Я поднимаю растерянный взгляд на Дэрила, который усердно укрывает меня от любой пылинки, а если та и приземлится, то бережно сдует. Мы не успеваем покинуть общину, когда где-то сбоку взрывается один из домов.
Стоило Спасителям приняться за массовое разрушение общины, как мы оказались отрезанными от всех спасительных мостов. Со всех сторон начинают взрываться дома, вылетать окна.
Опешившие Тара и Розита внезапно прекращают бег, останавливаются. Мы все глазеем на то, как ворота, стены разлетаются в щепки, и в образованном проеме показывается грузовик Спасителей. На секунду мне кажется, что протаранивший баррикаду общины транспорт размером с футбольное поле.
— Езжайте прямо, — доносится громкий агрессивный сиплый мужской голос. — Снесете ту гребаную стену и остановитесь неподалеку от карьера. Мне уже успели доложить, что видели там свет фонаря. И про мою дочь не забудьте! Клянусь, если она пострадает…
— Нехорошо, — срывается с моих губ. — Челси и Карл все еще здесь? — Откуда мне знать, — подает грубый голос Диксон, и, будто прочитав мои мысли, добавляет: — Они знают, что делают. Не надо переживать.
Не переживать, а как же. Может, они направились к карьеру, а туда как раз едут Спасители. Или того хуже, застряли в одном из домов… В лучшем случае их все же не поднимет в воздух мощный взрыв. Мое внимание, как прожектор, переключается на бедных запыханных Розиту и Тару, которые удаляются к укрытию.
— Держись следом за мной и не суйся, — предупреждает Диксон, хватая меня за руку. — Идем! — Вот они! — стоящая вполоборота я замечаю, как сзади являются двое Спасителей.
Дэрил, — хочется позвать его, чтобы он сделал хоть что-то, но тот оказывается в таком же ошеломлении. — Беж… — Дэрил сбивается, когда с другой стороны выходят еще двое с прицелом на Таре и Розите.
Я сжимаю кулаки, когда на место страха приходит злость. Злость на то, что все идет не по плану, злость на обстоятельства; злость на Челси, которая пообещала, что со мной ничего не случится.
Спасители наступают, мы вчетвером подходим к друг другу ближе, как загнанный в угол скот, и образуем плотный круг. В низу живота как-то тянет от дискомфорта: с моей клаустрофобией тесниться, даже ради выживания — стихийное бедствие. И еще сильнее паникую, когда у меня не остается ни грамма пространства для того, чтобы раздвинуть руки в стороны.
И в какое же недоумение меня вводят бесцеремонные выстрелы. Спасители позади Тары и Розиты скоропостижно валятся с ног. И еще двое переводят дула с меня и Дэрила на неведомого героя. На лицах застывает потрясение, от которого они вот-вот опомнятся. Мы с Дэрилом достаем оружие и производим два бесшумных на фоне разрухи выстрела.
Мужчина, по-видимому также один из Спасителей, сначала смотрит на упавших замертво друзей, а потом на нас. Я сразу вспоминаю рассказ Челси о том, что ее отец любил баловаться с утюгом, — честно говоря, у меня слабые представления о том, что это, черт возьми, такое, — но подробности о страшных мучениях и ожогах на лице настолько врезались в память, что я не жалею о своем незнании.
— Где Челси? Он молча опускает оружие и в знак смиренности поднимает руки над головой. Делаю то же самое, не желая провоцировать никого на лишнюю агрессию. Но Дэрил не собирается оставаться «голым» перед предположительным врагом. Розита также берет с него пример, направляет ствол на мужчину. Не знаю, чем вызвана такая реакция, но наверняка есть свои причины.
— Зачем тебе она? — ноги Дэрила подкашиваются при упоминании ее имени. У меня появляется ощущение, что для него Челси, как красная тряпка для быка, и если помахать у него перед носом плачевной информацией о ней, он набросится на доносчика без колебаний.
«Может, не случайно я подумала на него, как на ее папу?» Еще пару мгновений мужчина, стиснув зубы, пытается отдышаться. Бежал, ага, значит, подозревал, что что-то не так.
Становлюсь в закрытую позу. Закрытая поза, — посмеиваюсь про себя. Никогда бы не подумала, что всерьез восприму психологию, но когда в твоем кругу общения есть человек, как Челси, — вечно анализирующий, — не уверовать невозможно.
