Расправляю плечи, прижимаюсь к спинке кресла и прочищаю горло. Особых изменений комната папы не зазнала, разве что в нее наконец пустили немного света и раздвинули занавески.
— Челси… Я понимаю, что совершил уж больно много дерьма. Обошелся с тобой не как подобает. Мне правда жаль. Но я делал все это из любви; потому что хотел, чтобы из тебя выросла сильная и независимая девушка, которая сможет заменить своего старика в отставке, — стремится одной лишь мимикой убедить, насколько он удручен тем, как все вышло.
Неужто вновь поиграет на публику, а затем примется внушать, как же хорошо быть Спасителем и что я останусь только в плюсе, выбрав их сторону.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю с едва заметным ошеломлением.
Кривая ухмылка якобы намекает, что он готов предложить нечто, от чего отказаться практически невозможно.
— Челл, Святилище — безопасное место. У нас есть стены и все условия для жизни, которые определенно получше Александрии. Посмотри же мне в глаза и скажи, что Святилище — не пристанище сильных.
Отвожу взгляд в сторону и невольно вскидываю бровями в знак глубокого удивления.
— Так я и думал… Дорогая, что ты вложила в понятие «семья»?
В мгновение ока восстанавливаю зрительный контакт и всматриваюсь отцу в глаза, изучаю его выражение и пытаюсь выяснить, к чему он клонит.
— Какая разница?
— Да так, — разводит руками, — хотелось понять, почему ты так долго выбираешь между мной и Александрией. Почему какие-то люди, которых ты знаешь дня четыре от силы, стоят на ступень выше родного отца? Я старался быть для тебя примером, оберегал, давал наилучшее… да, бывали невзгоды и недопонимания, как во всех нормальных семьях, но мы с мамой пытались их решить вместе! Как семья. Чтобы нашей дочурке Челси, — делает ударение на имени, — было хорошо. И что взамен? Собственная дочь выбирает людей, которые с удовольствием ее прикончили бы при первой возможности.
Сердце щемит от обвиняющих изречений.
— Где ты был раньше? — слетаю с места и наклоняюсь к отцу, словно у него проблемы со слухом. — Ты даже не даешь мне права выбора! Хочу ли я быть Спасительницей? Хочу ли я этой войны? О какой заботе идет речь? — поджимаю губы и выпячиваю нижнюю челюсть вперед. — Сперва ты со своей любовницей разрушили нашу семью, — боязливо опускаю взгляд, — следом ты вырыл мне могилу, а теперь, спустя столько лет, решаешь вновь ворваться в мою жизнь и начать управлять ею, будто ничего не произошло! Ударил за попытку помочь человеку, поставил на колени, убил Спенсера!..
Стискивает челюсть в попытке сдержать смешок, его губы трогает улыбка.
— Эх, Челси, ты ходячее противоречие, сама даже того не осознаешь. — Потирает подбородок, скалит зубы и спокойным тоном просит занять свое место обратно, не придавая моим речам большого значения. — Да и вообще, вся такая непредсказуемая: в один момент ты улыбаешься, а через секунду гневно фыркаешь и слюной брызжешь. Ты сама-то еще не разобралась в себе, а уже требуешь каких-то масштабных подарочков, — цедит папа, взгляд его мрачнеет. — Тебе почти восемнадцать, — высокопарно отчеканивает он, — размышляешь ты на пятнадцать, а поступаешь как пятилетний ребенок. Так что, дорогая Челсия, не тебе меня учить. Ты еще молодая, неопытная и не понимаешь, когда тебя оберегают или просто воспитывают. Как думаешь, зачем бы я обращался тогда к Дуайту? К слову, я выбил дурь из его женушки еще до самого твоего ухода. Дуайт решил помочь тебе только потому, что ему стало интересно, не будет ли тебя мучить совесть. Уйти, не попрощавшись? Вот это я понимаю!
— Погоди, ты был в курсе? — озадаченно уточняю, застывая в одной позе. Во рту пересыхает и я с трудом внимаю новую информацию.
Отец хохочет себе под нос и наклоняет корпус вперед.
— Даже больше скажу, это я приказал Дуайту отпустить тебя, — задорность папы в какую-то секунду просто выветривается. Улыбка стирается с лица, словно ластиком. Пожимает плечами и щурится при виде шокированной меня. — По правде говоря, из-за собственной самоуверенности я был слеп и представить не мог, что ты действительно добредешь до общины, — как и я. Поверить не могу, что действительно мы планировала уйти на несколько дней, а затем вернуться. — Я представлял все чуть иначе: ты со слезами на глазах прибежишь обратно. Как тогда, когда ты ночью убежала на концерт с друзьями и вас там чуть не отмутузили пьяные в стельку мужики. Я недооценил твоих смелости и упорства. У нас, видимо, напыщенность и излишняя целеустремленность — семейное!
