Смутно, как будто через пелену, вижу движение. Я в дороге уже несколько часов, и усталость берет свое, но эти идущие вдали точки мне точно не мерещатся. Заставляю себя расслабить лежащую на педали газа ногу. Состояние Чарльза ухудшается, голень набухла. И если это люди, у них могут оказаться припасы. — Господи, Чарльз, как можно было налететь на штырь, — ворчу под нос и разглядываю черные точки, приобретающие очертания. Я прекрасно знаю, что сейчас доверять никому нельзя. Но если притаиться в кустах на обочине, то можно рассмотреть их поближе, а заодно подметить наличие припасов и оружия. Может, выйдет договориться. — Придется пройтись. Но ты не переживай, я скоро вернусь…
Высовываю голову из ольховника, чтобы в очередной раз посмотреть в сторону машины. А затем на идущих впереди выживших. Даже издалека зрением застаю висящую на плече одного из них крошню. Остальные семь фигур вяло плетутся рядом.
Поправляя пустую портупею, я заглядываю себе через плечо — на машину. Чарльз умрет или от потери крови, или от ее заражения. Томить нельзя. Но как бы подступить? — У них нет оружия, — определяю, оказавшись почти вплотную к людям.— Хотя у того мужчины в руках вроде молоток…
Повторяю каждый их шаг, стремясь не отставать. Неконтролируемое дерганье коленок и рук притормаживает. На долю секунды останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и взять себя в руки. Доносится вопрос, выводящий меня из оцепенения. Я всячески стараюсь вникнуть в суть их разговора. — Сколько еще идти? — Не знаю. Тот преследующий нас псих забрал у меня карту.
Мужчина с молотком, — тот, которого я приметила самым первым, — сдерживает зевоту, после чего на выдохе выпаливает: — Казалось бы, все произошло пару лет назад, а он и его дружки никак не успокоятся.
Он и его дружки — они точно бежали от кого-то. Не шибко сердечная беседа заставляет меня оглядеть всех выживших с ног до головы. Двое из них дети, одна — беременная. Полыхающее алым пламенем сердце остановится, если я пойду на это. Я не могу. Не могу навредить детям и беременной. Смотрю на удаляющуюся группу исподлобья. Чарльз нуждается в медикаментах для поддержания стабильного состояния. Переплетающиеся между собой ветви сознания образовывают клубок противоречий, в котором я вязну.
Осторожно покидаю укрытие. Пытаясь показать свою предрасположенность к мирной беседе, поднимаю руки вверх. — Эй, ребята? Мне нужны марганцовка и йод для моего друга. Он проткнул насквозь ногу, если не обработать и не перевязать рану, может начаться гноение. У вас не найдется?
Держащая то, что мне нужно, светловолосая женщина заметно напрягается. Ее торчащие клоками волосы, как если бы из-за лишая, колышутся на ветру. Краем сознания подмечаю скорую непогоду; слишком много нахожусь в дороге, чтобы по ветру распознать надвигающуюся грозу. — Нет, — отчеканивает мужчина лет сорока. Маленькие серые глаза, обрамленные толстым шаром морщин, сужаются.
Сколачиваются в полукруг. Теперь спаянная толпа потихоньку отступает; все, кроме мужчины с молотком посередине. Остальные находятся в нерешительности. — Ты понятия не имеешь, чего нам стоили эти припасы, — хватаясь покрепче за рукоять, он делает еще два твердых шага в мою сторону, отчего я начинаю побаиваться.
Мужчина слегка отшатывается в раздумьях и поворачивается к своим людям. — Дай девочке что она хочет, — проговаривает беременная женщина, пряча за спиной двоих детишек лет четырнадцати. Затем она глядит на меня и с добродушной улыбкой отвечает: — Может, мы поможем ему? Покажи, где он, и мы…
— Мы не будем помогать ни ей, ни ее другу! Мы их не знаем, нас больше, и нам эти припасы нужнее! Убежденный в своей правоте мужчина не отступает от принятого ранее решения, но я на многое и не рассчитывала. — Я смогу ему оказать помощь, но не без медикаментов, — гляжу в землю, медленно качаю головой и щурю влажные глаза. — Мы доберемся до ближайшего медпункта не скоро и инфекция ждать не будет!
— Это не наши проблемы, — сквозь зубы цедит он, снова надвигаясь на меня. — Проваливай! Осматривая выживших за его спиной, словно стараясь вызвать у них жалость, подмечаю, что выглядят они нехило для тех, кто днями напролет ходит из одной точки в другую. Обувь кажется совершенно несношенной, а одежда без дырок и пятен грязи: как если бы ее только недавно сменили. — Но она ребенок.
