Юная Спасительница

Ловким движением руки папа проводит бегунок в самый низ и снимает с себя куртку. Ладони незамедлительно оказываются погребенными огромными рукавами кожаной косухи, так что приходится их закатить. — Моя дочь должна выглядеть брутальной и крутой, а не какой-нибудь прошмандовкой, — садится на колени, мурлыкает себе под нос, ловко погружая руки в «гущу» перебранных одежек. Иногда раздраженно ворчит, высовывая карманы курток наружу и осматривая их содержимое. — Пап? — Да? — слегка поворачивает голову. Дергает рукой и наконец движение прекращается; он явно что-то нащупал. — Ты ведь хотел, чтобы Саймон и Дуайт мне провели экскурсию. Твоя комната не очень-то походит на оружейную, — усмехаюсь самой мысли, как папа еще пару минут назад гнал меня в спину, а сейчас сидит и копошит в шкафу. Вещи, красующиеся на полу, как погляжу, принадлежат далеко не женам папы. По крайней мере, не этим. — Ты прихватил платья мамы? — фокусируюсь на одежде, и папа приглушенно угукает. Я так по ней соскучилась. Отношения с родителями у меня всегда были не очень, но в отличие от отца, мама была более приземленной и легкой в общении. Может, ее взгляды на жизнь уж слишком отдалены от наших с папой, но если быть честной, из нас троих она была самой гуманной; не любила спорить и держалась от конфликтов в стороне. Она всегда заступалась за меня, когда папа был готов замахнуться. Одной рукой разворачивает потайной кармашек в поясе, а вторую сжимает в кулаке. Извлекает маленький сверточек. — Ты хотела доказательств того, что я искал тебя? Вот, пожалуйста, — хрипло изрекает он. Разворачивая узел на мешочке, высыпает содержимое на ладонь, и о боги!.. мое сердце грозит расколоться надвое, словно орех. Зажимает мне в ладошку металлический осколок, который переливается в бликах заходящего солнца, пробивающихся сквозь заколоченные окна. Сжимаю его очень крепко, не решаюсь раньше времени посмотреть. Пальцами другой руки папа стискивает мятую бумажку и неторопливо разворачивает ее. Рваные края поднимаются, открывая вид на почерневшую, запятнанную, с явными подтеками и местами разлезшуюся от воды фотографию. Три ребенка. Все одеты в темные футболки и джинсы, с подвесными цепочками. Лица всех троих расплылись в широких улыбках. Слева и посередине стоят парнишка и девчушка. Почему-то их фигуры обведены красным маркером. А девчонка справа хоть и обнажила зубы, но по выражению ясно, что это фальшь. Нет тех морщинок у глаз, когда улыбаешься; нет тех высоко поднятых бровей — лишь натянутая для виду улыбка, скрывающая за собой океаны боли. Из горла вырывается клокочущий звук. Пальцы, до боли сильно сжатые, расслабляются. Половинка металлической фигурки потеряла свою былую красоту: краска слезла, фурнитура сломалась да и второй половины по-прежнему не хватает. Раздвинув параллельные края кулона, ахаю от изумления. Внутри остался зажат кусок фотографии, на которой красуется небольшая часть моего тела. Закрываю кулон и смотрю на его поверхность. Несмотря на состояние побрякушки, мне удается распознать почти стертую букву «М». — Знаю, что тебе нравился этот черт, — сопит папа. — Господи, блять, как его зовут? Постоянно забываю! Ногтями соскребаю кусочки застывшей грязи с осколка. — Его звали Мэтт, — голос у меня обычно громкий; я не боюсь говорить то, о чем думаю. Но то, что я выдавливаю из себя в ответ на реплику папы, едва ли всхлипом назвать можно. — Хрен с ним, — садится на пол, поджимает под себя ноги и протяжно вздыхает. — После потери тебя, я бродил туда-сюда. Ходил из одного угла в другой и возвращался, будто боясь что-то пропустить. Я даже возвращался домой. Трижды. Просто, чтобы