Юная Спасительница

Ощущение, что мы давно сбились с намеченного пути. Все становится все более тернистым, что с каждым шагом бьет по состоянию сильнее обычного. Святилище я успела исследовать по всем параметрам, сверху донизу, слева направо. И все же привыкнуть к постоянным блужданиям вдоль запутанных в клубок нитей коридоров не удается. Это как лабиринт, который ты проходишь в сотый раз, запоминаешь только дорогу к выходу, а остальные пути не поддаются нотациям. Отец ведет нас к забору, на котором повисли тяжелые тела ходячих. Некоторых «обновленных» упырей удерживает лишь застывшее железо, которым их облили. Других — металлические оковы, снисходящие цепями от шеи к земле. Большая часть тварей не то чтобы ходить, а пошевелиться не могут; после попыток приостановить разложение при помощи разгоряченных металлов их словно в статуи обратили. Слегка покрутят, по крайней мере попробуют, прилипшими к решетке головами да порычат. Из стороны леса выходит мужчина с герлыгой, которой он обхватывает шею ходячего, и ведет того как на поводке. Подводит к металлической сетке, пока второй Спаситель помогает ему обуздать упыря и заковать того в оковы. Ходьба прекращается. Мы созерцаем, как отец выжидающе смотрит на своих людей, и, подобая своему образу, играет с проволокой на бите. Воздух становится более наэлектризованным. Внутри все переворачивается. — Ты как? — Карл украдкой глядит на Дэрила, которого люди отца держат на особом месте. Месте рядом с собой, чтобы Диксон не вертел хвостом. Просовываю руки в рукава кожаной куртки до самых кончиков пальцев, чувствуя одолевающий слабый холодок. — В порядке, — выдаю на автомате, ведь для меня это такая распространенная фраза. Никто пока что не знает о нашей с Дуайтом договоренности, — наверное, и к лучшему. Не хочу торопить события, да и в целом ощущение, что пока не время. Все как один оборачиваются на громко загоготавшего отца. Возле забора, как раз между двумя рядами ящиков с резервами, стоит тот самый «укротитель ходячих». Выставив руки перед собой, он медленно направляется к нам, ориентируясь на отмашистый жест отца. Надзиратели толкают Дэрила в спину, отчего тот неуклюже проходит чуть вперед, навстречу папе. — С тех пор, как малыш Ди отправился в Хиллтоп, грязная работа теперь — ваши заботы. Энди, объясни этим отреченным, что делать, — попеняет он Спасителю. Ага, значит зовут его Энди. Черные, как воронье крыло, волосы коротко подстрижены. Тускло-голубые глаза светятся на солнечном свету. Тонкие губы плотно сжаты, а мясистый подбородок горделиво выпячен. Парнишка молодой, но черты его лица мне подсказывают, что он знает себе цену. Достаточно одного его высокомерного взора, которым он опрокидывает меня, и я интуитивно выпрямляюсь — все, чтобы дать понять, что я не буду слепо подчиняться. Задерживаю взгляд на Энди дольше обычного; скольжу вдоль его греческого носа к посушенным губам, которые он внезапно приоткрывает. И замечаю, что все это время находилась под пристальным надзором юноши, тяготящего поскорее приступить к работе. Он почесывает ладошки, уставляясь в пол, однако стоит папе предупредительно глянуть на него и заметить, что его дочь, то бишь я, имеет своеобразную неприкосновенность, как он меняется в лице. Скромная улыбка заползает на физиономию Энди, а взгляд смягчается. — Ваша дочь будет в порядке, сэр, — бормочет уставший от наставлений Спаситель, при этом всем видом отдает дань уважения лидеру. Отец ждет еще немного, когда Энди проходит вдоль забора и раскрывает рот, чтобы что-то выпалить. Но Спаситель