***
Жестокое обращение с молодым парнем становится последней каплей. После собрания папа не то чтобы не объяснился, он вообще ко мне не подошел для разговора, делая вид, что не замечает. Под покровом ночи выбираюсь из своей комнаты и медленно шагаю в сторону выхода из этого пекла. Темь усложняет положение, но наутро побег стал бы окончательно невозможной и безумной задумкой. Кругом ночные дозорные и патрули, охраняющие территорию общины, но мне удается все-таки пройти мимо них незаметно. — Шерри не говорила, что ночью у них дозорных больше, чем днем, — задумавшись, ворчу себе под нос. Притаившись за стеной одного из зданий, выглядываю из-за угла: Спасители тут и там. Кажется невероятным проскользнуть к воротам незаметно. Мне приходится проявлять ловкость и скрытность, чтобы пробраться через добрый десяток Спасителей, причем это еще не все: на вышках, у входов и выходов в какие-либо мелкие помещения Святилища — кругом дозорные и охранники. Совсем иначе я представляла себе побег. Пригнувшись, выбираюсь из-за угла здания и принимаюсь бежать к другому углу фабрики, пока сзади не раздается: — Мэм, что Вы здесь делаете? Разворачиваюсь и вижу мужчину со светлыми волосами и ожогом на лице, как у Марка. Дуайт… Он подмечает, что уже поздно для прогулок, и я задумываюсь, насколько бы правдоподобной, в принципе, прозвучала эта ложь. За все время я ни разу не выходила из своей комнаты с целью погулять по общине и уже всем успела надоесть громкими разговорами о том, какое же Святилище скучное и удручающее место; так что хоть внутри запрись и больше не выходи на улицу. — Во-первых, давай на «ты», — спокойно начинаю, поглядывая себе за спину в страхе, что кто-то еще может меня засечь. — Во-вторых, я не хочу проблем. Можешь просто помочь мне выбраться отсюда? — Зависит от того, куда ты пойдешь, с кем свяжешься… — как-то раздумчиво протягивает Дуайт. — Это решать уже мне, — ерепенюсь я. — Так что, окажешь услугу даме? На грубость он никак не реагирует. Впрочем, этого я и ожидала. Ведь нужно же вести себя подобающе с дочерью такого властного лидера, как мой отец. И это взрывает мое сознание: доброе расположение Спасителей, их терпеливость ко всем моим выходкам и молчание в ответ на едкости. Не буду даже отрицать, что в какой-то степени пользуюсь этим. С удовольствием. — Не могу освободить тебя, Ниган меня прикончит, Челси. Постарайся войти в мое положение. Я лишь по-детски закатываю глаза и надуваю щеки. Я хочу войти в его положение, но не могу, когда речь идет о собственной воле. Может, я и вернусь. Чуть позже — через денек-второй. И, скорее всего, так и будет: не могу же я оставить папу. Не навсегда — всего лишь ненадолго, чтобы заставить его поволноваться и задуматься о своих поступках. Но сообщать об этом Дуайту, чтобы он потом поведал об этом отцу; чтобы потом предстать в глазах папы отчаянно жаждущим внимания подростком, коим на деле и являюсь, — ну уж нет. — Ты же знаешь, каково это — желать свободы. Просто помоги мне, об этом никто не узнает. Клянусь! — Не узнает? Ты шутишь, надеюсь. — Отцу на деле плевать на меня, Дуайт! — брови машинально опускаются на веки, губы приоткрываются, когда я задумываюсь над своими же словами — я в них не верю. От неестественности и невероятности сказанного мне в лом продолжать свои суждения. Так не люблю врать… особенно себе. — Все эти годы он даже не пытался меня найти, иначе бы уже давно нашел! Все это время он спокойно трахал других женщин и не вспоминал ни о маме, ни обо мне. Думаешь, ему есть какое-то дело до того, что очередной спиногрыз уйдет? Дуайт, постояв и подумав секунды две, достает из кармана джинсов ключи и идет к забору. Спасителей в поле зрения нет. — Черта с два! Давай быстрее, пока никто не увидел тебя. Расположенные по периметру ходячие для дополнительной безопасности и устрашения чужаков тянут к нам руки, но, к их сожалению, не могут отойти ни на шаг от забора. Умно, папа, умно. Расплавлять железо для ходячих, выливая его над их головами, чтобы они никуда не отходили от забора, хорошая задумка. Мне бы ни за что не пришла такая затея в голову. Дойдя до забора, Дуайт начинает ковыряться в замке. — Запомни мою доброту, — придерживает для меня дверь и ехидно улыбается. — Несомненно, — переступив порог, мгновенно обвиваю своего героя наигранным благодарным взглядом и натягиваю улыбку. Не оглядываясь, удаляюсь из виду долой, скрываясь за кустами ежевики и соснами.***