Не удерживаюсь и подскакиваю на месте, при этом ударяя кулаком о поверхность стола.
— Ты издеваешься?! Я тогда чуть не подохла! — переношу вес на руки и опираюсь о деревянный стол, гневно таращась на папу. — Валилась с ног, наткнулась на каннибалов, от которых сбежала только из-за их же тупости; словила пулю и, если бы не Рик, не понятно, что ждало бы меня дальше!
Виновато поднимает руки и кладет поверх моих. Я спешу скинуть их, но папа лишь встает и обхватывает мои хрупкие плечи.
— Я прекрасно знаю, что это моя ошибка, Челл. И я хочу все исправить! Я понимаю, почему тебе так понравилось в Александрии: Джульетта стремится поскорее встретиться с Ромео, но не будь такой легкомысленной. У Карла своих забот хватает, а здесь от тебя пользы уж точно побольше будет.
— Что?
— Вы же с Карлом подружились, но будь уверена, что дружба долго не продлится и кто-то впредь втрескается в другого. Карл — вряд ли. Он пацан хороший, но забот у него по горло, а вот наша Джульетта, — замолкает, чтобы я на миг вдумалась в сказанное. — Она черства, разбита. В своем возлюбленном ищет того, чего не хватает ей — надежды и оптимизма. Твой Ромео, Челси, уничтожит твое сердце… порвет его вдребезги! Так что одумайся, пока не поздно.
— Влюбиться? В Карла? — злобно фыркаю и падаю обратно в кресло. — Не смеши меня! Этот придурошный по-своему хорош, но не в роли моего парня.
— Челл, не пытайся построить из себя кого-то, кем ты не являешься. Я вижу тебя насквозь и понимаю, что Карл тебе в кои-то веке симпатичен, но знай, что скоро эта симпатия перерастет во влюбленность и ничего хорошего не выйдет. Мне нужно оградить тебя от опасности, но твоя упрямая задница лезет на рожон! Александрия пользуется тобой и ты там триста лет не нужна. Да, каюсь, я совершил дохрена дерьма, но и ты не идеальна. Я хочу, чтобы ты была счастлива! Я осознаю свои ошибки и желаю лишь исправиться. Позволь мне сделать это. Позволь осчастливить единственного дорогого мне человека.
— После всего произошедшего я не могу, — серьезно говорю, одергивая майку.
Он ведь действительно единственный близкий мне человек, что остался в живых.
Не отступает и продолжает гнуть линию.
— Челси, я дам тебе все, что ты захочешь! Только прошу, прости своего старика и позволь мне стать тем, кого ты заслуживаешь.
— Тогда прекрати войну! Ты сказал, что дашь абсолютно все — остановись. Хватит!
Потирает лоб, вытирает образовавшуюся испарину и устало качает головой.
— Дорогая, знаю, тебе хочется верить в лучший исход событий, но эту войну нельзя завершить обычными просьбами и мольбами. Я бы сам не против, но… Рик и его люди ворвались внаглую в Святилище, убили несколько моих людей, ограбили и унесли ноги. Помнишь, чему я тебя учил?
Перевожу взгляд себе на ноги, осматривая рваные джинсы, и стараюсь унять дрожь по всему телу.
— Относись к людям, как они к тебе, — устало тараторю в ответ.
— Верно.
— У них были причины сделать это. Рик и его люди спасли меня и помогли! Узнав о том, кто мой отец, они не стали окончательно плохо относиться ко мне; некоторые даже встали на мою сторону! Они хорошие люди, которым можно было бы дать шанс, стоило бы захотеть этого.
— Нет, Челси, эти люди получают то, что заслужили. Если я сильнее, то должен показать, что связываться со Спасителями было изначально херовой идеей, и ты должна уяснить, что твои новые друзья только на первый взгляд ангелочки. Им не составит труда избавиться от тебя.
Гневно сверкаю глазами. Ухватываюсь за торчащую из джинсов нить и легонько дергаю ту на себя.
— Но ведь тебе тоже не составило труда вышвырнуть меня из Святилища. Родной отец приказал своим людям бросить родную дочь на произвол судьбы. Прям-таки пахнет отцовской любовью!
Глядит на меня. В его взгляде нет дружелюбия.