Дэрил сдавливает кулаками виски. — Ненавижу этого ублюдка, — шипит он. Но у мужчины, по-видимому, донельзя хороший слух, и после фырканья Диксона он кривит лицо.
— Ниган хочет разрушить Хиллтоп и убить Рика. Для этого завтра на заходе он и Спасители будут атаковать со стороны холма. Проходит какое-то время. Вечно заглядывающий за спину Диксону мужчина, будто ищет поддержки в моем лице. Потому что я ребенок? Потому что детей принято считать чистыми и светлыми созданиями? Если так, то он, возможно, прав, потому как я заступаюсь за него без задних мыслей.
— Опустите оружие уже, — выхожу из-за спины Дэрила. Диксон тянет назад руку, чтобы я стала обратно позади него, но я и не думаю покорствовать. — Он только что уложил своих, чтобы помочь нам. Пусть уходит. К моему же обалдению, никакого фурора или возмущения предложение не вызывает — все с непроницаемым видом соглашаются, пригрозив разве что не делать резких движений. Мужчина докладывает еще пару интересных сведений о том, сколько человек будет во время нападения и как лучше всего устроить засаду.
Розита не спускает глаз с мужчины, держит на мушке, пока тот не скроется с глаз долой. Вид у нее изможденный, на одежде разводы от праха и грязи. Враждебность в ее глазах напоминает о Челси: сейчас Розита так же озабочена нашей безопасностью, как тогда в лесу Челси, когда она пыталась спасти нас обеих от каннибалов.
Дэрил, как вожак, идет самым первым. Я почти всю дорогу не свожу с него глаз, думая, как подступить. И вдруг мои и без того уставшие ноги и мозг становятся еще усталее от ожиданий. Подоспеваю к Диксону. — Почему ты позволил Челси пойти вместе с Карлом?
Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу багряный огонь. — Что?
— Я видела, как ты смотрел на нее. — И как же?
— Ну… как тот, кто хочет возразить, — поясняю я. — Я ей не нянька и уж тем более не папка. Она взрослая девочка и сама знает, на что идет.
Отворачиваюсь. Кажется, я сделала все возможное, чтобы добиться от Дэрила хоть каких-то разъяснений, но я не готова опускать руки так рано. То он пытается от всего укрыть ее, то вот так просто отпускает чуть ли не на верную смерть.
— Чушь. Ты был готов остановить ее. Но не сделал этого. Почему? Дэрил нетерпеливо хрустит пальцами. Вижу, что доконала его.
— Потому что я уверен в ней. Не знаю, может, с каждым днем я становлюсь все тупее и тупее, но в способности Челси я верю. Малая не слабачка, не безмозглая, как может показаться на… впрочем, какой она всегда кажется — она сообразительная, и физической силы, если что, ей тоже хватит.
Мне чертовски хочется верить в это. Честно говоря, вообще не секу, почему так заморачиваюсь над этим: я этих людей не знаю. Челси… Может, пока что она и ближе всех мне, но мне нужно больше времени, чтобы разобраться в своем отношении к ней. В конце концов, она не так проста, как кажется.
Мы проходим где-то сотню метров прежде, чем оказаться на месте. Под землей сыро и воняет дерьмом, хотя все это кажется мелочами, когда взгляду предстает Карл. Без Челси. Я срываюсь с места, чтобы заглянуть ему за спину, будто это поможет. А вдруг. Может, она, как я, когда меня сопровождал Дэрил; может, она у него за спиной. Но нет.
Я разочарованно гляжу на Карла. Кажется, он хочет что-то сказать, но вместо этого лишь обессиленно падает на холодный бетон и опирается о трубу водопровода. «Что произошло»…
***
4 мая. Наконец-то каким-то чудом я выяснила сегодняшнюю дату. Спросила Аарона, какой же сегодня день, а он лишь незамысловато посмотрел на пылящийся на шкафу календарь — вот, что значит годами жить в общине, а не в глуши лесной.
«Сегодня Мэтту могло бы исполниться восемнадцать, — думаю я. — Оставить, Лоуренс! Зачем ты вообще о нем думаешь? Лучше навести Карла. Может, больше не предоставится возможности».
Неуклюже подбредаю к дому придурошного, подверженные ломающей дух дрожи ноги не желают вести меня дальше. Вот он, порог дома, окруженный по бокам цветочной клумбой, милым заборчиком. Взгляд странствует чуть дальше, обходя другие дома, стены, останавливаясь на торчащем из крон деревьев шпиле. А вот и церковь, к которой я бы ни за что не приблизилась.
