них не забывал указывать ему его «законное место» на лавке запасных. Все эти грустные воспоминания заполняли Эрика с ног до головы, кружились в сознании почти на постоянной основе, с тех пор, когда он переступил порог квартиры. Уехать отсюда было прекрасным решением, но что толку, если от воспоминаний всё равно не избавишься, их не выкинешь на помойку и не сотрешь ластиком. Воспоминания держали его крепко, напоминая снова и снова, насколько он жалок, и что, сколько бы не старался, Эрик всё равно будет возвращаться в это тёмное место, полное боли и разочарований. Продать бы квартиру да забыть о ней, но это грёбаное тёмное место прямо в голове, спрятанное настолько глубоко, что впору просто принять его и пытаться жить с ним дальше.***
Эрик порывался набрать Пашу. Знал, что тот приедет сразу после звонка, наплевав на дежурство и предполагаемых больных. Эрик мог бы попросить его молчать и просто сидеть рядом, тем самым будто признаваясь, что проебался — с переездом, новой жизнью, карьерой, разрывом их отношений. Паша бы молча упрекнул его, но сделал это мягко, чтобы не перегнуть палку. А потом обнял бы и просидел с ним до самого утра. Или до первого сна Эрика. Но упрямые пальцы не желали брать телефон. Тупое сердце звало другого человека, разум пытался убедить своего хозяина выпить снотворное и уснуть, но сам хозяин не делал абсолютно ничего. Сидел нерушимым изваянием и молчал, сканируя комнату от стены до стены. Серые стены, никогда ему не нравились. Он ненавидел этот цвет. Ужасный. Серый. Мёртвый. Пустой. Если бы внутренний мир каждого человека имел какой-то цвет, в данный момент мир Эрика окрасился бы серым да так и застыл до конца его дней. Парень сидел на жёсткой кровати, сложив пальцы замком, и всё не отводил взгляда от пресловутых, раздражающих стен. Разрушить бы их. Или изменить хотя бы немного. Их пустота отталкивала получше любого ужастика, руки так и чесались измазать их в краске. И мозг, воспалённый от частых нервов, загорелся этой идеей. Брюнет молча поднялся с кровати и пошел к кладовке, где у них всегда хранился разный мусор. Лампочка внутри загорелась так невзрачно, что пользы от неё не было абсолютно никакой, но все же Эрик смог разглядеть в самом углу две пары небольших банок с краской. Не взирая на убогий ремонт в квартире, его мать любила красить окна с наружной стороны, поэтому синяя и коричневая краски всегда были у неё под рукой. Её консерватизм в таких странных вещах и цветах по поводу оформления окон наконец-то смог сыграть единственно важную роль, и, подхватив банки и кисточки с собой, Эрик понёс все это обратно в мамину спальню. Включив снова свет, он раздвинул шторы и открыл окно, вдыхая не слишком чистый воздух Москвы, а потом повернулся спиной к городу и окинул взглядом стену напротив. Думая, что же он хотел бы изобразить, парень подошел к коричневой краске и макнул в неё косточкой. Проведя ею первую небольшую линию, он становился и посмотрел на свое творение. А потом не выдержал и, схватив банку полностью, вылил краску хаотичными движениями, разбрызгивая её в разные стороны. Вслед за ней пошла голубая, так же ложась хаосом на старых серых обоях. Серого цвета больше нет. Как хорошо. В воздухе резко и удушающе завоняло, от красок вниз по обоям медленно текли потёки, но Эрик был доволен. Его сердце радостно заново отбивало удары внутри, потому что наконец-то хоть что-то яркое, хоть что-то, блять, цветное запылало в этой богом забытой комнате, в комнате, куда больше не вернётся его мама, не откроет книгу на ночь, не встанет с утра на работу, не вернётся, не вернётся, не вернётся!.. Осознав это, Эрик схватился за волосы и зарыдал, громко, навзрыд, как маленький ребенок, которого оставили где-то посредине улицы и не горели желанием