Чувствую утомленность и давление на мышцы, отчего разминаю суставы и гляжу куда-то вдаль. Не так давно моя машина находится в коконе ветра, разъезжая по дорожной полосе. Вот и приметила торчащий в воздухе шпиль — верхушка вышки. День назад проезжала мимо водонапорной башни, где был сушняк: трубы для отвода воды, переливные устройства были полны ржавой воды. Вполне предсказуемо, так как в последнее время слово «везение» пропало из моего обихода. Но из этих поездок туда-сюда я кое-что вынесла — не так глубоко в лесу есть свалка, и кто знает, что там свалится мне на голову?
Удивленно посматриваю на желтое, как горящие в костре поленья, солнце. Который день я вынуждена жариться под его адскими лучами? Который день подряд кажется, что ночная прохлада действует как бальзам на душу?
Чувствуя, как по подбородку вскоре стечет слюна, прикрываю рот. На соседнем сидении меня гипнотизирует продуктовая сумка с трехлитровой банкой шоколадного пудинга. Отвлекаюсь, чтобы переложить манящий реквизит назад. — Окей, Лоуренс, теперь бы вспомнить, откуда ты прибыла, — столь несмешная шутка сопровождается поглядыванием за спину. Я почему-то не чувствую той грани, когда несерьезность перестает быть таковой. Сатира не заставляет ни один нерв на лице дрогнуть, а вот обернуться назад для остаточного запоминания дороги — вполне.
Пятьдесят миль в час — именно с такой скоростью я мчусь. Отдаленный черный диск, посреди дороги, растет. Внедряюсь в образ, который понемногу напоминает удлиненную фигуру. Лежит она перпендикулярно обочине. Сперва мне кажется, что это безногий ходячий, но по мере приближения и удлинения фигуры нервы посылают в мозг панический сигнал об опасности.
Шевельнув рукой в красной полинявшей кофте, торможу у самого объекта. — Поваленное дерево. Ствол точно срубили, и судя по аккуратно подрезанной тверди, удары были уверенные и точные — использовали колун, — обвожу взглядом сердцевину бревна, продолжая анализ: — Зеленая, а листва неосыпана. Срубили недавно, и этот кто-то может быть неподалеку.
Шестеренки в мозгу, которые еще секунду назад двигались слаженно, заступорились. — Его повалили специально. Зачем? Если бы ты только знала, Челл. Губы трогает улыбка, когда через лесную растительность рассматриваю разбитый лагерь. Кофта расстегивается, и в руке появляется черный пистолет с тонким стволом. До неприличия изношенные серые кеды ступают по сухой почве. Приближаюсь к цели, от волнения возникает парестезия.
Внезапно останавливаюсь. Движение сбоку, на которое я не реагирую: не стоит делать резких движений. Лишь мельком гляжу на источник шума и вооружаюсь. Из-за кустов выходит мой ровесник. Хрупкое для парня телосложение, проникновенные зеленые глаза и небрежно уложенные русые волосы. Довольно-таки длинный треугольный нос залит веснушками и подростковыми угрями, а подбородок маленько скошенный. Не назвала бы его ну уж очень симпатичным, но что-то в его внешности притягивает, отчего я смущаюсь.
— Кто ты, черт возьми, такой? — поднимаю голову, роняя капли пота с подбородка. Пробиться сквозь осаду неловкости помогает осознание того, что это человек, а люди опаснее ходячих. В следующую секунду пальцы впиваются в ствол неосознанно порывисто. — Опусти оружие и только тогда мы поговорим, — поднимает руки перед собой. — Я не враг. Только сейчас замечаю на поясе висящее рубочное оружие. Основа колуна перемотана синей изолентой, в принципе, как и рукава его потертого анорака. Крест на крест намотанные поверх вещей шнурки и ленточки — достаточно оригинальный способ подлатать сношеные одеяния. — Кто ты? — бестактно закидывает удочку.
«Мог бы для начала сам представиться». И парень, словно изучив мой разум, прочитав каждую мыслишку, скромно отвечает: «Чарльз». И как бы декодируя неявное впечатление в моих глазах, он не удерживается от зубоскальства. — Что конкретно тебя поражает? Наличие таких же выживших, как и ты? Нет, вызвано это не столько очередным выжившим, сколько его притихлостью. Отвечает без излишних грубости, дерзости, злости — практически субтильно. При этом острота ума и языка не чужды ему, что не может не радовать.