убедиться, что после разлуки ты додумалась прибежать обратно. И знаешь, каждый раз видеть на диване разлагающийся труп твоей матери… Блять, я не был готов к такому. И к тому, чтобы вдобавок потерять тебя, тоже. Голос дрожит. Папа достает из-под кучи разбросанных вещей бутылку самогона, делает глоток и закашливается, мотая шеей. Подхожу к отцу, неотрывисто созерцая, как он хлестает алкоголь за пятерых. Со спины протягивает мне бутыль. — Будешь? — Теперь ты хочешь помочь мне наложить на себя руки? — сквозь собственную хмурость выдавливаю пародию на усмешку и занимаю место рядом. — Ты же не до смерти напиваться собираешься. Иначе понадобится больше, чем одна бутылка, — заметив, как я на миг отворачиваюсь в знак отказа, делает еще один глоток. — Я чертовски жалею, что годами позволял себе разгуливать налево и направо… изменял твоей маме, не был примерным отцом, а теперь даже вынужден втянуть в войну. Челл, знаю, никогда раньше этого не говорил, но черт… — затягивает еще один глоток, не отрываясь, и потягивает носом. — Я был ужасным отцом. И до сих пор ужасный отец. Ты меня знаешь: старый хрен не умеет говорить о чувствах, но это не изменяет того факта, что ты единственный дорогой мне человек. Челси, если бы я мог повернуть время вспять, то сделал бы это. Потому что люблю тебя. От его жалостливой интонации крутит живот. Внутри что-то скрежещет, словно когти хищника, раздирающего заблудившуюся скотину. Что-то по-животному кровожадное и подлое. Медленно качаю головой, хлюпаю носом и вытираю слезы резким, отрывистым движением. — Классно, что ты только сейчас об этом вспомнил, — покручиваю кулон и комкаю фотографию. — Не знаю, как ты меня искал, но сомневаюсь, что за день ты смог все это построить. Возведение собственной общины, приведение ее в приемлемое состояние и подчинение воли людей — дела не одного дня. Ты это делал годами. — Не неси бред, Челл! — И почему же это бред? — спокойно интересуюсь. — Взять тот же побег из Святилища, которому ты поспособствовал. Любовь… — загадочно произношу, повторно прокручивая в голове последнюю фразу. — Один чертов раз я допустил такую громадную ошибку! Я уже объяснил, чем думал тогда. Вспомни те же времена, когда ты сбегала из дома, а потом мчалась назад, испугавшись собственной тени, которую под кайфом приняла за маньяка. Я был уверен, что ты не выдержишь, сразу же вернешься. А когда этого не произошло, я послал своих людей на твои поиски. Потому что переживал! — О-о, так мне за это спасибо надо сказать? За то, что переживал за родную дочь! Мычит и отставляет бутылку в сторону. — Челл, у тебя есть привычка: если что-то не получается, ты из шкуры лезешь, чтобы это вышло. Если тебе, не дай Бог, предложат помощь, пошлешь всех нахер, ведь ты, дорогая Челсия, слишком самоуверенна в своих возможностях и иногда их даже переоцениваешь. И стоит всему пасть, как границы рушатся, а условности размываются! Ты начинаешь изменять принципам и, недовольно топая ногами, гарчишь, заставая всех врасплох спонтанными заявлениями «помогите мне». Понимаешь? Ты считаешь себя уже взрослой, а на деле являешься ребенком, который не то чтобы еще не разобрался в себе, а напрасно пытающийся убедить в чем-то окружающих. Я же прожил определенно побольше тебя и, может, идеальным отцом не был, но все равно в этом вопросе попрошареннее тебя. Не указывай на мои ошибки так, словно являешься лучше. Я тебе не девочка на побегушках, дорогуша, так что знай свое место. Выслушиваю спокойно и под конец рассказа киваю в притворном внимании. — Закрыли тему. Что насчет поисков? Откуда это у тебя? — сую ему под нос кулон и скомканную фотографию. Он их бережно