возвращаться за ним обратно. Горячие слезы струились по его лицу, падали на грязный пол, а он сидел на коленях и не мог даже встать, потому что перед глазами все расплывалось настолько, что очертания предметов не можно было различить. Его губы мелко дрожали, тело пробирал холод, который тянулся из окна, но внутри будто пылали все органы вместе взятые. Так хотелось вырвать их все, вынуть и выбросить, особенно сердце, которое билось, не утихая, и все больше заставляло его лить слезы, потому что так несправедливо, так быстро, так внезапно. Это не могло случиться с ней. Окоченев от холода и превозмогая тупую боль в теле, Эрик постепенно взобрался на кровать, обхватил подушку руками и, скрутившись возле неё полукругом, попытался успокоиться и остановить дурацкие слезы. Они все вытекали из его организма, горячими ручейками рисовали почти такие же линии, как и он пару минут назад (или часов), но если краска оставалась на стенах, то слезы высыхали, чтоб взамен им появлялись новые, и так по кругу. Он плакал из-за всего, что случилось в его бездарной жизни. Обида перекрывала ему кислород, а в голове на вечном уже повторе крутились тысячи вопросов, ответы на которые вряд ли кто-то в силах дать. Брюнет правда не знал, сколько продолжалась его истерика. Его лихорадило первую половину ночи, а другую половину — он просто метался по кровати, засыпая и тут же просыпаясь от дурацких образов, навеянных сном. Пару раз он звал то Роберта, не найдя его на второй части кровати, то Лёшу, забыв о его окончательном выборе не в пользу Эрика. Промаявшись так до самого утра, парень наконец крепко уснул, чтобы после, встав ближе к полудню, взять себя в руки, отключить все раздражающие и мешающие чувства и заняться похоронами самостоятельно.***
Мамины коллеги раздражали. Соседи давили своим сочувствием. Пара бывших ухажеров лишь поджимали губы да прятали глаза. Наверняка, вспоминали, как унижали её после очередной выпитой бутылки. Каждый из этих людей сейчас стоял здесь, на кладбище, и провожал в последнюю путь… маму Эрика. Его единственного родного человека. Красивый гроб, сверху наполненный цветами, плавно опускался на дно ямы, чтобы потом, после финального прощания сына с матерью, быть засыпанным землей. Яма заполнялась всё больше и больше, а Эрик утопал в своей печали всё сильнее и сильнее. Со стороны могло показаться, будто он ушел в астрал или под кайфом, но он всего лишь старался не думать. Не принимать ситуацию такой, какая она есть. Абстрагироваться. Уйти от этого места куда-то в другое, где хоть и темно, но знакомо и безопасно. Мамины коллеги морщили носы. Соседи брезгливо кидали взгляды. Бывшие ухажеры сжимали кулаки, наивно полагая, что смогут разобраться с двумя педиками, которые даже на похоронах не стеснялись показывать свои извращенные наклонности. На самом деле, именно Эрик взял Пашу за руку. Искал точку опоры и все не находил её, пока не наткнулся на теплые пальцы, которые знакомо сжали в ответ и не отпускали ни на миллиметр. Оранжевые розы кололи подушечки пальцев другой руки, и, когда землю полностью засыпали, цветы плавно опустились на могилу, разбавляя темный цвет чем-то светлым. Снова. От того, что яркие краски снова бьются за главное место в хмурой и бесцветной жизни Эрика, что-то потеплело в груди. Нужно переворачивать страницу, искать что-то новое и другое, но он застрял здесь, и пока не может сдвинуться с места. Похороны проходили как в тумане, люди подходили, выражали сочувствие, что-то говорили, а парень стоял на месте и впитывал все негативное и безрадостное в себя, наполнялся чернотой будто дымом из кальяна и не хотел выпускать этот дым наружу. Эрик уповался своей болью, пока боль не стала физической. Он вздрогнул и перевел взгляд на Пашу, который царапнул его