Ветер доносит до меня стимулирующий задать неразрешенный вопрос шелест листьев. — Меня больше удивило поваленное дерево. Кайся, зачем срубил его? Воздевает глаза лесным просторам у себя за спиной. Чарльз не выглядит шибко взволнованным, но что-то в его жестикуляции кричит о внутренней беспокойности; просто он таит все глубоко в себе.
— Называй меня параноиком, но после того, как меня чуть не убили Волки, они мне везде мерещатся. Еще и ты тут разъезжаешь… — Не переусердствуй, я знаю их, — вновь прерываю его речь. — Поэтому ты решил преградить дорогу? — Это должна была быть засада. А потом я увидел тебя. Безобидную девчонку, я прав? Нет, не прав, — сказала бы я и всадила бы «безобидную» пулю ему в голову, но в вопросе нет ни насмешки, ни беспардонности; думаю, он подразумевал немного другое, нежели намек на слабость.
— Дай угадаю, ты подумал, что мне можно доверять? — Насчет доверия не угадала, но мне нужна помощь. Я бы мог пообещать не только интересное приключение. Но для начала назови свое имя, — канючит Чарльз. — Я еще не согласилась. Да и зачем мне нужно твое интересное приключение? — А тебе есть куда спешить? У тебя есть другие планы? И чтобы хоть для разнообразия назвать тебя по имени, я должен его знать. Скажи, как тебя зовут, я же по-хорошему прошу.
— А я это хорошее отношение могу засунуть себе в задницу или, что еще лучше, подтереться им. Мне нет дела до того, как ты просишь: я не знаю ни тебя, ни твоих намерений. Мне хоть и некуда спешить, но это не значит, что я хочу путешествовать с незнакомцем, —подмечаю менторским тоном. — В данном случае незнакомка только ты — я назвался. «Действительно». — С чем тебе помочь?
— Мне нужно вернуться домой, чтобы забрать несколько семейных ценностей — единственное, что у меня осталось. Может, мы договоримся? — кладет единичное при нем оружие на землю. — Я безоружен, видишь? — И откуда мне знать, что ты не какой-нибудь душевнобольной, который устроил мне засаду? — Начнем с того, что я такой же подросток, как и ты. И закончим тем, что, как ты видишь, я живу в чертовом лесу, ссыкуя от каждого шороха. Я срубил дерево и устроил засаду, как умалишенный. Остальные пять причин, думаю, можно не называть. Не врет. Подобие лагеря за его спиной явно разбито давно: распиленные бревна огорожены специальным заборчиком, который не построишь за несколько часов, а то и дней; на огромном массивном стволе дерева виднеются некие впадины, казалось бы, проделанные колуном. Тянутся они к самой толстой, прочной ветке. Метров пятнадцать от земли. С нее свисают лямки вьюка.
— А эти… пробоины нужны для облегченного взбирания на дерево?
— А, ты про это? Ставлю ногу в одну выемку, затем другую… И вуаля! Я на ветке.
— Но зачем?
— Сплю я там. На земле слишком опасно. — Ага, не то что на дереве, с которого можно грохнуться.
— Не грохнусь, не переживай.
Он не избегает зрительного контакта, при этом заглядывает мне в глаза не слишком часто. Да и голос не меняется, как у лжецов. Даже хорошо отрепетированную легенду можно распознать по мимике и тону человека. А выдать Чарльза с потрохами помогли бы дополнительные вопросы, на которые он, однако, отвечает достаточно быстро и четко, без излишней медлительности.
— Твой дом, наверное, далеко. Не думаешь, что там мог кто-то обосноваться? Например, шибанутые головорезы. — Не знаю, но мне нужна та фотография. Я не заставляю помогать себе, но… у тебя есть машина.
Так просто довериться ему не могу, не сейчас. Побеседую с ним и по ходу дела решу, можно ли с ним пускаться в дорогу. Если что остановлюсь на полпути. — Челси, — безучастно отзываюсь. — Я не собираюсь трахать нам обоим мозги, поэтому спрошу прямо: куда конкретно тебе нужно? — До моего родного штата, Вирджинии. Безошибочно учуяв подходящий момент, я спешу напомнить, что это не шуточное расстояние.