не спешит вводить нас в курс событий, он наглядно демонстрирует желание сохранить личное пространство, когда кивает отцу. — Я справлюсь, сэр, — спокойно проговаривает он, и папу это даже не злит. Наверняка очередной мудак, готовый целовать ему пятки, посему заработавший авторитет. Отец и сопровождающие Диксона надсмотрщики удаляются, как бы предполагая, что никто не выкинет больше глупостей. — Для начала я покажу вам, как и куда мы будем заводить ходячих, а после пойдем их отлавливать. Вздернутый подбородок и распахнутые глаза подкрепляют мое предположение. Дэрил и Карл оба недовольны происходящим, но они заинтригованы. — Отлавливать ходячих? — мгновенно отзывается охотник, недоверчиво сверкнув глазами на Энди. Тот лишь, в свою очередь, энергично кивает и чересчур добродушно отчеканивает: — Да, пойдем в лес и приведем еще ходячих. Чем больше, тем лучше, — поворачивается к стоящим на вышкам Спасителям. — Прихватим с собой еще Спасителей и пойдем. Энди молча встает у забора и наблюдает. Кажется, он сейчас рассыплется и ветер унесет песчинки за собой. Чтобы как-то скоротать время и выяснить, что же привлекло внимание Энди, занимаю позицию рядом и просовываю пальцы в ячейки сетки, за которой — ходячие. — Я очень надеюсь, что смотришь ты на этих упырей, не потому что хочешь совершить подвиг… или самоубийство. В данном случае разница размыта. — Можешь не сомневаться, — кратко отрешает он. С минуту мы стоим в тишине, разглядывая гнусных мертвецов. Внимание привлекает нечто необычное — фигура новообращенного. — Саймон? — кривлюсь от одной только мысли, что сперва он чуть не убил меня и остальных Спасителей, потом пытался избавиться от отца, а теперь его неупокоенное тело на привязи в качестве пугала. Необычное, но в то же время столь привычное чувство, когда ты вдумываешься в суть увиденной картины, хоть и понимаешь, что поделом ему. — Всех убитых Спасителей, — ну знаешь, тех, кто еще может превратиться, — засылают сюда, — голос походит на жалобное мычание, но поначалу настораживает меня другое. Минуя меня, взгляд Энди устремляется к небу, ощетинившемуся клочьями тумана. — И все-таки ты подавлен не из-за этого, — подмечаю совершенно не удивленным возгласом. — Я подавлен потому, что люди ведут себя как звери, а иначе не выжить; потому что я вынужден наблюдать, как этих бедолаг используют с целью запугивания. Для себя решаю, что именно последняя фраза — путь к пониманию мыслей Энди. — Ты о чем? Это ведь ходячие, — закладываю руки за пояс и на миг окидываю стоящие позади силуэты Карла и Дэрила каким-то неприятным взглядом. Они не слушают нас, не разговаривают между собой — просто стоят в предвкушении дальнейшего развития событий. — Я знал, что ты так скажешь. Но разве чертовы мертвецы ходят? Разве чертовы мертвецы едят? Нет. Челси, это не просто ходячие трупы… Не знаю, как это объяснить, но мне кажется, что они просто больны. Лицо мое сразу вытягивается. Я склоняю голову набок и сжимая прутья ячейки с такой силой, что Энди выражает неподдельный страх, как бы я их не сломала. — Я знаю, как это звучит, но сама подумай. Может, это все те же люди, которые застряли в телах… — Гниющих телах. Это уже говорит о том, что они мертвы, — перебиваю я его. Энди медленно качает головой и отрывает взгляд от упырей. Дэрил и Карл глазеют на юношу, подходящего к ограждению. Энди вздыхает. Кадык его приподнимается и беспомощно опускается. — Челси, — обращается ко мне Карл. — Что за чертовщина? — Мне послышалось или он сказал, что ходячие — обычные больные? — вмешивается