забирает и оглядывает. — Фотографию из твоей комнаты стащил. Над кроватью висела. А это, — кивает на обломок и морщится, — в лесу нашел. Не знаю, как мне так повезло. Я пытался найти какие-либо следы или подсказки, куда же ты делась. Тщетно. Шмыгаю носом, болезненный вздох слетает с моих губ. — И как же долго ты меня искал? — Долго. Очень, — натянуто лыбится. — Наверное, года четыре. Поперхаюсь, заходясь отрывистым кашлем. — Прости, что?.. — Четыре года. Признайся, ведь ты бы за такое время уже забыла старика, — улыбка расширяется и он наконец поворачивает голову на меня. — Другие женщины никогда не заменяли и не заменят твоей матери. Люсиль была единственной, которую я любил. А они, — лениво махает в сторону двери. — Они пустые попытки развлечься и почувствовать свою манию величия во всей красе. Устало закатываю глаза и монотонным голосом отрезаю: — Не имеет значения. То, что было между тобой и мамой, меня не колышет. Внезапно на улице накатил ветер, громко задувающий. Будто по сигналу, папа измотанно кряхтит. — Знаю… Просто хочу, чтобы ты знала: я желаю тебе всего наилучшего и, если тебя кто-то хоть пальцем тронет, я не останусь в стороне. — Кому ты голову морочишь? Ты бы меня выкинул из общины при первой возможности. — Тогда почему ты до сих пор здесь? — едко ухмыляется. — Не знаю, — весьма спокойно отвечаю. — Я без понятия, что творится у тебя в голове, — подвожусь с места, отряхиваю шорты и одергиваю куртку. — Но я знаю, что все это не спроста и у тебя есть на меня свои планы. — Челл… Смеряю настороженным взглядом отца, а затем и две доски, которыми заколочено единственное в помещение окно. Так или иначе, через щели видно абсолютно все: начиная с занятых Спасителей и заканчивая погодными условиями. Занимается вечер, на небе красуется луна, почти полная. Ее красный свет оставляет на всем розоватую тень. — Что? Скажи, что я неправа. — Нет, Челси. Не буду, — скрипит отец. — Думаю, и так ясно, что временами мы оба неправы. И я прекрасно понимаю, как ты себя сейчас чувствуешь. Но в жизни не все происходит так, как хотелось бы. Не знаю, как насчет остального, но в том, что в данном случае я тебе не даю право выбора, вполне верное решение: иногда у тебя случаются вспышки гнева, да и вообще настроение у тебя изменчиво; ты собственническая натура, желающая, чтобы все внимание было направлено на тебя. Признаю, ты самостоятельная, смелая и, в принципе, боевая девка, но в то же время высокомерная и всегда убеждена, что для тебя нет никаких преград. Опять же, что мы имеем? Из-за всех этих факторов ты иногда настолько иррациональная и воинственная, что сперва делаешь, а потом уже думаешь… если вообще думаешь. Эмоциональность и высокомерие погубят тебя, Челси. Удача не вечна. И если на протяжении всех этих семи лет тебе чертовски везло, не значит, что так будет всегда. Поверь, я знаю. — Я тоже. — Тогда не повод ли задуматься? Пока ты не займешься собой, мир не изменится, Челси. Дав повод взять на себя больше ответственности, я также дал тебе возможность поработать над собой. Ты или подчинишься эмоциям и лидером стать не сумеешь, или возьмешься за голову и наконец повзрослеешь. В любом случае, делаю я это, чтобы ты поскорее разобралась в себе, расставила приоритеты и сумела поставить характер. Разворачиваюсь и неспеша удаляюсь из комнаты, когда меня окликают: — Челси, погоди! — после длинного пребывания в сидячем положении, словно разучившись ходить, папа на подкашивающихся ногах ковыляет ко мне. — Возьми, — протягивает часть кулона и старую фотографию. — Зачем? Проку от этого уже никакого, — серьезно произношу, поворачивая голову чуть в сторону. — Челл… я