— Серьезно? Идем куда Макар телят не гонял? От Джорджии до Вирджинии петлять и петлять! — Я же говорил, что тебя ждет грандиозное приключение. — Как-то чересчур далеко тебя занесло, не находишь? — Тут будет целый роман. — Я готова выслушать.
— Пару месяцев назад Волки отобрали у меня самое дорогое. Пришли и отняли сестру, а я боролся с водным течением одной реки, в которую меня скинули с обрыва. Когда я отыскал лагерь Волков, там была ее жилетка… Запятнанная кровью. Темп сбавлен. Чарльз останавливается в нескольких шагах от машины и качает головой. Вдаваться в подробности и расспрашивать о сестре кажется мне чем-то нетактичным. Но Чарльз не жалуется и щерится. Даже если задуматься о фальши этой улыбки, трудно понять, как он справляется с болью от воспоминаний.
— Ладно, давай уже начнем это увлекательное приключение, — с разгону запрыгивает на место у водителя. Чтобы не нагонять гнусавости, молча сажусь за руль. Теперь нас двое в машине, что так непривычно; желудок сжимается, и я болезненно хмурюсь. Кажется, Чарльз замечает это и даже готовится прокомментировать, но будто в ожидании чего-то еще смыкает рот.
Выворачиваю руль, меняя курс на восток. Карта местности настойчиво шепчет мне, что путь выдастся не короткий, но Чарльз прав и отказываться я не собираюсь — все равно спешить некуда. — Почему ты так легко согласилась помочь? — Я и не соглашалась, — поправляю зеркало заднего вида. — Возможно, в какой-то момент мне это надоест и я свалю куда подальше. Возможно, дойду с тобой до конца. Я бы не хотела подставляться ради незнакомца, но в то же время моя жизнь сейчас настолько однодневная, что я готова пойти на все, лишь бы встряхнуться.
Чарльз судорожно вздыхает и качает головой. — Ты не из общительных. — Угу. — А что насчет Волков? Помнишь, ты сказала, что встречалась с ними? — Угу. — Расскажешь подробности?
Дорога выдается долгой. Пробивающийся из открытых окон бархат чистого и нежного дыхания ветра блаженно прикасается к лицу. Проникает в голову, проветривает череп, высвобождая все тревоги; а чего мне бояться-то? — Несколько лет назад, когда я была мелкой, они напали на нас с отцом. Вот и все подробности. Чарльз как-то недовольно мотает головой и стремится прозвучать как можно мягче, хотя доносятся его слова искусственно, пресно.
— А что стало с отцом? Лениво потягиваюсь, не отрывая левую руку от руля. — Я тебе что, автобиографию зачитывать буду? А может, мне еще точные дату и время рождения сказать? Выдерживаю на себе невеселое выражение, явленное в соответствии с природой закомуристых вопросов — беззадумчивое любопытство и дальнейшее сожаление. Правду говорят, истории свойственно повторяться.
— Ничего особенного, — вздыхаю. — Мертв. Не расхрабривается на что-то еще. И мы замолкаем, думая каждый о своем. Не проезжаем и версты, а меня полонит познабливание. Хочется верить, что я не усну прямо за рулем, но для этого мне нужно отвлечься. Чарльз смотрит куда-то вдаль. Задумчиво, осмысленно.
— О чем задумался? — О сестре. Вот ты, Челси, долгое время была предоставлена сама себе. С тобой приключилось, наверное, столько дерьма. Даже больше, чем сам Стивен Кинг описал во всех своих книгах вместе взятых. Мне страшно, что она повидала не меньше твоего, и после всего увиденного спасение так и не наступило. Я не справился.
Не отрываясь от дороги, кладу правую руку поверх плеча парня, чем заставляю его посмотреть на себя. Хочется сказать, что не все такие же «умные», как я, и его сестра удачливее меня и не стала бы влезать во всякие передряги; она наверняка нашла укрытие, где преданно дожидается брата и не суется в самое сердца творящейся вокруг херни… Просто смиренно ждет.