«Ненавижу религию, господи, блять», — ироничная улыбка касается моих губ, однако невозмутимость снова берет верх, когда повторно глазами натыкаюсь на жилище друга.
— У меня есть ощущение, что у Граймсов есть суперспособность самым чудным образом вгонять меня в краску.
Стучу. Сосуды сжимаются так сильно, что я небось потеряю сознание. Но когда до меня доходит, что я так стою с минуту и ни намека на то, что кто-то отворит дверь, я испытываю нечто вроде сильнейшего пинка. Мне больше не нужно приглашение — нервы важнее.
С каким-то страхом захожу внутрь. Приливающая к щекам кровь, кажется, ошпаривает их изнутри: как неловко без позволения владельца заходить в дом. Однако порыв переживаний неистов, и я не могу томить себя ни секунды дольше.
«Сейчас я поговорю с ним, по-дружески, — уточняю для себя, — узнаю, как он, спрошу про Сиддика и… уйду. Да, пожалуй, это самый корректный вариант. У него есть Энид, у Энид — он. Я не лезу».
В камине тихо потрескивают полена. Сиддика не вижу, а его немытые тряпки на кухонном полу — да. Меня поражает, что Карл не позаботился о старых вещах Сиддика. Почему бы не сложить их куда угодно, но не на кухне, где ты готовишь и ешь? Я, конечно, сама далеко не чистюля и люблю беспорядок, но когда дело доходит до личной гигиены, я становлюсь брезгливой.
Поспешно, с учащенным сердцебиением, взбираюсь вверх по лестнице. Теперь я слышу стучание воды в душе. Вероятно, там Сиддик. Соответственно, Карл у себя.
На цыпочках добегаю до двери его спальни, и в этот момент, когда мои костлявые пальцы ухватываются за ручку, я сама себя останавливаю — нужно предупредить его.
— Карл! — окликаю его в нетерпении поскорее зайти. — Ты здесь?
В стенах комнаты раздается непредвиденное шорканье. Стою неподвижно, напрягаю слух. Теперь шаги. От угла к углу, снова шуршание, шелест бумаг. — Подожди немного, я сейчас! — голос его прерывистый.
Какой бы сюрприз он мне ни готовил, я начеку. На моем лице запечатлена механическая улыбка. Карл приглашает меня к себе и извиняется, что не открывал. Не слышал он якобы.
Постель Карла выглядит запущеннее, чем обычно: покрывало свисает, часть его лежит на полу, подушки разбросаны по разным концам кровати. Дверца платяного шкафа напротив приоткрыта, оттуда виднеются горы клетчатых рубашек, коробочка с ручками, карандашами и цветными мелками. Ее Карл обычно доставал, чтобы порисовать вместе с сестрой.
«Ну хоть комиксы додумался убрать из-под ног». Сам Карл одет не пойми во что. Старая рубашка с жирными разводами и влажными кругами под мышками. Лицо потное, с вымученным видом после встречи с ходячими в лесу.
«Я понимаю, что на улице не жара, но мог бы хоть раз одеться полегче». — Я хотела просто поговорить. Ни о чем. Как когда только пришла сюда, когда ты приносил мне комиксы, когда мы катались на роликах. Я хочу отдохнуть от войны и почувствовать себя просто подростком.
Несколько секунд Карл стоит пнем, размышляя. Он явно чувствует себя озябшим, и я ни к месту. — О чем же ты хочешь поговорить? — пытается выдавить из себя хоть маломальскую заинтересованность, но выходит не то чтобы очень.
— Не знаю. Это просто болтовня. Пустая, неинформативная. Затерявшийся в содержимом шифоньера взгляд останавливается на чем-то, напоминающем кипу бумаг.
— Стихи, что ли, пишешь? — Карл, пытаясь поймать мой взгляд, ну, или хотя бы ход мыслей, чрезмерно озабочен тем, что я сосредоточена на чем-то, кроме него. Однако потом ему и самому становится интересно, о чем я говорю. — Бумажки… — уточняю я.
Карл опускает лицо со стеснительной улыбкой. — Ага, моя давняя мечта — выпустить сборник стихов. Никогда не задумывалась о том же?
— В общем-то, нет, — качаю головой. — Я больше прозаик. — Значит, книги пишешь, — гадает он, на что я лишь пожимаю плечами. — В каком-то смысле. Веду дневник — книгу жизни.