за запястье. — Идем, родной, все уже разошлись. Брюнет поднял голову и увидел, что люди действительно почти ушли, лишь они с Пашей стояли вдвоем, почти не дыша. Накрапал дождь, погода была настолько хмурой, что могла легко сравняться с поздней осенью. Как раз под идеальное настроение Эрика. И он был уже в пол шаге от того, чтобы снова утопиться в своей печали и замкнуться в себе на долгое время, но вдруг Паша поднял его за подбородок и упрямо посмотрел в глаза: — А сейчас едем ко мне, тебе нужно отпустить себя. — Я не выдержу быть в пустом доме, — прошептал парень, гулко сглатывая. Последние дни он слишком много времени провел в тишине, даже к музыке не касался, что-то внутри сдерживало. — Он не будет пустой, обещаю. Вспомним старые добрые деньки? — полны алкоголя и травы? с радостью. Они уходят быстро, и Эрик не может заставить себя обернуться, зная, что так сделает только хуже. Мама и так в нём разочаровалась, незачем подтверждать это чувство снова, убегая с её могилы обратно в разгульную жизнь.***
Удивительно, как Паша мог собрать народ за считанные минуты. Когда они приехали к нему домой, внутри уже вовсю горланила музыка и слышались чьи-то голоса. Парадная дверь открылась, и Эрика обдало мутным дымом, который уже успел заполнить всё пространство. Сверху где-то на потолку мигали разноцветные блики, басы музыки нещадно давили по ушам, и это было круче, чем в самом лучшем клубе. Эрик переступил порог и растворился. Его закружило давно забытым ощущением легкости и свободы, которым он дышал последними годами. Рука Паши на пояснице держала его крепко, не отпуская от себя куда-то дальше, в тот дивный и прекрасный мир, куда певец рвался все сильнее и сильнее. Эрику кто-то впихнул стаканчик с водкой, проорав, чтоб он держался и не падал духом, но слух парня был заторможен, не воспринимая ничего, кроме звуков музыки. Он выпил водку до дна, обжигаясь её огнём, морщась уже с непривычки, потому что пил он давно и, чего греха таить, отвык от такого. Но за первым стаканчиком пошел другой и третий, и наконец-то стало весело. Туман рассеялся, не только в голове, но и вокруг, поэтому Эрик мог различить нескольких парней и девушек, раскиданных по разным уголкам комнаты. Все они они пили, разговаривали, курили, целовались прямо на столах и подоконниках, не обращая внимания на недовольство хозяина дома. Брюнет взглянул на Пашу, который все так же держался рядом и, не смотря на печальную причину приезда Эрика, улыбался ему искренне и счастливо, в глубине души тая надежду, что тот останется.***
Эрик допивал пятый стаканчик гадкого пойла, когда телефон в его внутреннем кармане начал вибрировать. Поначалу парень совершенно не обращал на него внимания, будучи занятым раскуриванием косяка, но когда вибрация все не прекращалась и начала раздражать, он вынул его и посмотрел на экран. Колючее до глубины сердца имя «Лёша» не исчезало с пол минуты, пока Эрик смотрел на него. Звонок оборвался, чтобы потом на дисплее засветилось оповещение о двадцати пропущенных от Алексея. И пять от Роберта. — Нахуй тебя, ублюдок, — вынес вердикт Эрик, отключая телефон полностью, чтобы никто не мешал ему наслаждаться вечеринкой. Лучше быть пьяным, чем снова обманутым. Паша заметил перемену настроения и вопросительно окинул взглядом телефон в руках парня, но тот лишь покрутил головой и засунул гаджет обратно в карман. — Давай веселиться, — проорал сквозь шум Эрик, подхватил новый стаканчик и закружился в танце. Музыка всё сменялась новыми треками, а брюнет, наконец чувствуя себя по-настоящему живым, прислушивался к каждому биту и танцевал, как в последний раз. Из колонок снова зазвучала какая-то незнакомая песня, но её слова били по Эрику так, будто она была написана прямо про него. Он начал подпевать