— Невозможно спасти всех. Как бы грустно ни прозвучало, а это так. Ты пытался ее защитить, был с ней до последнего. Ты клевый парень, которому хватило духу взять такую ответственность на себя. — Хотелось бы верить в свою клевость. Но этот провал стоил жизни моей семьи, — внезапно его лицо обретает радостные черты, и Чарльз растекается мыслью по древу: — Можно просто Чарли.
Озаряю его легкой, неуверенной улыбкой: после мрачных разговоров позитивные мысли кажутся неправильными. — У нас пока что не настолько высокий уровень доверия, Чарльз. Чарльз даже не уходит от прежней тематики; смотрит на меня самым чистым, светлым взглядом и флегматично сотрясает воздух:
— Больше пяти лет назад наши родители погибли у меня на глазах. Были сожраны. С тех пор я единственный, кто о нас обоих заботится. Она была еще совсем ребенком и даже не помнила ни матери, ни отца. Ей едва ли два годика исполнилось. Родителей рядом никогда не было; они ходили на вылазки, пока я сидел с сестрой. В какой-то момент пришлось покинуть наше убежище. Было слишком много ходячих, родители изнемогали от усталости, а я носился с сестренкой. Короче, когда мать укусили, отец пытался ей помочь… Его тоже укусили. А я бежал. Бежал с ребенком на руках, оглядываясь на то, как эти твари жрут наших родителей.
Приступ душевной боли стягивает мышцы лица, Чарльз перекашивает губы — Ты все равно молодец, Чарльз. Сумел собрать волю в кулак, взять ответственность о ком-то, кроме себя, и все еще не сдался. Не думаю, что смогла бы поступить так же. — Да… Ладно, давай о чем-нибудь позитивном. Что планируешь делать потом?
— Потом? — Ну, когда поможешь мне. Поедешь и дальше странствовать по миру? — Не знаю и знать не хочу. Я люблю импровизировать, — внимание привлекает указатель расхода топлива, который вдруг загорается. — Кстати, надеюсь ты не против, если мы для начала подзаправимся. — Валяй.
Останавливаемся возле магазина на заправке. Выхватываю из-под сидения свой рюкзак и прежде, чем открыть дверцу авто, зачитываю жирную черную надпись на входе магазинчика. — Не мертвые, открывать внутри, — удивленно приподнимаю брови, словно сама задаюсь вопросом, что только что прочитала. — Не открывать, мертвые внутри, — поправляет меня Чарльз, довольно усмехаясь.
Пропускаю мимо ушей исправление и достаю нож. — Можешь залить топливо в бензобак, пока я осмотрюсь? Чарльз недовольно причмокивает, когда я пытаюсь взломать дверной замок при помощи найденной скрепки. — Погоди, серьезно? Там могут быть ходячие или чего хуже.
Не отрываюсь от замка, и когда скрепка гнется под моим напором, изрекаю гору брани. Но нехватку терпения я стараюсь держать при себе, чтобы не сорваться на Чарльза. — И что?
— Идти туда одной… Ты бы стала так рисковать? — Я скажу тебе больше: я постоянно рискую. Наверное, поэтому все еще жива. — И как это взаимосвязано?
— Привыкаешь постоянно находиться на грани смерти, учишься выворачиваться из любой ситуации. Чарльз лишь хихикает, подходя к ряду бензоколонок. — Выкрутилась. Ладно, какая у тебя марка бензина? — АИ-95.
— Первая колонка, девяносто пятый, двадцать литров… — тараторит, снимая заправочный пистолет. — Может, лучше постоишь со мной и посмотришь, как настоящие мужчины «заводят» таких красоток, — до непристойности дико ухмыляясь, бросает взгляд на тачку. Не могу сдержать смеха.
— Настоящий мужчина боится не справиться с заправкой машины, что просит меня проконтролировать? — Переживаю, чтобы тебя не загрызли ходячие. Иначе я не доберусь до своей цели. — Будь уверен, я могу за себя постоять.
Внутрь захожу медленно, втягиваю носом запах пыли и гнили продуктов. Ремни ранца натирают подмышки, затекшие ноги болят от каждого шага. Проходя по торговому залу, внимательно осматриваю стены в поисках термометра. — Двадцать шесть градусов. Я-то думаю, чего мне так жарко, — похлопываю по свисающим с плечей рукавам кофты, которыми усердно прикрываю оголенные участки.