знаю, что Мэтт был для тебя больше, чем просто парнем. Он был твоей маленькой вселенной. — Мы были совсем детьми. — Каждый раз, когда ты о нем говоришь, глаза у тебя искрятся. У меня то же самое, когда я думаю о Люсиль. — Повторюсь, мы были совсем детьми. — Да? Возраст сейчас не играет значения. Мы говорим о парне, который, как ты сама выразилась, был всегда с тобой. И только не ври, что у вас не было всех этих сопливых разговорчиков о вашей «настоящей» и светлой любви. — Были. Мэтт всегда был достаточно скрытным в плане чувств или жизни вне школы; он надевал маску притворства и всем улыбался. А когда оставался наедине со мной и Молли, открывал душу и со слезами на глазах рассказывал о том, как его мать каждый день становится черствее, и все из-за смерти мужа, который втайне от нее развлекался с молодой барышней. Никого не напоминает? Чешет подбородок и уставляется в одну точку на стене. Свои находки папа укладывает себе на колени. — Тот мужик… Дэрил. Он был у меня своеобразным заложником, чью волю я был намерен сломить и подчинить, — без применения каких-либо трюков спокойно переводит тему, скверно ухмыльнувшись. — Но он оказался сильнее этого. Как он поживает? — Нормально. Наверное. Вытянувшись, то и дело одергиваю великоватую куртку отца. Краем глаза он это замечает и спешит ко мне. Побрякушки падают, но отец не взирает на звонкий стук кулона о поверхность каменной плитки, которой выложен пол. Ухватывается за бегунок и плавно оттягивает его кверху. В застегнутом состоянии куртка выглядит еще больше, собираясь на боках, плечах и спине складками. — Угомонись же, — задорно произносит он. — Кожаные куртки как не крути смотрятся отпадно. Особенно на моей дочурке! — глядит на ботинки, усердно разглядывая замшевые подошвы и носок. На секунду он сдается смятенным. — Знаю, что с Дуайтом у тебя за такой короткий промежуток времени сложились не очень доверительные отношения; имею в виду, что ты на него зла. Но это не отменяет того факта, что за языком ты должна и будешь следить. Беспрекословно. Он один из лучших и самых верных Спасителей, а Саймон — моя правая рука, которую ты должна уважать уже за сам статус. Бросает короткий взгляд на карман шорт. — Отдай их мне, — вытягивает руку и, не отводя внимания от пачки сигарет, требовательно сверлит взглядом. Свожу брови на переносице. — Какого черта? Не собираюсь я тебе их отдавать. — Челси, черт возьми! — цепляется за плечо и вмиг устремленной в карман рукой грабастает пачку с оставшимися двумя сигаретами. — Эй! — молниеносно выкидываю вперед руку, стремясь вырвать свою собственность. Папа даже не вздумывает уклониться; делает широкий шаг назад, перекладывает пачку в другую руку и заносит ее вверх. На секунду теряю равновесие и неловко пытаюсь его восстановить, найдя опору в предплечье отца. Взглядом все так же изучаю пачку. — Ты только сейчас решил мне на мозг капать своим чтением лекций? Несмотря на мою сумбурную реакцию, держит курс к комоду напротив платяного шкафа и закидывает туда пачку. — Да ты!.. — не дав закончить мне предложение, папа ловит мое запястье и насильно выталкивает из комнаты. Его пальцы сжаты так, что наверняка оставят заметные синяки. Стоит нам оказаться в коридоре, и побледневшая я замираю. Задыхаясь от ярости, папа уставляется на меня стальными глазами. — Если я говорю, то ты должна повиноваться. Не доросла еще, чтобы такой хренью баловать себя. Вырываю руку и отскакиваю от отца. — Я никому ничего не должна! По крайней мере, не тебе! — Должна, Челси, еще как должна! Поверь, я могу заставить тебя сделать что угодно — дай мне повод! И если я сказал, что будет так, значит, так тому и быть!

