Медленно темнеет. Округу заполоняют тени, дико пляшущие по стенам. Часовые сообщают о прибытии Спасителей, и Тара принимается отводить детей и неспособных в бою взрослых в подвал позади одного из домов.
Всех разбросало по разным углам. Со взрослыми все понятно: они прячут страх и пытаются спокойно усидеть на месте. А у детей немного разнообразнее реакция на происходящее: кто-то вроде Джудит развлекается с игрушками и не представляет всей катастрофичности ситуации. Кто-то, как Генри, крутит в руках оружие и думает, как будет обороняться в случае необходимости. Забитая в углу и не желающая разговаривать ни с кем Клэр обволакивает взглядом меня. Я то и дело шляюсь из стороны в сторону, чем привлекаю несказанно много внимания, но пока мне никто и слова не скажет.
— Посидишь с детьми, — кривляю Дэрила, но делаю это я достаточно тихо, чтобы не привлекать внимания взрослых. — Я не нянька!
— Ты вроде сама согласилась, — сухо замечает Клэр, из-за чего я взъеряюсь пуще прежнего.
— От безнадеги! Дети никуда не денутся, а на поле боя любая пара рук не будет лишней.
— У тебя даже не пара, — смеется она в ответ, и я слегка ежусь от боли.
Не скажу, что рану невыносимо печет и стягивает, особенно, когда есть, с чем сравнить, но накатывающие временами жар и приступы чесотки доставляют дискомфорт в самые неподходящие моменты. Например, как сейчас.
— И что? Я с одной рукой не менее эффективна, чем с двумя.
Заваливаюсь на пол, опираясь спиной о стену позади, голову кверху и начинаю роптать о том, как все несправедливо. Внезапно заношу над правым плечом сжатую в кулак руку и… останавливаю себя от того, чтобы ударить пол.
— Некстати, но я тут вспомнила о том, что так и не вернула твою семейную реликвию, — заявляю, и у ног девчонки приземляется желтая нить.
— Ты серьезно ее сохранила? — не на шутку удивляется и поскорее надевает ту на левое запястье, как сделала я с подаренным Карлом браслетом. Я его ни на секунду не снимаю.
— Я не знаю, чего выжидала, но в один прекрасный момент просто забыла о ней.
— И что же тебе о ней напомнило?
— Ничего. Мне сейчас нечего делать, кроме как прокручивать по десятому кругу воспоминания.
Уверена, мое лицо выражает максимальную удрученность, поэтому Клэр невольно хочется помочь мне с этим — поднять настроение:
— Когда все это закончится, мы обязаны покататься с Дэрилом на байке. — Поднимаю заинтригованно голову, приоткрываю рот, и тут же продолжает: — Да, я в курсе, его старый остался в Александрии, но… мы можем найти ему новый. А потом покататься.
И я расплываюсь в улыбке.
— Без вопросов. Еще пожелания будут?
Клэр немного мнется.
— Хочу увидеть, где ты жила.
Мое лицо на глазах перекашивается. Отвожу взгляд вверх направо и корчу неловкую гримасу.
— Тебе там не понравится.
— Это еще почему?
— Ну, все в темных оттенках, ничего желтого… да и диван в прихожей не по последнему писку моды. — Ага, а еще разложившийся труп моей мамы на нем. Волосы на затылке становятся дыбом, и я мотаю головой. — Могу показать прекрасную галерею, которую любила посещать. Или Исторический центр Атланты.
Без понятия, чего ожидала от десятилетней девочки, но никак не к тому, что следующая ее фраза будет произнесена через заразительный смех.
— Фу, скукота.
Я хихикаю.
— Тогда я была той еще занудой. Посещала интерактивные выставки об архитектуре Атланты, ее выдающихся людях и куда же без рассказов о коренных жителях штата, народах Миссисипи, чероки… Стоило, кстати, только одиннадцать долларов — во всяком случае, ребенку. Когда-нибудь я поведаю тебе больше о всей этой исторической суете, и ты поймешь, что она может быть интересной.