Я всегда ненавидела свою прихотливую кожу: быть бледной значит быстрее остальных обгорать. Иногда приходится не думать о том, как же стягивает кожу от двухминутного нахождения под солнцем — не могу же я в сорокаградусную жару ходить в накидке. Внезапно вздрагиваю, когда по руке вместе с мурашками пробегает нечто маленькое. Приглушаю девичий визг и мигом размахиваю руками, словно окунула их в ведра с топленой смолой. Покуда сильнее нервничаю, чем при встрече с другими выжившими. Это же чертов паук! Чего греха таить, если бы у меня был выбор: оказаться взаперти с толпой ходячих или безобидным паучком, я бы выбрала первое.
С детства ненавижу арахнидов. Родители никогда не понимали моей фобии, считая ее нереальной. Она это делает для привлечения внимания — говорил папа и не раз пытался вылечить меня: приносил пауков в дом, садил их на меня, отказывался снимать со стены, когда я его умоляла на коленях. В итоге страх лишь укрепился в мозгу. Усмотрев, что паука я успешно смахнула, «почтительно кланяюсь» полу и готовлюсь грохнуться на него. Пока не прихожу в себя. Ладони липкие, щеки горят. Господи, какой бы был позор, если бы Чарльз увидел, как я выплясываю. И все из-за какого-то паучка.
Не желая думать об этом, прохожу в конец ряда. Очередные стеллажи с журналами и газетами, которые в свое время украшали мой рабочий стол и кровать. Готова поспорить, что Rolling Stones завалены мужскими журналами. Расчищаю полку и наконец нахожу один выпуск. — Бинго! Хоть ненадолго окунусь в прошлое, где есть хорошая музыка и нет мертвецов. Пятьсот величайших альбомов всех времен? А менее нашумевшей хрени нет?
Откуда-то снаружи, наверное, слева от моей машины, раздается приглушенный грохот. Отрываю глаза от журнала и впадаю в ступор, из которого меня выводит мужской крик.
Выбегаю на улицу, чтобы увидеть поваленного у дороги ходячего. Тротуар и дорога отделены рассыпанными поребриками. Повсюду торчат железные штыри. Мои зрачки бегут в сторону, узревая застывшего на месте Чарльза. Правая штанина залита кровью, а парень смотрит прямо перед собой, как если бы и не замечал этого.
Наконец Чарльз чувствует, как что-то острое ткнулось в лодыжку. Глядит на ногу и видит, что к ноге «жмется» кусок ржавой арматуры, прошедшей почти насквозь — так, что только окровавленный кончик виднеется. Поначалу он виду не подает, но уже через пару мгновений начинает шататься. Он вот-вот упадет, и кусок арматуры порвет конечность! Продевая одну руку Чарльзу под спину, а вторую — под раненную ногу, снимаю с торчащей железяки. — Давай, Чарльз, помоги же мне.
Сперва кажется, что он меня не слышит, его сознание предает нас обоих, и я молюсь, чтобы мне не пришлось тащить его на себе. Внезапно, выдохнув воздух из груди, Чарльз отталкивается здоровой ногой. Он может истечь кровью. Но вследствие полуобморочного состояния сердцебиение замедляется. Как мне видится, Чарльз не отдает себе отчета в происходящем, боль ему не досаждает. Время есть. Судорожно сглатываю при каждом шаге и бегом бросаюсь к стоящей в метре нашей машине, волоча за собой калеку. Еле открываю дверцу авто и укладываю его на заднее сиденье. Чарльз принимается болезненно рычать и лепетать попробуй разобрать что. В явном смятении вороча головой, он пытается понять, где находится, и подняться. Но я его останавливаю.
— Я понимаю, ты не в себе от боли, но потерпи, — срываю с себя кофту и ножом надрезаю шов рукава. Рву ткань и перематываю ею ногу Чарльза. Так крепко, что оконфуженный парень выгибает грудь кольцом, дергается и мешает мне. — Потерпи, прошу! — затягиваю узел потуже, а саму кофту подкладываю парню под голову.
Тяжело вздыхаю, пялясь на заляпанный кровью руки, и спешу сесть за руль. На карте местности примечаю красный крест на юго-западе от нас. — Держись, Чарльз, я спасу тебя.