***

Иду медленно, не пытаясь опередить отца. Наконец он сворачивает в боковую улочку, где в ряд уставились три забитых досками здания и амбар, из которого разит смолой. Папа снимает с прочных железных дверей пару досок. — Убьем их всех. Эти колеблющиеся засранцы понесут наказание, как и Александрия. Десять ящиков, не меньше. — Та-а-ак, — бесстрастно протягивает светловолосый верзила с ожогом. Дуайт… — Хрен с Мусорщиками. Хочешь сказать, что мы отнимем у Александрии десять ящиков оружия? Где они, по-твоему, его возьмут? — Да мне насрать, пусть хоть на деревьях растят. В прошлый раз они сумели найти. — С трудом, — перечит Дуайт. — Да хоть с неба им на руки падало это! Они нашли и дело с концом. Отец, криво ухмыляясь, переступает через порог, несколько раз стучит мне по плечу и следом указывает на своих людей. — Видишь этих хренов? — хрипло спрашивает и испускает тихое подобие смеха. — Одного ты знаешь… А второй — Саймон. И оба верные подданные, которые в руках профессионала с легкостью становятся марионетками. Дуайт поднимает голову от подпирающих стол ящиков и размеренно смеряет взглядом Саймона, который на порядок выше него. Тонкий стан и широкие плечи доказывают крепкое сложение, не побежденное душевными бурями; пыльная футболка слегка задрана, позволяя разглядеть потертые портки; несмотря на значительный массив растительности на теле и лице, голову уже застали залысины. Перекатываясь с пятки на носок, папа весело посвистывает и развязной походкой подбирается к Спасителям. — Хочу, чтобы вы устроили короткий инструктаж моей дочери. Саймон, моя доченька только кажется такой спокойной. На этой ноте взгляд Саймона притупляется; зацикливается сперва на кожанке отца, а затем и новых сапогах, доходящих мне до колен. Вытирает испачканные в масле руки о футболку и поднимает взгляд на отца. — Саймон, малыш Дуайти… Челси, скажем так, солидная девушка. Вы знаете о ней понаслышке, поэтому поспешные выводы не делайте. И повторюсь: она за языком пока еще плоховато следит. Конечно, оплеуху можете ей дать, если взболтнет лишнего, но если с Челси что-нибудь случится, ручаться за себя я не собираюсь. — Как скажите, сэр, — с энтузиазмом выдает Саймон. — Ты ее видел не раз, Саймон, что уже большая честь, учитывая, что она местная звездочка! Опрокидываю оконфуженный взгляд на отца. — Не смотри на меня так, Челл. Ты за те четыре дня пребывания здесь успела прославиться. Боюсь представить, какой успешной ты станешь в будущем. До этого момента стол для разбора и починки оружия был прикрыт спинами Саймона и Дуайта, но сейчас, когда они потихоньку отходят, взору предстает нависающий над винтовкой усмиренный Юджин, чистящий канал ствола. Протирает дуло обрывком полотняного фартука и убирает смазанное оружие в сторону. Ему словно плевать на окружение; есть только он и оружие. Взглядом прохожусь вдоль краев стола. Кругом снятые рукояти затворов и открытая баночка с оружейным маслом. Рот от удивления приоткрывается, стоит в периферии зрения показаться чему-то, издали напоминающего рацию. — Пройдемте, мэм, — разглагольствует Саймон. Дуайт, не сводящий с меня глаз еще с момента моего появления здесь, буравит меня недобрым воззрением, но тем не менее следует за Саймоном. А папа лишь одобрительно лыбится и кивком головы в их сторону подталкивает сделать шаг. «Держись, Юджин, как только эта дьявольщина подойдет к концу, тебе не отвертеться».