Близится вечер. Я очень устала. Не знаю, где нахожусь; почти сразу же сбилась с назначенного пути и вконец заблудилась. Ноги ноют и молят о минуточке отдыха, но не могу разрешить себе отдых. Ни на секунду. Я обязана хотя бы на ночь найти укрытие. Интересно, папа заметил пропажу? И поднял ли он Спасителей на ноги, когда понял, что его дочь пропала? Внезапно сзади слышится очень знакомый щелчок — снятие пистолета с предохранителя. Не успеваю даже перепугаться. Оглядываюсь и вижу девочку лет десяти, держащую меня на прицеле. Руки неуверенно трясутся, ноги тоже, но мину старается делать серьезной. — Имя, — начинает она. — Что за херня происходит? — еле сдерживаю смех, ведь вся эта ее серьезность — маска, под которой прячется неуверенность в собственных силах. Без сомнений могу заявить, что девочка не особо умелая, да и пистолет держит под наклоном, что его легко выбить. Я сама в ее возрасте ничего тяжелее ножа не держала, а тут огнестрел, с которым помучайся, перезаряди и нацелься. Усмехаюсь от одной мысли об этом, но весь позитивный настрой искажается под напором наигранной серьезности этой малявки. — Молчи! Или соизволь ответить, или слови пулю в лоб. — Черт, — ругаюсь я, торопясь назваться. Эта девка держит меня на мушке. Даже ее возраст не играет в данный момент никакой роли, потому что развернуться и выстрелить первой, так или иначе, я не успею. — Челси… Меня зовут Челси. Довольна? Девочка опускает оружие и толкает меня в спину. Колени подгибаются, грозясь обернуться мне падением, но удается выдержать напор. — Выворачивай карманы! — Шутишь? Не собираюсь я повиноваться! Сейчас бы потакать какой-то мелкотне! Прижимает дуло к спине, угрожая пристрелить, и стукает разок по наплечному мешку за моей спиной. Сняв рюкзак с плеч, я делаю вид, что роюсь в нем в поисках чего-нибудь. Достаю оставленный про запас и подтаявший шоколадный батончик, о котором я мечтала ночами напролет, и протягиваю его ребенку. Тянется в ответ. В момент, когда она уже притрагивается к целлофановой обертке, отскакиваю назад. Второй рукой наношу удар, который приходится точно в солнечное сплетение, и не ожидавшая такого девочка теряет контроль над ситуацией. Она падает на землю и сгибается пополам; почему-то я уверена, что удар о твердую почву она не чувствует — все мысли наверняка поглощены болью в солнечном сплетении, и я вынимаю из-за пазухи пистолет. Склонившись над ней, таю под гнетом округленных жалких, грустных глазок. Я не могу выстрелить и убить ребенка… нет. — Я не мо… — обрываюсь на полуслове, заметив, что у моих ног лежит оружие девочки. Носком ботинка швыряю оружие куда подальше и обращаюсь к девчонке. — Брысь отсюда, пока не застрелила! Мелкая, не оглядываясь, сверкает пятками, но все же попутно прихватывает оружие. Окинув скрывающуюся фигуру ребенка пронзительным взглядом, застегиваю рюкзак и продолжаю путь. С трудом перебираю ногами, иногда поднимаю голову и озираюсь, полностью погружаясь в себя; мысли забиты двумя вещами: общиной, в которую я направляюсь, и папой. Не хочется осознавать, что в такое время даже семье нельзя верить. Внутри сейчас творится переполох, отчего у меня едва живот не скручивает. Выхожу к маленьким хижинам, выстроенным в ряд, как в летних лагерях. Ветер носит брошюры, открепленные от стен домов, и заголовок одной из них гласит следующее: «Мертвые ходят». — В общем, очевидные вещи написаны, — тихо ворчу я. Достаю ствол и двигаюсь в сторону одного из нескольких домиков. Вход сопровождается скрипом дверных засовов и пола. Ну что же, теперь о моем визите все оповещены. Прикрываю дверь и иду вдоль длинного коридора. Затем сворачиваю налево и оказываюсь в столовой. В первую очередь обыскиваю столешницы и шкафчики, но ничего не нахожу. На кухонном кафеле висит овальное зеркальце, в которое я заглядываю. Щека после удара слегка покраснела, и неудивительно. Жжет нехило. Потрескавшиеся губы кровоточат, криво подстриженные волосы доходят уже до плеч, а под глазами заметные синяки, благодаря которым я сама бы себе дала лет этак тридцать. Снимаю толстовку и разглядываю майку, залитую потом. Мало того, что пожелтевшую, так еще и насквозь провонявшуюся. Будь моя воля, я бы ее сменила, но чистые вещи, которые мне выдал отец, я решила оставить в Святилище в знак протеста, а найти неплохую одежку где-то в лесу почти нереально. Я вообще редко выхожу в город, и если иду на риск, то беру вещи первой необходимости и уношу ноги прочь. До сих пор держу в памяти слова более-менее адекватного на тот момент отца: «Постарайся избегать городов и больших селений. Там всегда полно опасности». Сзади раздается шорох. Навостряюсь и возвращаюсь в реальность. Я следую на звук, держа оружие наготове и не теряя бдительности. На втором этаже показывается полноватая женщина в возрасте. На руках у нее пеленки, поэтому на ум приходит мысль, что где-то здесь обитают дети. Тут-то даже мастерство быть хладнокровной и эгоистичной не заставят меня изменить один принцип — я никогда не спущу курок при виде ребенка. — Кто вы? Вы не одни? — опустив дуло, обеспокоенно спрашиваю я. Женщина пошатывается и с дичайшим воплем мчится за угол. — Эй! — окликаю незнакомку. — Да не причиню я вам вреда! Вернитесь! — двигаюсь к лестнице, ведущей на этаж выше, но оступаюсь. Нога цепляется за проволоку и уже в секунду я лежу на полу. Пистолет отлетает метра на три, ударяясь о стену. И вот опять я попадаюсь на крючок рыбака. «Охрененно», — проносится в голове. Разум и кровь взбудоражены, заставляя гадать, кто же навис надо мной. — Так-так-так, кто тут у нас… Это она, Дженна? Хитрое хихиканье и противное «да». Знакомый голос… Поворачиваю слегка голову и узнаю ту бандитку, пытающуюся меня ограбить. — Ты?! Девчонка нахально улыбается и здоровается так, будто это наша первая встреча, и мгновенно переводит взгляд на женщину, что еще секунду назад держала пеленки. — Будем надеяться, ты вкусная, — цедит сквозь зубы она, потирая ладошки. — А то дерзить и бить ребенка не против, а как сразу оказаться наедине с семьей бедняжки, так язык проглотила! «Они, что, собираются слопать меня?» — думаю про себя и молюсь, чтобы мои догадки оклеветали и сказали, мол, это очередная неудачная шутка из рода черного юмора. Вожу головой в пределах возможного, разглядывая каннибалов. Их десятка два. Вытаращили на меня голодные глаза и пускают слюни. Но ничего, не впервой мне натыкаться на всяких людоедов. Растеряться мне не дает жажда мести. Как же я зла на то, что отпустила гадину! Знала бы — пристрелила бы ее, чтобы отыграться хоть на ком-то! Женщина хватает меня за шкирку, насильно поднимает и, стянув рюкзак, швыряет в объятия здоровенного, накачанного мужика. — Отведи ее в подвал. Смотри без фокусов, — обращается она ко мне. — Мы быстро приструним твой искристый нрав, хочешь проверить? Громила обхватывает мой локоть огромной ладонью и, не став сюсюкаться, ведет за собой следом. Я бы могла воспользоваться кинжалом, запрятанным под майкой и повязанной на талии толстовкой, но вовремя вспоминаю, что они превзошли меня в количестве. Требуется тактика. Идем вдоль длинного коридора. Рука сжата с такой силой, будто сейчас будет расплющена. Остается только гадать, как и когда со мной решат расправиться. От