— Можно не рассчитывать, что мир увидит твое творчество. В частности, я. — Может, как-нибудь по окончании войны.
Карл заметно приунывает, и я принимаю это на свой счет. Поднимать тему со Спасителями паршивая идея. — Боишься? — спонтанный вопрос срывается с губ Граймса.
Я не очень хочу раскрывать все, что творится у меня на душе в данный момент, но таить тоже не вариант. Я должна быть уверена, что мои эмоциональные качели не будут восприняты неправильно. Я очень полошусь из-за войны и отца, и иногда могу быть запредельно вспыльчивой.
— Не буду врать, да. Не так давно я всем доказывала, что не боюсь ничего и никого, — усмехаюсь с собственных слов. — Пф, какой же пафос. Конечно же я боюсь: ходячих, людей, своих чувств. Я не умею их проявлять, и вместо того, чтобы признаться, что кто-то делает меня счастливой, я просто отталкиваю его.
Щеки заливаются румянцем от непрозрачных намеков. Прикусываю нижнюю губу в страхе услышать отказ. Но Карл, кажется, даже не понял, что последняя часть про него.
— Бред. Ты не боишься проявлять заботу, помогать и рисковать ради дорогих тебе людей. Этим ты и притягиваешь. — Сперва я сердито опускаю брови с мыслью: «Какой же он придурок», но чуть позже еще сильнее краснею с его слов о моей притягательности. — Как твои раны?
Касаюсь своей левой щеки. Подушечки пальцев проходят вдоль не очень глубоких впадин — шрамов. — Уже лучше. Правда тот, что под губой, хоть и самый маленький, но болит, скотина, сильнее других двух.
— А… — по его взгляду сразу понимаю, что он так и норовит сказать «палец», но останавливает себя на полуслове. Какой же он внимательный. — С культей тоже все нормально. Ладно, спасибо за все. Я, наверное, пойду, а то устала уже стоять.
— Так садись, — похлопывает по кровати возле себя. — Шутишь? Сомневаюсь, что ты захочешь отстирывать кровь с постели, — конечно, я не настолько запачкана кровью; наносила ее в основном на куртку и кожу лица. Куртки на мне сейчас нет, а лицо я умыла почти сразу. И все равно шорты чистотой не блестят. — Да и Клэр, вероятно, уже смыла с себя внутренности ходячих. Пора бы и самой этим заняться.
***
Рик трясется от изнеможения и первым спускается в канализацию, пока я пользуюсь свободной минуткой для перевода дыхания. И все же не может все быть так хорошо. Словно наперед знаю, что что-то дурное надвигается, за маской злости и агрессии стремлюсь скрыть животный страх. Кулак разрезает воздух. Представив, что бью кого-то, замахиваюсь снова и снова. «Хватит нагонять, Лоуренс!» Еще через пару взмахов у меня не остается сил, и я вытираю накатывающие понемногу слезы. «Все нормально. Внизу тебя ждут Клэр, Дэрил и Карл». Тишина. Я не выдерживаю больше. Заглядываю в открытый люк, вижу лестницу и начинаю спускаться. Моя голова еще не скрывается под землей, как вдруг воздух сотрясается от жуткого грохота. Очередной взрыв. В убежище сыро и прохладно, не говоря уже о кошмарной вони. Но на этом минусы не заканчиваются. Честно, лучше бы мне сделали больно… покалечили… убили — что угодно, лишь бы не видеть этого! Все присутствующие склоняют головы, как на похоронах, но я и думать не хочу о причине. Хочу все увидеть своими глазами. Вдоль стен сидят все: Розита, Тара, Клэр, Дэрил. Все глядят на меня с каким-то сожалением. Клэр вскакивает с места, чтобы обнять меня, ничего так и не сказав. — Да что происходит?! — неистовствую, бережно отстраняясь от девчонки. Она продолжает стоять, наблюдая за тем, как я постепенно приближаюсь к нависшими над кем-то Рику и Мишон. Замечаю блеск на их щеках и выглядываю из-за их спин, чтобы увидеть бледного и обильно потеющего Карла. С улыбкой мученика он глядит на меня. — Дурында… ты уже на месте. При виде Карла на секунду сердце замирает; то ли от ужаса, то ли от счастья. Он улыбается и радуется моему присутствию, но что-то не так. — Карл, что… Задирает рубашку, и легкая усмешка от встречи медленно спадает с моего лица, а по телу проходится