— Мне плевать! В наше время никому нельзя доверять. То же самое говорили Мэри, Гарет… дали нам вещи убитых ими выживших, накормили мясом этих же убитых, а потом чуть не отправили на убой! Следом за теми выжившими! Я еле догнал вас, пытаясь прихватить с собой эту сумку, и не собираюсь ничего отдавать незнакомой девке! После этих слов мужчина будто свирепеет, чем напоминает вспыльчивого отца. Я не церемонюсь вновь поднять на него пистолет и пригрозить.
— У меня огнестрельное оружие. Еще шаг и я не поколеблюсь воспользоваться им. Сердце тяжело стучит, проступают капли пота. «Остин, прекрати!» «Чувак, она ребенок». Их голоса сливаются воедино, но он не отступает. Медленно идет ко мне, смотря на своих товарищей. Будто дожидается от них какой-то реакции. И последующая фраза подкашивает его: грубое и пренебрежительное выражение сменяется чистым испугом.
— Кишка тон… Остальные смотрят на роняющего свой вес мужчину, из брюха которого вытекает поток красной жидкости. Все прикрывают рты, сдерживая возгласы ужаса. Господи… неужели я его убила?
«Не раскисай, Лоуренс! Он сам виноват». — Дайте мне блядскую сумку, пока никто больше не пострадал! — злобно декларирую и опускаю оружие. … Покуда не появляется другой смельчак.
— Ты не можешь просто забрать наши сбережения! Рука дрогнет и я вновь поднимаю пушку. В голове всплывает образ Чарльза. Сочащаяся из раны кровь, набухание тканей вокруг. Пока я пытаюсь добиться своего мирным путем, ранение не исцеляется. Чарльзу становится только хуже, а я все оттягиваю оказание медицинской помощи.
Что меня переполняет, тяжело сказать: злость или страх. Но оба фактора вынуждают меня пойти на это. Произвожу еще один выстрел в ногу мужчине, ощущая, как по венам вместе с кровью течет сильнейшая ненависть, нетерпение, страх за жизнь напарника. — Я сказала: «Дайте мне блядскую сумку!»
Женщина шаг за шагом подходит ко мне, остальные бездвижно стоят позади, не отрывая от меня глаз. Зарываюсь руками в содержимое набитой сумки и забираю только необходимое. — Так бы и сразу.
***
Переступив через рычаг переключения передач, рухаюсь на водительское место. После оказания медицинской помощи, колотящееся сердце замедляется, хотя меня по-прежнему сопровождает неприятный осадок после конфликта. — Ты не говорила, что у тебя есть столько добра, — выталкивая из-под сидения банку пуддинга и прижатую ею бутылку вина, Чарльз сосредоточивает взгляд на последней. — Может, отпразднуем мое «восстание»?
— Молись, чтобы лекарства помогли. Нога выглядит не очень, по правде говоря. Еще пару часов назад Чарльз был едва ли в сознании, пыхтел, как паровоз, и просто корчился от боли, и уже сейчас он такой ретивый. Взбалтывает бутыль и протягивает ее мне, оголяя зубы в улыбке.
— Но благодаря тебе я протяну еще часик-второй. Так что, выпьем? От чего я не отказываюсь. Первый глоток делаю как та, кому принадлежит вино: глубинно и нагло. Далее — Чарльз, чья алчность также не имеет пределов. Высасывая изнутри не только содержимое, но и воздух, парень давится. — От жадности, — усмехаюсь и забираю напиток. На этот раз глоток скромнее; окружение плывет, темнеет — вот он, долгожданный эффект. Прочищаю горло и крючусь. — Жжет… Но вкусно.
— А ты чего ожидала? Это алкоголь, так и должно быть, — пара зырков на меня, бутылку, и очередной глоток. — У меня в планах было выпить, а не напиться. Ударяю себя по лбу, выбивая из головы остатки здравого смысла. Язык отказывается кооперировать с мозгом, и я замечаю за собой неотчетливую речь. — Знат… знаешь, что нам надо поробыв… поробо… попробовать? Чарльз нагибается к ногам, почти складываясь в гармошку, и мученически потирает лицо. — Уже страшно.
— Мы с друзьями играли в… как ее там… «Я никогда не». Говоришь, чего не делал, и если другие делали это, выпивают. Башка трещит. Кое-как промычав правила игры, я откидываюсь на сидение и закрываю глаза. — Я никогда не… не натыкалась на огромный кусок арматуры.