— Я, может, и кажусь ублюдком, но у меня есть принципы. Например, я всегда держу свое слово, как и контроль в Святилище. Рик же так не умеет и навряд ли сумеет удержать власть в Александрии, — вздыхает. — Мне жаль, ясно? Я совершил ошибку по собственной глупости… был слишком самоуверен в своих силах, раз позволил пустить все на самотек. Но ты жива, а это главное!
Что-то внутри так и подталкивает, верещит: «Он ведь твой отец!» От этого дрожь усиливается. Нервно наматываю нить на палец.
— Челл, я доверю тебе жизни своих людей, власть… Я дам своей любимой наследнице все: начиная с хорошей одежды, заканчивая полной возможностью контролировать происходящее в общине, руководить своими людьми и принимать серьезные решения.
— Ты доверишь мне Святилище и дашь возможность руководить Спасителями?
— Такова цена за то, что я сделал. В конце концов, для тебя это будет неплохой опыт.
«Где у него может храниться рация?»
— С чего вдруг такая уверенность, что я справлюсь?
Хмыкает и снимает с руки черную митенку.
— Уверенности нет. Но сделаем вот как, — кладет перчатку на стол и подвигает ее ко мне. — Скажем так, это будет чем-то вроде нашего уговора. Ну знаешь, вместо всех этих банальных рукопожатий. Если ты принимаешь предложение — надеваешь ее. Отвергаешь — я позабочусь, чтобы Дуайт и Саймон глаз с тебя не спускали.
Ощущение, что лишь несколько песчинок в часах отделяют меня от слез.
— Почему ты не предоставляешь мне выбора? Я уже не ребенок и сама способна решать свою судьбу!
— Потому что я твой отец и желаю своей дочери всего наилучшего.
— Наилучшего, — издаю тихий саркастичный смешок и отворачиваю голову. — Когда мы разделились, ты даже не искал меня, иначе бы нашел! Все эти годы ты просто трахал своих многочисленных жен, пока маленькая Челси пыталась выжить! Урод…
— Так определись, — широко улыбается. — Кто я: урод или все же заботливый отец со своими методами воспитания? Челси, ты сама пока еще не знаешь, на чьей стороне. Мы с мамой делали для тебя все, что могли, а ты этого не ценила! Вкладывали душу и средства, и стоило нам раз в сто лет сделать что-то, что по-твоему, неправильно, как мы становились ужасными родителями. Все хорошие поступки вмиг перекрывались только одним минусом. И все же ответь, кто я для тебя: отец или урод?
Эта мысль набатом бьет по сознанию, и с каждым новым таким ударом сильнее затягивает в пучину растерянности.
— Не знаю…
— Видишь? Ты еще не разобралась в себе. Поэтому лучшим решением станет послушать старших. Если я говорю, что знаю лучше, то наверняка так оно и есть.
Нить все тянется и тянется, обвиваясь вокруг фаланги пальца, пока не слышится еле уловимый треск. Зыркаю на пальцы; я так усердно наматывала ее, что даже не заметила, как оборвала.
— Ты… правда доверишь мне контроль над Спасителями? — повторяю вопрос еще раз.
— Все, что захочешь, — кивком головы указывает на перчатку и подмигивает.
Если подумать, то это неплохая затея: притвориться, мол, я согласна, а там уже и до рации недалеко. Для достижения большего колорита принимаюсь за собственную мимику: хмурю брови, выпячиваю губы и тяжело вздыхаю. Плавно, словно все еще не уверена, тянусь к митенке и надеваю ее.
— Это моя доченька! — радушно восклицает отец, взлетая с места. — Обещаю, ты не пожалеешь, если будешь играть по правилам, — на секунду принюхивается и тепло улыбается; я не перестаю дивиться его богатому арсеналу улыбок. — Не обижайся, дорогая, но тебе стоило бы принять душ и сменить этот балахон на что-нибудь поцивилизованнее. Я как раз недавно подобрал кое-что интересненькое для тебя, — пыжится, дабы изобразить сочувствие, и напряженно произносит: — И да, Челси, прости, что тебе приходится проходить через все это. За то, что ты страдаешь как физически, так и душевно. Дети не должны переживать ходячих мертвецов, войны и прочее дерьмо.
— Да, — угрюмо произношу. — Ты даже не представляешь, сколько раз я была на грани смерти и выходила из передряг. Без твоей помощи.