— Ты серьезно увлекалась историей?
Улыбаюсь только одним уголком губ, как-то игриво.
— Людей почему-то очень удивляет моя сторона эрудитки. А еще я любила точные науки. В общем, во всем понемножку черпала вдохновение, пока не началась вся эта чертовщина.
Рот Клэр открывается в форме буквы «О».
— Наверное, круто было жить в мире, где не нужно выживать.
— Не парься, крутыха, все не так радужно было: коммунальные услуги, субсидии, постоянные скандалы по поводу нехватки денег. А все ухудшается, когда один ходит налево, а его партнер об этом прекрасно знает, но из-за покладистого характера и страха разрушить семью делает вид, что ничего не происходит.
Удивленно смотрит на меня, и я решаю пояснить:
— Мой отец изменял матери, и когда понял, что она ничего делать с этим не собирается, перестал пытаться замести следы измены. Я заставала их с любовницей после школы, на выходных… мне было стыдно приводить домой друзей, потому что, о боги, а вдруг он там с ней… — на секунду глаза мои расширяются, когда я понимаю, что сказала что-то неуместное. — Я очень надеюсь, что мне не нужно объяснять, кто такие любовницы.
Клэр неловко отводит взгляд.
— Я вроде и так поняла… — она не поняла. Что видно по ее лицу. Ну, разве что приблизительно. Но ей большего не нужно знать. — И все равно вам не нужно было постоянно с кем-то драться, лечить раны и воевать с другими общинами.
— Ну, как тебе сказать… Не суть. Просто скажу, что моя жизнь не сильно изменилась с началом эпидемии. Вообще, если подумать, то большая часть моих положительных воспоминаний связана с новым миром. Трудно назвать что-то хорошее из моих беззаботных времен, а вот суровое начало привнесло много хороших людей в мою жизнь.
— То есть ты бы не хотела ничего изменить?
Я задумываюсь. Ненадолго.
— Не знаю. Уже нет. Не так давно я ненавидела мир за то, в какую жопу он скатился, но сейчас, с появлением этих людей, я поняла, что, может, все не так уж и плохо. Мы все еще живы и вместе… — Клэр изгибает вопросительно бровь, и я стремлюсь оправдать себя в ее глазах: — Может, я кажусь лицемерной, но я правда пересмотрела многие свои убеждения.
— Нет, ты кажешься занудой, — улыбается она. — Я просто уточнила, хотела бы ты что-то изменить, и из тебя посыпалось слишком много подробностей.
— С каждым днем я становлюсь все более многословной. Прямо, как отец…
Опускаю голову и выжидающе смотрю на свои берцы. Мне становится очень неспокойно на душе из-за того, что где-то на поле боя будут гибнуть люди, и вместо того, чтобы помогать нашим, я отшиваюсь где-то в укрытии. Да даже если не помогать, я хочу просто присутствовать; увидеть папу и, возможно, повлиять на него. Мне хватило смертей. Мне хватило смерти Карла. И если есть способ окончить войну, оставив папу в живых, то я хочу найти его. И благополучно воспользоваться им.
Резко поднимаю голову, устремляю целенаправленный взгляд перед собой, стискиваю кулак не травмированной руки и цежу:
— Я не буду сидеть здесь, пока решается судьба общины и моего папы!
Клэр смотрит на меня, как на какого-то ангела-спасителя. Она знает, что сейчас я сорвусь, и не мешает мне. У нее у самой на уме как бы поскорее свалить отсюда.
У меня почему-то не возникает задних мыслей в духе «о нет, нужно остановить ее!» — она все равно не будет сидеть на жопе ровно.
— Я пойду с тобой!
Как и стоило ожидать, она предлагает свою кандидатуру на роль моей спутницы. Я вымотано качаю головой.
— Почему ты не можешь хоть раз посидеть на месте?