холодок. Я отрицательно качаю головой, плечи подрагивают. Не могу сдержать тихие всхлипы. — Ты соврал мне тогда… Все молчат. Им известно, что я чувствую, ведь сами сломлены. Карл был частичкой надежды на светлое будущее. По крайней мере, для меня. А теперь этого придурошного не станет. Он оставит меня одну… — Ты сказал, что все в порядке! — шмыгая носом, нарушаю тишину. Я закрываю лицо руками и не позволяю никому увидеть свои слезы. Ту боль, которую таила годами в себе. — Ты врал все это время, Граймс! — наконец оборачиваюсь к лежащему парню и словно в душу ему смотрю красными глазами. Пытаюсь держаться, закусив губу, но каждый взгляд в сторону Карла, чьи глаза когда-то улыбались мне, подмигивали, хвастались, вызывает столько боли. Слышу, как душа разрывается от крика. Такой громкий и сильный, но в то же время беззвучный. Нет сил терпеть — рано или поздно все равно разревусь. — Мне так нравится в тебе эта черта, — хрипло отзывается Карл. — Нравится, что ты умеешь брать себя в руки даже в самых несносных ситуациях. Сжимаю его ладонь с такой силой, что та синеет. Уверена, он догадывается, что мне тяжело, как Рику, и поэтому не в его интересах молчать. — Ты сделаешь это. Доживешь до мирных времен, докажешь, что ты боец, и вернешь этому миру частичку надежды, — показывает на Мишон и Рика. — Это твоя семья. Челси, прошу, не закрывайся от них. — Давлюсь слезами, падаю в объятия Карла и беззвучно реву. Он едва ли пошевелиться может; водит руками вдоль спины, вырисовывая, как умелый художник кистью, кончиками пальцев узоры. — Ты должна жить дальше. Ради Клэр, Дэрила, меня… Нехотя отдаляюсь от Карла. Внутри все сжимается в комок. Это так невыносимо. Я смотрю на движения губ Карла, но где-то на задворках сознания пульсирует мысль, что скоро они станут бледными и неподвижными. — Челл. — «Впервые он меня так называет», — проносится мысль. — Можешь пообещать кое-что? — Что угодно. — Выживи любой ценой… Ты сильная и со всем справишься. Займешь место Нигана, станешь хорошим лидером и поможешь общинам расцвести заново. Ты сумеешь. Сквозь слезы выдавливаю из себя: — Обещаю… — при одном виде умирающего Карла мне тяжело представить, как я буду выполнять данное ему обещание. Не после всего. Мне хватило потерь: смерть матери, единственной подруги, Мэтта, сумасброд отца. Я осталась одна, что бы Карл не говорил. — Не такой конец должен был быть у нашей дружбы. Тяжело вздохнув, Карл накрывают мою ладонь своей. — Челси, это не конец. Посмотри на нас, на себя. На то, что мир сделал с нами. Мы прошли через многое. Это было сложно, но мы все еще живы и вместе, — второй рукой растрепывает мои волосы, превращая их в какой-то куст, и от этого расплывается в широкой улыбке. — Я не умру, дурында. Не умру, пока ты меня не забудешь. Знаю, ты не веришь в эту всю чепуху, как и я, в принципе… но кто знает, может, что-то и есть после смерти? Тогда я буду присматривать за тобой, папой… И да, принцесса-дурында, — такое обращение вынуждает меня выдавить слабую улыбку, которая, так или иначе, вмиг слетает с губ. — Ты лучшая подруга, о которой я даже мечтать не мог. Спасибо за то, что слушала и понимала меня. Спасибо за то, что была рядом. Спасибо за все. Приблизив свое лицо к Карлу, приподнимаю ладонью его челку и целую в лоб. Кажется, сейчас я растворюсь в сладостном плену, окунаясь в пучину нежности. Такой не напористый, неуверенный поцелуй, дарящий ощущение свободы. Будто целуешь нежные лепестки роз, что дарят еще больше наслаждения, когда в животе начинают порхать бабочки, приятно щекочущие изнутри. Я вложила в этот поцелуй всю свою нежность и ласку; сделала так, чтобы до Карла наконец дошло, что он мне небезразличен. Прислоняюсь лбом и обжигаю лицо Карла своим горячим дыханием. Он скромно улыбается и тяжело дышит. — Мне будет не хватать такого друга, придурошный. — Мне тебя тоже, дурында. И да… у меня для тебя кое-что есть, — дрожащую руку запускает под