***
Руки неуверенно перебирают копна волос, пытаясь упорядочить их и свести в пучок. Тонкие пальцы еле заметно трясутся, в животе словно целая поляна бабочек, неприятно щекочущих нутро. Наклоняюсь и подхватываю с земли лук и стрелу из колчана. Раздвигаю ветви кустов и прячусь меж ними. Листья нежно лоскочут нос и щеки, но шевелиться нельзя.
Трава шелестит, сучки трещат под весом наступающего. Он приближается. Слегка выглядываю из укрытия. Он обнюхивает оголенный участок земли, поднимает голову и старается уловить некий запах в воздухе. В этот момент меня полностью пробивает дрожь. Глаза наполняются слезами, но я серьезна в намерениях.
— Или он, или я, — успокаивающе шепчу.
Зверь подходит чуть ближе, и это тот самый момент, когда нужно без промедлений действовать. Встав, целюсь выше груди, в место за передней ногой, и… Хруст веток с другой стороны леса.
Подняв быстро голову, олень навостряет уши и убегает.
— Какого?! — в ярости восклицаю, вглядываясь в зеленую листву деревьев.
Предполагая, что где-то поблизости просто несчастный разваливающийся ходячий, чувство страха не дает о себе знать. По его вине я упустила оленя, как-никак!
Свист в воздухе. Внезапно в голени разливается тепло; болезненное, обжигающее изнутри тепло… Не удерживаю вес и падаю на землю, обронив оружие рядом с собой. Руки непроизвольно обхватывают ногу, когда я еще даже не успеваю вникнуть в произошедшее. Корпусом заваливаюсь на землю и протяжно кряхчу от боли.
— Господи, что ты наделал, идиот!
Услышав голоса неподалеку от себя, я за долю секунды забываю о боли, берусь за лук и прилагаю древко стрелы к гнезду тетивы.
— Эй-эй! Полегче!
Ко мне подбегает мужчина лет, с виду, сорока. Исхудалый, с маленьким скошенным лбом, грубыми складками морщин, темными негустыми волнистыми волосами и не очень заметными залысинами.
— Это же еще ребенок!
От этих слов у меня сводит челюсти. Стискиваю зубы и натягиваю тетиву сильнее.
— Принимаешь нас за подонков? — мужчина демонстративно поднимает руки, чтобы показать свои благие намерения.
Из-за его спины показывается второй с винтовкой в руках.
— Боишься нас? — старается подражать обеспокоенному тону своего товарища, но по его кислой мине и не скрытой наигранности видно, как он в действительности относится к случившемуся.
— Не правда, — здоровой ногой отталкиваюсь от земли в попытках перетащить свою тушку назад. — С чего бы мне бояться незнакомцев, которые минуту назад прострелили мою чертову ногу!
— Это вышло случайно, честно! Мой друг целился в оленя, но… — темноволосый мужчина медленно ступает ко мне и галантно протягивает руку помощи, которую в любом случае, с раненой ногой, принять я не смогла бы.
— Но всего лишь промазал и попал мне в голень! — злобно суплю брови и опускаю один из пальцев с натянутой тетивы. — Еще шаг и он станет что для тебя, что для твоего дружка последним!
Мужчина резко останавливается.
— Извини. Мы можем тебе помочь, но только если сложишь оружие.
— Мы отведем тебя в наш лагерь, — дополняет рассказ второй мужчина. У него светлые волосы до плеч, прилизанные потом к лицу и шее. Выглядит он лет эдак на двадцать — явно помоложе товарища.
— Сколько вас? И почему я должна вам верить?
Мужчины переглядываются и дружно качают головами.
— Не должна. Но выбора нет. Ты ведь одна, иначе почему с тобой нет родителей или опекуна?
— Потому что не ваше дело, — опускаю еще один палец с тетивы. — Я теряю терпение и драгоценное время.
Светловолосый юноша подавляет смешок и усаживается на корточки.
— А ты за словом в карман не лезешь. Сколько тебе лет?
— У вас есть минута, чтобы представиться, рассказать о лагере и своих намерениях.
Мужчины расхохотались во все горло. Первый незнакомец берет инициативу на себя. Утирает губы и представляется:
— Ладно-ладно. Я Джонатан, а это Винс. Если не затруднит, хотели бы услышать твое имя.
— Вообще-то нельзя, но чисто ради вежливости: Челси-блять-Лоуренс. Продолжай и выкладывай все.
— В общем, нас только двое, живем в хибаре неподалеку у озера. По большей части занимаемся рыболовлей, но периодами можно и поохотиться. У нас есть аптечка. Принесем тебя, вытащим пулю, накормим и позаботимся, пока не придешь в себя. А там решишь свою дальнейшую судьбу: коль захочешь уйти — уйдешь. Идет?