песне, поражаясь, насколько все било в точку, бесполезную точку под названием «его нынешнее состояние», насколько эти девчонки из НеАнгелов попадали так в цель. Видишь, удары твои сделали сердце сильней, Я виновата, что выбираю плохих парней. Спасает лишь отчаянный дэнс. К черту всех этих плохих парней, Эрик уже заебался натыкаться на эти грёбаные грабли, что все бьют его по лбу, а разуму не учат. Лучше пусть он будет один, сам по себе, чем будет позволять всяким мудакам вертеть собой, как они хотят. Он же мог не цепляться за Лёшу, быть с ним друзьями, взамен до конца впустить в свою жизнь Роберта, но его же переклинило, он же погряз, как в болоте, и даже не думал цепляться за ветку, чтобы спастись. Взгляды Лёхи больно отпечатываются внутри на веках, каждое касание жжет кожу, а от поцелуев настолько прекрасно-противно, что их порой сравнить с самым лучшим наркотиком, после которого ты уже не станешь прежним человеком. Эрик взобрался на барную стойку, его дрожащее тело пылало от жары и, скинув пиджак куда-то на пол, он снова завертелся в танце, на ходу подхватывая новый косяк из чьих-то девичьих рук. Перед глазами снова полная муть, и только в ушах гудела музыка, держа его здесь и сейчас. Я для всех, но ничья, кружу на танцполе. У меня в крови любовь и немножко алкоголя. Эрик действительно был для всех. В эту минуту на него глазел каждый гость, а сам Пашка стоял недалеко от стойки и попивал коньяк, сменив счастливую улыбку на грустную, потому что до него дошло. До него дошло, а Эрик еще на пол пути к осознанию, но пока всё, чего он хотел бы больше всего — это освободиться от всех лишних мыслей, что заполонили его голову. Выбросить из памяти ненужных людей, их объятья, слова, взгляды. Я свободна, но не одна, кружу на танцполе. У меня в крови любовь, но это пройдет вскоре. Алкоголь уйдёт из крови Эрика, и любовь должна уйти так же. Была бы его воля, он взял бы самый большой шприц и выкачал её из себя, по литру, потому что терпеть эту агонию становилось всё хуже и хуже. Перед глазами стоял парк, били под дых тонкие пальцы Марго, которыми она обхватывала шею Лёши, разламывал на части их поцелуй, который все не заканчивался. Все было как в банальной мелодраме, для которой, наплевав на каноны, не написали счастливого конца. По крайней мере, один из её персонажей в итоге останется ни с чем, тихонько упиваясь своей ненужностью. Жалко улыбаясь самому себе, Эрик всё кружился на стойке, подпевая и закуривая, наслаждаясь аплодисментами зрителей и их улюлюканьем. Он снова был на сцене, софиты разноцветных огней ослепляли его, народ бушевал и требовал всё больше зрелищ и отдачи, но в этой толпе не было того нужного человека, который, как оказалось, вдруг вспомнил о нём и надрывал мобильную связь. О, да, кстати, нахуй его снова. Чувствуя большую гордость за себя, Эрик продолжал выделывать пируэты и вилять задницей, требуя к себе ещё больше внимания. Его руки даже поползли к верхним пуговицам рубашки, чтобы расстегнуть их и дать себе чуток отдышаться от удушающей одежды, так сковывающей его тело. Он хотел снять её всю и вообще раздеться на загляденье другим, сделать какую-то невъебически тупую дичь, за которую ему станет стыдно на утро. Но пока музыка громко играла, зовя его подыгрывать словам и ритму, парень ещё держался. И его тело горело, боже, как оно горело. Оно жаждало прикосновений, умирало от тоски за нежными поцелуями в ключицы и плечи, хотело тепла чужого тела, только чтобы чувствовать хоть что-то. Эрик закрывал глаза, отгонял образы, пытался сосредоточиться на том, что происходило здесь и сейчас. Удерживал себя в реальности. Наконец, устав танцевать, брюнет аккуратно спустился на пол, где ему в руки снова впихнули алкоголь. Организм от такого переизбытка бухла