кушетку и протягивает маленькую коробочку. — Когда это все закончится, пожалуйста, открой ее. Но, — его улыбка приобретает тона игривости; он умирает, но в последние мгновения жизни улыбается, и это так поражает; — я знаю тебя и, скорее всего, ты бы даже выйти отсюда не успела, как уже открыла подарок. Прошу, открой только под конец этого всего… Хорошо? Трясущимися пальцами медленно обхватываю коробочку и ощупываю ее. На лице образуется слабая улыбка. — Как я могу отказать, когда меня так мило просят? Издает тихий смешок. — Ты вообще никогда не могла мне отказать. — Правда. Я вся трясусь. Ощущение, что, если сдвинусь, сразу разобьюсь на мелкие хрусталики. Дышать становится так невыносимо больно, что у меня на ровном месте начинается одышка. Собрав волю в кулак, готовлюсь уходить. Но не могу. Застываю на месте и запястьями кое-как вытираю чертов поток слез. Дэрил прижимает меня к себе. Даже несмотря на посторонние звуки, мне удается распознать слабое хлюпанье Диксона. Утыкается носом мне в волосы. Его пальцы сильно сжимаются и впиваются в кожу. — Тише-тише, — шепчет он. Дэрил обнимает меня так сильно, что невольно вспоминаю, как при долгожданной встречи спустя годы я крепко обняла папу и радовалась каждой секунде, проведенной с ним. Потирая расстроенное лицо, Рик подходит ко мне. — Челл, мы с Мишон отнесем Карла в более укромное место. Мы не можем оставить его так, — вздыхает. — Ты… ты хочешь пойти с нами? Побыть еще с Карлом? Киваю. — Рик… — на выдохе всхлипываю. — Мне так жаль. Прости за все. Боже… мне так жаль. Прикрывает веки. Слезы скользят по его щекам, оставляя за собой мокрые следы. — Я знаю. Мне тоже, — неожиданно прильнув ко мне, Рик прижимает мое тело к сердцу и так же неожиданно быстро отстраняется. — Нам нужно двигаться.***
Мефистофелевская улыбка светится в темноте. Она, как лампа, — единственное, что разгоняет непроглядную темь. Постепенно я перестаю концентрироваться только на губах неизвестного, и взору предстает целостная картина: в этом черном пространстве стоит папа. Не тот, которого я уже привыкла видеть в рядах Спасителей: по-домашнему одетый, аккуратно подстриженный, с укладкой и без щетины. Однако ухмылка все та же. — Папа? Он не отвечает; смотрит куда-то вперед, словно сквозь меня. Странно, вроде вопрос задала достаточно громко. Но стоит силуэту отца начать растворяться на глазах, как я принимаюсь орать. Громче и громче. Чтобы понять, что все мои усилия напрасны — этот голос звучит только в моей голове, когда на деле я не могу раскрыть рот. Громко, но так беззвучно обращаюсь к папе еще на протяжении пары секунд, пока его след стынет. Мир погружается в кромешную тьму. Я, как всегда, одна. Удушающие слезы стекают по щекам, и, о чудо, губы приоткрываются! Солоноватая жидкость попадает на язык, и я на секунду ощущаю ее вкус. «Это сон». Я вновь в шкуре маленькой, беззащитной девочки, потерявшей адрианову нить. — Выше нос, малая, — раздается уверенный голос из неизвестности. Поле зрения внезапно расширяется, и я уже не так увлечена фразой, сколько своим телом. Вытаращиваюсь на свои крошечные ручонки, которые, как мне сперва думается, чертовски непропорциональны остальному телу. Но нет же, окидываю взглядом поджатые ноги, так же заметно укоротившиеся. — Малая, — снова этот голос. До боли знакомый. Поднимаю глаза, чтобы увидеть девушку своих лет. — Что… Как… Кто ты?! — тон гораздо нежнее, писклявее ее. Как если бы сорвалось это с языка ребенка. — Я это ты, но в разы сильнее, — отвечает она, и пазл соединяется воедино. «Мне снова одиннадцать. Когда пропал отец, когда я осталась одна. Теперь это все объясняет». Я немало удивляюсь, когда вижу саму себя с другого ракурса. Я действительно очень повзрослела и больше не похожа на ту одиннадцатилетнюю доходягу. Жизнь словно бьет из этой Челси ключом — ее сильные женские руки грамотно держат оружие, что маленькой мне и не снилось. Годами я была уверена, что