Дэрил. — Ребята, успокойтесь, — запрокидываю голову и выдавливаю из себя хрипловатое цыканье. Сколько бы я ни пыталась посмотреть на мир без того цинизма и скептицизма, даренных мне отцом, а версия про живых, или нечто в этом роде, мертвецов кажется абсолютно рациональной — до поры до времени. Когда же я озвучиваю это предположение, теория предстает ахинеей безумца. И даже невзирая на собственную нетерпеливость по отношению к чужому мнению, мой максимализм глубоко заседает где-нибудь на дне организма. Вроде Лохнесского Чудовища — таится в пучине, — правда если и выдает себя, то так, что никто не забудет ни меня, ни моей пассивной-агрессии. Окружающие нас Спасители советуются друг с другом, когда хрупкая реликвия, на которую нельзя сетовать, заходит в опасную зону. Поскольку-постольку опасную, если учитывать прошлые несколько лет гордого одиночества. Тем не менее это не отменяет факта, как люди папы окутывают Энди и меня пристальным вниманием. — Считай как хочешь, Челси, — вздыхает он и продолжает гипнотизировать своими спокойствием и невозмутимостью. — И все же присмотрись. Он выжидающе скользит взглядом по моему лицу. На миг мне сдается, что он всецело поглощен возникшими от прочной концентрации морщинами, выстланными в области бровей, рта. Срывающиеся с места новообращенные прокладывают путь к замершей мне, однако звонкий хлесток цепей в очередной раз напоминает, что им не суждено осуществить поставленную задачу. — Скажи начистоту, кого ты видишь. Инстинкт заставляет трепетаться. Энди продолжает говорить о необходимости всмотреться в их глаза. Зрением выхватываю лоскуты бледно-фиолетовой кожи из-под рваного отрепья. Следуя совету, умудряюсь приметить особенности их взгляда. Глаза или плавают в лужах крови, или практически белы. Зрачки едва ли не сливаются со склерой. — Я вижу разлагающиеся тела без каких-либо признаков жизни. Предполагаю, что Энди догадывался, какая реакция последует, но это не предостерегло его от крайней степени растерянности и огорчения. — Остальные Спасители… Ниган. Они сказали то же самое. — Потому что так и есть. Я перестаю доказывать Энди, насколько наивным он выглядит. Небось хочет отличиться — остальные гипотезы отпадают сразу же, как он упрекает меня в видении этого мира черно-белым. Без оттенков, без другой палитры. Просто черно-белый. Словно этот человек желает предстать в собственных глазах непризнанного героя. Не хочу бередить ничьи раны. В конце концов, все имеют право на свою точку зрения. Но следующая реплика этого Спасителя заставляет меня возразить без чуточки стыда. — Дело не в ходячих. Люди и раньше проявляли жестокость, убивали. Но не все. Были и хорошие. Не вижу смысла опускаться до уровня палеолита — первобытные люди умом не блистали, — сообщает Энди и пожимает плечами. Становится удушливо жарко, и я без понятия, как по-прежнему держусь в теплой куртке. Почему-то накаленная среда вынуждает меня посчитать момент неподходящим для снятия верхней части гардероба. — Они даже не становят для нас угрозы. Незатейливая мысль прокрадывается в закоулки сознания. Как же ты мне предлагаешь трактовать это, — больно восхищенным окрасом отдается суждение. — Я понимаю, что гнилым трупам покумекать нечем, так что о их намерениях и речи быть не может, но не забывай, что именно из-за них не стало огромной части населения, — сладостная желчь отчетлива в сказанном, но я не жалею об этом. Мое сердце оборвалось, еще когда он сказал, что ходячие не выбирали такой участи и никому не желают зла. Только сейчас до меня доходит, что мы стоим в эпицентре