Закусив от боли губу, бросаю взгляд на окровавленные руки, затем — простреленную голень, и наконец принимаю предложение.
— Ладно, но только если объясните, как это вы умудрились попасть в меня? Твой дружок Винс совсем чтоль ослеп, раз когда олень убежал, перепутал девчонку с крупным зверем, — перевожу дыхание и кладу лук на землю. — И как так вышло, что именно в голень? Целился-то ты ему в грудную клетку, а в итоге пуля пролетела на сантиметров пятнадцать ниже!
Винс мешкается и хмурит брови.
— Слушай, я правда не хотел. Рука соскользнула и… всякое бывает, понимаешь? Мы тебя даже не приметили изначально, так что не ставили задачу подстрелить.
Недоверчиво поднимаю на него глаза, но чтобы показать свое презрение, моментально отвожу их и поджимаю губы.
Джонатан подмечает мою негостеприимность.
— Я возьму девчонку, а ты, Винс, пойди вперед. Будешь дорогу расчищать.
Согласованно кивают и Винс, перед тем как пойти, хватает с земли мое оружие.
— Эй!
— Да не переживай ты, вернем мы тебе его. Ты же не будешь таскать на себе это все.
Не сводя глаз с Винса, все же позволяю ему воплотить задуманное и понести мое снаряжение. Тем временем Джонатан берет меня на руки.
Дорога ведет прямо к озеру вдоль дамбы, которая обладает укрепленными камнями спусками для воды.
— И все же, Челси, сколько тебе лет? И где твои родители или те, кто за тобой присматривают?
— Начну с конца: мне никто не нужен, с выживанием я справляюсь сама. По ходу дела, мне тринадцать.
Джонатан пожимает плечами.
— Тринадцать лет, выживаешь одна… Сильная ты девка, Челси. Но не слишком разговорчивая.
— Ну, разговорчивая точно не со всякими незнакомцами, что только сегодня прострелили мне ногу.
На секунду Джонатан смятенно отводит глаза и задумчивым взглядом сверлит землю. Как только лоб, пропаханный глубокими бороздами от тяжелого мышления, разглаживается, он говорит:
— Должен признать, что девчонка в таком возрасте, не способная за себя постоять — мертвая девчонка. А ты жива. Значит, верно: самостоятельная и независимая. Ходить вокруг да около не буду, пытаться узнать что-то личное тоже; — Джонатан вновь натужно замысливается, что видно невооруженным взглядом. — Почему ты осталась одна, если не секрет?
— Секрет, — сухо отвечаю. — Вы вроде хотели просто залатать меня. Я не права?
— Права, — холодно отвечает он.
— Тогда будьте добры, заткнитесь и приступайте к делу.
***
Джонатан аккуратно переступает через порог деревянной хаты, бранясь себе под нос о том, как же у них не прибрано.
— Извини, Челси, но надеюсь тебя не смутят разбросанные кругом книги, — широко улыбается. — Винс просто обожает читать.
— Ничего, — повторяю неведомо который раз. — Я тоже предпочитаю уборке чтение.
— О, так ты у нас эрудитка? — наконец оброняет словечко Винс. Он подходит к книжной полке и опирается затылком об оправленные в кожу корешки книг. — И что же ты предпочитаешь читать? Всякие девичьи романы?
Джонатан опускает меня на кресло, расположенное напротив той самой полки. На минуту отходит и возвращается уже с аптечкой.
— К твоим сведениям, я неплохо разбираюсь в истории и математике; могу рассказать о лучших археологических находках и их местоположении, или просто просветить в элементарной математике, которую, к слову, ты наверняка не знаешь.
Между его бровей пролегает сосредоточенная морщинка, глаза неотрывно смотрят мне в лицо. С минуту Винс буравит меня недобрым взглядом, а после обессиленно рухает во второе кресло.
— К черту тебя.
Джонатан поднимает мою ногу на девяносто градусов и достает из аптечки какую-то заточку. У меня на глазах ее промывает и подносит к ране.
— Будет больно, но потерпи, — предупреждает он. — Винс, подержи ее. Так, Челси, закрой глаза, расслабься, вдохни и подумай о чем-то хорошем: единорогах, щенках, например. Ну, или посчитай каких-нибудь милых зверушек.
Прикрываю веки. Воображаю какой-то холмик, на котором стою вооруженная пистолетом я.
— Раз ходячий, два ходячий, три ходячий…