не смогу стать лучшей версией себя, но все познается в сравнении. Видя себя в разном возрасте, видя колоссальные изменения между этими двумя этапами — детством и взрослением, — мне становится очевиден собственный рост. Так и хочется понуриться и разреветься от безобразных воспоминаний. Сколько раз меня вытягивал из передряг не кто иной, как Мэтт. И в конце концов он поплатился за свою самоотверженность. Не складывая крыльев, я беру ситуацию под контроль, поднимаю голову и жажду задать вопросы себе. Но я, тот еще умирающий лебедь, словно теряю голос и могу только безгласно глотать слюну. Взрослая версия меня, как-то загадочно улыбнувшись, идет в обратном направлении и растворяется во мраке. С ее уходом возможность говорить не возвращается. Я потираю лоб, пытаясь разобраться в тревожных картинах сознания. Все, как всегда: сон напоминает какую-то книгу или фильм с заранее прописанным сюжетом, где на импровизацию не осталось места. И если один персонаж уходит, так тому и быть. Я закрываю глаза, расслабляюсь и мысленно повторяю «проснись». Внезапно напрягаю веки, ничего не происходит. Обычно это помогает проснуться, но не сейчас. Впрочем, я этому рада, ведь когда я вновь открываю глаза, казалось бы, ничего не меняется. Кроме, моей реакции на происходящее. Я облегченно выдыхаю, когда взгляд падает на фигуру в паре метров от меня; фигуру с черными взъерошенными волосами, с той же улыбкой, с теми же добрыми глазами. — Мэтт… — Я скучал по тебе, — заявляет он, обволакивая теплом своих ладоней. Его лучезарная улыбка отзеркаливается на моем лице. Сквозь слезы мне удается выдавить из себя подобие голоса: — А я-то как скучала. Мне хочется прижаться к нему, раствориться в воспоминаниях о нас. Я уже не выдерживаю: кругом сплошная смерть. — Я так выгорела и устала, — обращаюсь к Мэтту. Почему именно он? После стольких лет каждый раз, когда мне нужно найти ответ на вопрос, появляется именно он. Я выросла, чувства к нему в прошлом. Но это чувство ностальгии по тем эмоциям, которые он заставил меня испытать, не дает мне возможности оставить его позади, как остальных. Не может он просто кануть в Лету, он особенный. — Я знаю, Челли, — ласкательно отзывается он, прижимая меня к груди. Все такой же высокий, ну, или это я слишком низкая. — Я прошла через столько дерьма, разве этого не достаточно? — На пальцы накручивает мои волосы, гладит по голове — как мне не хватало этих тактильных ласк. — Я всего лишь подросток, а не боец! Я не хочу сражаться, выживать. Я не хочу терять дорогих мне людей. Мои руки опущены вдоль тела, и словно в поиске опоры ухватываются за широкие плечи Мэтта, затем поднимаются и наконец окольцовывают его шею. Запах одеколона — тот самый, которым от него вечно веяло в школе: так он пытался перебить запах выкуренных с утра сигарет. — Знаешь, почему ты мне понравилась? Почему это была не Молли или кто-то другой — только ты, — выдерживает паузу, заглядывая в мои опухшие глаза. — Потому что ты оптимистка. Ты сама этого не понимаешь, но дай-ка напомню, как искренне ты веришь в доброту и порядочность попадающихся тебе на пути выживших; как искренне веришь в светлое будущее, хоть иногда у тебя и опускаются руки. Я знаю, что тебе есть за что бороться — за такое будущее и таких людей. Это сложно, но ты справишься, и однажды проснешься с мыслью, что правильно поступила, когда не сдалась. Ты сильная, — испускает вздох, намереваясь сказать что-то еще. Одним словом, в воздухе застывает недосказанность, которая мигом исчезает. Мэтт набирается сил и выдает: — Ты иногда называешь ее лисенком: такие же острые черты лица, рыжие волосы и проворная, как этот зверь. У нее есть все задатки, чтобы вырасти в сильного выжившего. И я прекрасно знаю, что ты не упустишь возможности воспитать ее, показать ей, как можно оставаться человеком в таком мире. Ты должна бороться, если не для себя, то для нее. Сделай все ради нее, ради той маленькой девочки.