огражденного участка. И пусть мертвецы притянуты к месту, но Энди значительно напрягается, когда во время задумчивых брождений из угла в угол, — а также из крайности в крайность, — трижды натыкается на своих закадычных друзей, вдобавок дважды чуть не оказывается захваченным в их крепкие объятия. — Души этих людей возможно заключены в разлагающиеся тела. А может, они все еще живы. Мы не знаем точно, но мне кажется это нечто в духе чумы: массово убивает, но мы можем найти лекарство. — Ты не отрицаешь того, что они мертвы, — отзываюсь тихо, почти шепотом, что застывает в тягучем воздухе. — Я хочу верить в лучшее. Разве мертвые ходят? Разве мертвые едят? — Исходя из твоей логики, мы можем окончить их муки выс… — Нет, Челси, — обрывает он беззастенчивым, топорным тоном. Наверное, резкое повышение интонации высвобождает в моем мозгу что-то, о чем я даже не подозревала. В воспоминаниях всплывает целый бедлам. Пропитанные влагой глаза матери, когда она завуалированно прощается со мной, а через несколько часов превращается в одну из этих тварей, которая готова убить даже близкого; застывшие гримасы у мертвых Пейдж и Молли. И наконец задыхающийся от страха и боли Мэтт, даже не молящий, а приказывающий мне уносить ноги. Чувствую себя обманутой. Энди говорит, что они не желают никому зла, при этом эти твари не щадят никого. Еще обиднее становится от того, что нашелся верящий в это человек. — Дай-ка я тебе помогу кое-что понять, — моя оплетенная набухшими зелеными венами рука тянется к огнестрельному оружию. Сейчас мне это кажется настолько обыденным, что я даже не замечаю, когда в любой непонятной ситуации выхватываю пистолет. Если честно, меня это пугало бы, не жила бы я в кишащем ходячими мертвецами мире. Сзади раздается поток знакомых голосов, которые я запросто игнорирую. Я неотрывно смотрю на обращенного Саймона. Это расплата за все. Тогда он едва не прикончил нас всех. Едва не прикончил моего отца. И зная из рассказов каждого, кто когда-либо видел мою ярость, я допускаю, что лицо наливается цветом спелой вишни. Мне следует опустить оружие, но я не могу. Один из пальцев напряженно ложится на спусковой крючок. Все, как обычно, пытаются меня успокоить. Спасители заметно колеблются. Не спешат предпринимать чего-либо, как взывать к отцу. Дерущие уши звуки. Пытаясь представить, чего я хочу этим добиться, не нахожу себе места от беспокойства. Сейчас воззрение всех и каждого устремлено на упыря, чью грудную клетку пронзили три пули. Живое существо элементарно бы начало истекать кровью, однако у мертвецов нет такого явления, как свертываемость крови. — Три выстрела в грудь! Эта тварь все еще на ногах! — произвожу еще выстрел в область диафрагмы. — Они не полумертвые или полуживые и тем более не больные! Ходячие не спят, а плоть им не нужна для выживания! Они — ошибка природы, и если мы хотим выжить, нужно бороться за это. Бороться с этой заразой! — бросаю пистолет на землю. Все кругом размывается, кроме назначенного маршрута. Все обращаются ко мне: «Прекрати, Челси!» А я лишь гаркаю им в ответ, что они правы; пора прекращать. Вынимаю кинжал. Не проходит и минуты, а я, очутившись вблизи непоколебимого Саймона, пронзаю его голову клинком. Голоса стихают. Меня попускает. В животе скручиваются внутренности в тугой узел. Оборачиваюсь себе за спину, и, о боги, лучше бы я этого не делала. Отец постукивает битой по сетке забора, привлекая внимание не только людей, но и ходячих. — Челсия! — свободной рукой указывает на место возле себя, как бы говоря: «Ты. Здесь. Сейчас».