Чарльз заливается смехом. По реакции и не скажешь, что его рана настолько серьезная. Кажется, что он и вовсе не замечает ее, хотя изредка он понуро посматривает на нее. И вот сейчас, отпив нехилое количество вина, Чарльз ненадолго задумывается и артикулирует: — Я никогда раньше не пил.
Приподняв брови, улыбаюсь с услышанного. — Уж какой-то ты слишком смелый был, когда предложил выпить. Врешь… Мотает головой. Его приспущенные веки, тупой взгляд и молчание в ответ подают бесшумный сигнал; он тоже пьян. Хороший знак: теперь-то веселье обеспечено.
— Да брось. Я встречалась с людьми, которые никогда раньше не пили. Их от одной капли алкоголя воротило. Чарльз сверлит меня каким-то загруженным, тяжелым взглядом. И я отвечаю ему тем же. Втихомолку пялюсь на него, выводя на чистую воду. — Ладно, прикладывался однажды к горлу бутылки спиртного. Но не больше одного глотка!
— Ну да, верю. Теперь мы оба обязаны выпить. И мы выпили. Припав к бутылке, как к единственному источнику жизни, сделали по несколько глотков: так, что почти ничего не осталось на дне. Но нам хватит на еще один раунд. Красные, как плод граната, щеки и шея знаменуют о том, что он тушуется. И я даже не нахожу логического объяснения этому, хотя оно мне не нужно. Сознание уже настолько взбаламученное, что гадать я не в силах.
В конце концов Чарльз собирается с мыслями и вполслуха бормочет: — Я никогда не целовался. — Серьезно? Ни разу? Мотает головой.
— Да и когда бы успел? В начале этого всего я был ребенком. У меня никогда не было отнош… — и он заткнулся. Наконец-то. Я слетаю с места, примыкая к его губам с такой скоростью, что сама на секунду задумываюсь о том, что творю. Чарльз не думает отстраняться, углубляя поцелуй. Съезжает чуть ниже… закусывает мою нижнюю губу и почти мгновенно распахивает глаза. Мы возвращаемся по местам и утираем рты. — Извини, я перегнул палку.
— Вроде того. Но мне понравилось, Чарли. Он даже не улыбается, но приподнятых бровей и раздутых ноздрей хватает, чтобы я поняла. Поняла, что ему поцелуй пришелся по душе. В принципе, как и мой ответ. — Значит, наш уровень доверия возрос, Челси? — Можно просто Челл.
— Можно просто Челл, Дэрил, — улыбаюсь Диксону, стараясь казаться как можно дружелюбнее. Похваливший меня за старания Дэрил не ожидал, что я возьмусь за предъявы по поводу клички. И его реакция обескураживает. — Малая, я буду называть тебя или малой, или занозой в заднице — не иначе. Игриво закатываю глаза и толкаю его в локоть. Мы идем по тихому, наверное, даже мертвому лесу. Не слышны ни отдаленное пение птиц, ни рыки и клацанье зубов ходячих, ни выстрелы или другие признаки жизни. Все такое другое. Не как в Святилище. Выйти за его стены — чудо, которого я не ожидала! Поэтому при виде ворот Александрии я ринусь вперед. Обеими руками толкаю их, но усилий оказывается недостаточно, что меня ничуть не расстраивает. С обратной стороны мне помогают, и от одной мысли, что сейчас я смогу забежать в свой новый дом и уснуть, на лице играет улыбка. Облегченная и радостная улыбка, которая смывается вместе с желанием двигаться. Замираю на месте, услышав крик изнутри. — Карл! Длинные каштановые волосы вьются на ветру, когда девушка проносится мимо меня, рвется в объятия Граймса и чуть не сносит его с ног. На щеках играет багровый румянец, из глаз стекают слезы. Она так рада… чего не сказать обо мне. — Энид, — Карл больше ничего не произносит, утыкаясь в ее темные волосы. Ни слова не могу произнести. Внутренние органы, кажется, перестают функционировать, и я потихоньку умираю. «Что это за чувство?!» Со стороны общины выходят еще несколько людей: Аарон и, как мне помнится, женщина по имени Тара. — Вы вернулись! Рик умиленно зыркает на Карла. — Да, нам после такого продуктивного дня не мешает плотно поужинать. Все смеются, улыбаются, радуются. И удаляются толпой куда-то вперед. Но я не рыпаюсь и даже не удосуживаюсь проследить, куда же простирается их путь: мне все равно.