сразу опьянел, но это было только на руку, потому что другого выхода Эрик пока что не видел. Крепкие руки Паши обвили его талию и притянули к себе. Теплые губы коснулись щеки, а потом медленно дошли до губ. Они целовались как раньше — нежно напополам со страстью, вспоминая вкус и мягкость губ. Волосы Эрика были взъерошены, в их синеве тускло отражался свет, но для Паши они были восьмым чудом света. — Я скучал по тебе, — прошептал он, проведя носом по щеке парня. Тот улыбнулся в ответ и закрыл глаза, потянувшись за новым поцелуем. Руки Паши все настойчивее проходились по пояснице и вдоль спины Эрика, намекая на что-то большее, чем просто поцелуи. И тот, положив руки на плечи парня, медленно заставлял его опуститься перед ним на колени. — Что, прямо здесь? — неуверенно спросил Павел, хватаясь за ширинку. Право слово, давно они не занимались сексом на глазах у других людей. — Да, — без надобности ответил Эрик, помогая с молнией. Его вело от алкоголя, и так хотелось выплеснуть куда-то всю свою печаль вперемешку с обидой, что другого варианта он просто не видел. Где-то внутри его головы скреблась мысль о том, что брюнет снова использовал кого-то в угоду своим желанием, но плевал он на это с высокой башни. Паша добрался до его полувставшего члена и медленно провёл по нему языком от основания до самой головки. Гости вокруг них совсем не обращали внимание на происходящее, потому что привыкли, и сами были не против развлечься прямо перед другими. Чёртов притон. Эрик, закусив губу, сжал волосы Паши в своей хватке и сильнее толкнулся ему в горло. Время текло, а Паша все так же отлично делал минеты, захватывая почти до конца и втягивая щёки именно так, как любил Эрик. Певец краем глаза обвёл обстановку в комнате, где музыка не прекращала шуметь, а люди — развлекаться. И на секунду в его воспалённом мозгу мелькнула мысль, что всё, что происходило с ним — просто сон. Что всего этого пиздеца не было, и после он вернётся домой, скребясь ногтем о входную дверь, чтоб его впустили внутрь. Он опустил взгляд на Пашу, замечая, что подводки на его глазах нет, рукой ощущая то, насколько отросли его волосы, и как странно держать их в руке и не выпустить ни единого волоска, и эфемерное чувство прошлого исчезло, как по дуновению ветра. Парень коснулся головкой припухших губ Паши, вновь входя на полную и чувствуя, как язык закружил вокруг его уздечки, именно так, сука, как ему нравилось. И все эти движения такие привычные, отточенные до автоматизма, что брюнет позволил себе пропустить момент разрядки до тех пор, пока его губы не накрыли новым поцелуем с его вкусом. На этот раз они целовались жадно и грязно, буквально вылизывая друг друга, а рука Эрика настойчиво исчезла в штанах Паши, чтоб за пару минут довести его до оргазма. Уставшие, они прижались лбами, пьяно улыбаясь. Кончив, Эрик размяк и совсем не хотел двигаться, лениво смотря на Павла, который хоть и дарил ему улыбку, но она была до того натянутой, что грозилась перейти в горестную усмешку. — Прости, — прошептал в самое ухо Эрик, надеясь, что парень услышал его сквозь громкий шум музыки. — Не извиняйся за то, кем являешься, — манипулятором, алкоголиком, лицемером, который разбивает сердца. Паша взял его на руки и, не слушая возмущений по этому поводу, понес прямиком в свою спальню, доступ к которой гостям был ограничен. Уложив брюнета в постель, предварительно раздев того до трусов, он пытался было уйти обратно и понемногу заняться выпроваживанием гостей, но его крепко схватили за руку и потянули назад, заставляя лечь рядом. — Ты мне нужен. А буду ли я нужен тебе завтра? — хотелось спросить Паше, но вместо этого он лишь обнял Эрика, надеясь, что всё плохое в его жизни, что он запивал сегодня алкоголем, в скором времени пройдёт.