***

— Господи, блять, с момента твоего прибытия ни дня не пройдет без происшествий, — оставляет биту на диване, а сам отходит к месту, где должен стоять телевизор или хотя бы журнальный столик, иначе нет смысла ставить диван. Янтарный свет, исходящий от свечей, потухает, когда папа бесстрашно обхватывает горящий фитиль двумя пальцами. Папа снова изрыгает ругательства, и, по правде говоря, настолько озабоченным его редко можно увидеть. По крайней мере, я одна из немногих, посланных самими богами, кто может вывести отца из себя за считанные мгновения. Да и не жалуюсь. — У тебя в рядах придурок, рьяно защищающий мертвецов. — До тех пор, пока этот придурок согласен выполнять работу, я готов мириться с его личными убеждениями. Энди хороший парень, Челл, — заверяет он меня, но я-то знаю. Знаю, что из этого ничего хорошего не выйдет. — Я уже встречала таких фриков. Они или умирали от рук тех, кого божили, или продолжали терять крышу в одиночестве. И взаправду однажды я наткнулась на пару выживших, которые отказывались признавать ясные как день факты. Они в действительности полагали, что после смерти есть что-то еще, что неподвластно разуму. И следовательно их видению, у каждого из нас есть душа. Не хочу вдаваться в подробности и размышлять на такие темы, но из их рассказов стало быть ясно, что смерть приравнивается к спасению. Если ты хороший человек — тебе дорога в Рай, а всем ведомо, что лучше Рая места нет. Не знаю, что с этой парочкой стало. Они просто верили в жизнь после смерти. А Энди не знает, во что ему верить, но заведомо решил, что ходячих можно ставить в один ряд с живыми людьми. Я на себе испытываю нехватку отдыха, когда голова становится арбузом и в очередной раз падает набок. — И поэтому ты решила устроить представление? — набитый медикаментами шкафчик высится над стоящем у стены садовом стуле, который служит подставкой для табачного пепла. — Если ты хочешь меня отравить, сразу предупреждаю, что у меня к ядам и прочему этому дерьму выработался иммунитет. — Уж лучше Юджина дам — ему еще предстоит с тобой повозиться. Усаженная в одно из кресел я выпрямляюсь, мямлю слова негодования и наблюдаю за попытками отца выбить с донышка одну-две пилюли. — Погоди, ты серьезно нашпигуешь меня еще таблетками? Две совершенно белых таблетки помещаются в его ладони. Отец настойчиво протягивает их мне, а-ля не примешь и я тебе устрою. Когда я взмахнув, сметаю с его ладони сразу две штуки медикаментов, отец перехватывает мою руку. — Одну. Как оговорился, вторая для Юджина. — Что здесь забыл Юджин? Отец отвечает весьма уклончиво. В моих глазах он предстает прототипом великого Гудини. Он не до конца раскрывает свои трюки, так что никогда не знаешь, что он утнет. — Зная твой характер, а также Юджина, я поберегу ваше здоровье. Ну знаешь, чтобы Юджин тебе не наподдал, когда ты его снова доконаешь. — Все мне хотят наподдать, — язвительно бросаю прежде, чем предпринять меры по побегу из комнаты отца. Тяжесть собственного туловища клонит меня назад, так что я «впечатываюсь» в мебель. — Я так устала, что вряд ли мне нужны еще успокоительные. Уставляюсь на стоящий в углу комнаты аквариум. Когда-то он был наполнен водой, а в нем наверняка плавала стая мелких рыбок. Или не мелких. А сейчас там ничего и никого. Представляя, как какая-нибудь золотая рыбка наверстывает круги, я безвольно вспоминаю о Дэриле и Карле. Что с ними, — единственный из всего перечня заданных сегодня вопросов, ответ на который я жажду получить так сильно. — Они работают. А ты сейчас посидишь здесь, пока я пойду и отдохну от тебя и рутины. В папином личном словаре термин «отдых» подразумевает под собой ничто иное, как жаркий секс с женами. В последнее время он перестал открыто говорить об этом, маскируя это и отдыхом, и важными делами… Я рада, что в жизнь отца наконец внесено понятие цензуры. Вздыхает и щипает себя за переносицу, скрывая изнеможение. Наконец в комнату пожалует Портер. Я взвиваю и устало интересуюсь, зачем же мне нужен надзор. — Потому что тебя выпусти на улицу, ты всем ходячим головы своей пушкой продырявишь, а так хоть в комнате посидишь и силы побережешь. Ох, как же ты меня плохо знаешь.