того на душе становится еще неспокойнее. — Эй, мужик, — обращаюсь к отморозку, не показывая дикий испуг. — Может, договоримся? Вы меня отпускаете, а взамен — остаетесь живыми. Одернув меня за руку, мужчина шипит в ответ: — Неужели ты считаешь меня настолько тупым? — Я тебе Америку открою, но ты тупой, как пробка, если не хуже, — язвительно отвечаю. Мужчина толкает меня вперед, и я с грохотом падаю на пол. Не обращаю должного внимания на тупую боль, которая сразу разливается по всему телу от соприкосновения с жестким полом; в первую очередь меня озадачивает отсутствие способов освобождения из плена. Заломив руки за спину, наносит удар с ноги мне по лицу. Недовольно соплю и взглядом свирепо сверлю этого ушлепка. Внезапно он поднимает меня вверх. Я оказываюсь оторванной от пола. От резкой смены положения боль становится значительно острее, однако ни один мускул на моем лице не дергается. — Прям блошиный укус, — выкрикиваю я. — Мало? — никак не унимается он в попытках спровоцировать меня, но единственное, что получает — смачный плевок в лицо. Его мина искажается от гнева. Бросает меня на пол, как сумку с припасами. Единственное оставшееся при мне оружие падает на пол, и теперь я полностью беззащитна. Очередной удар, который приходится в живот, и я гнусь пополам. Будто получила удар током, но болью это не назвать — скорее, сильное жжение, после которого пощечина от отца кажется цветочками. Легкое прикосновение к месту удара вызывает немыслимые муки и страдания. Не теряет времени зря и продолжает приводить в исполнение поставленную задачу: закидывает меня на плечи, словно мешок, и несет на себе. Я стараюсь вырваться: бью по спине, кусаю, пинаю, но… Ему хоть бы хны! Кажется, он не чувствует этого и, как машина, продолжает двигаться к цели. Наконец кидает меня в заточение, подходит и наклоняет голову так, что наши лица отделяют несчастные два-три сантиметра и решетка. — Только посмей опять закатать истерику — прирежу, — уже готовится уйти, как вдруг раздается мой обеспокоенный возглас: — Я заражена! Оборачивается. Непритворное волнение в глазах говорит о том, что этот имбецил повелся. Прекрасно, у меня есть возможность обвести его вокруг пальца и спастись. — Ты бы превратилась. — Задери правую штанину и убедись сам! Я кусала тебя, и теперь ты тоже заражен! Ублюдок подходит к железным прутьям клетки, на левом боку висит связка ключей. Просовывает руку, чтобы схватить меня за ногу и проверить достоверность преподнесенной информации — в этот же момент я хватаю гада за палец, заламываю его назад и раздается хруст костей. Второй рукой тянусь к свисающей связке ключей, и когда цель почти достигнута, он отскакивает от клетки. — Сучка, я хотел по-хорошему! Пылающий ненавистью мой взгляд переключается со связки ключей на ублюдка, и я продолжаю вещать тираду: — Слушай сюда, кретин, сейчас ты пойдешь к своим друзьям и скажешь им, что девка по имени Челси чуть не оторвала тебе палец. Я все равно не жилец, пожалуй, как и ты теперь, поэтому у вас есть небольшой, но все же выбор: или отпустить меня, или я вас всех тут погрызу, даже не успев превратиться. Рассмеявшись, мужчина усаживается передо мной на колени, скалится и шепотом произносит: — Будь ты заражена, не держалась бы так за жизнь. До завтра, Челси. Не обращая ни доли внимания на краткий мой визг и попытки убедить его остаться с собой еще на немного, уходит. — Эй! А ну вернись и выпусти меня! Ты не можешь бросить меня умирать здесь! — ударяю кулаком по клетке. — Эй, мудак! Эй, говнюк! — удары учащаются, как и сердцебиение. Становятся напористее, сильнее; дергаю прутья в попытках сломать их. — А ну вернись! Мы еще не закончили! Наворачиваются слезы безысходности. Злобно соплю. Иного пути нет: или делаю все, что скажут людоеды, или умру здесь и сейчас. И у меня есть малое представление о том, как отсюда сбежать; нужно лишь подождать.