Клэр саркастично изгибает бровь и успевает припомнить мне все мои погрешности. Большую часть которых, к слову, она узнала исключительно от Дэрила.
«Ты точно такая же», — слетает с ее губ, и я скромно улыбаюсь.
— Это мне в тебе и нравится. Ладно, будем действовать по наступлению проблем, — иду у Клэр на поводу.
Бежать приходится долго, а если говорить за Клэр, то еще и быстро, чтобы не отставать. С непривычки она тяжело дышит, в то время, как я ей говорю, что расстояние мизерное, и двигаюсь со скоростью улитки; Клэр же не теряет возможности прокомментировать мои ноги, мол, те, как две спицы. И это выражение она точно украла у брата: не думаю, что она имеет хоть какое-то представление о том, как выглядят спицы.
— Один твой шаг равен десяти моим! — продолжает ныть Клэр.
Я больше не успокаиваю ее, что осталось еще чуть-чуть. Не сбавляю темп и фыркаю:
— Догоняй давай!
Мы сворачиваем в лес с большака, ведущего в Хиллтоп. Бежим быстро, насколько допускает узкая тропа. Бежим вдоль неглубокого яра, чтобы не сбиться с пути, и ближе к его концу, когда от лесной местности и степа нас разделяет четкая линия высаженных почти в ряд деревьев, мы останавливаемся. Мы с Клэр нервно выискиваем хоть кого-то из наших, и в какой-то момент срабатывает моя паранойя. Я припадаю к земле и тяну за собой Клэр. Девочка сразу все соображает и не расспрашивает.
— Я не вижу, — полушепотом возражает она.
— Зато я вижу. Значит так, Спасителей пока не вижу. Нужно найти наших, — констатирую очевидное, и Клэр испускает раздраженный вздох. Хотя я не злюсь на нее: действительно сказала это так, будто до этого мы занимались чем-то другим.
Совершенно неожиданно меня окликают. Из-за поросших худосочными соснами высовывается Тара, подзывающая нас к себе.
— Ну, или нас найдут, — ворчу себе под нос.
Оказывается, Тара не одна, а в окружении некогда пленных Спасителей, которые сейчас почему-то со всем энтузиазмом присоединяются к борьбе против своего же лидера.
— Какого черта вы здесь забыли?
Делать раздраженную мину не приходится: Тара быстро отводит глаза в сторону, не понимая, когда же объявятся Спасители, а другие и не смотрят в мою сторону, как будто привыкнув к появившемуся во время моего пребывания в Святилище правилу отца — подолгу не пялиться на его дочь.
— Я не могу стоять в стороне, когда моему отцу в любую секунду могут снести башку!
Я сама обвожу округу изучающим взглядом, по большей части в поиске других знакомых. Где-то дальше, в нескольких сотнях метрах отсюда, за кустами стоят еще несколько бывших Спасителей, что-то активно обсуждающих, но не сводящих глаз с поляны перед собой.
Навостряю уши, будто это поможет мне услышать хоть словцо. Но вместо этого я лишь отчетливее слышу вопрос Тары, который звучит уж очень громко в моих ушах: «А ее ты зачем взяла?»
Болезненно прочищаю уши, и пока до меня доходят ее слова, Клэр отвечает за себя:
— Я ей спину прикрываю.
Мы не успеваем поговорить ни секунды дольше: Тара объясняет, что Рик, Дэрил, Мэгги и остальные на холме в ожидании Спасителей. Мое сердце пропускает удар, и я собираюсь броситься туда, пока не вспоминаю о Клэр. Черт, как бы грубо это не прозвучало, но сейчас она обуза для меня.
— Клэр… — затягиваю я и ласково прикасаюсь к ее светлым нежным волосам. — Посиди пока здесь.
Бросает на меня многозначительный взгляд, морщит нос, уголки губ опускаются. Я тотчас же жалею о данной просьбе, да и в целом о том, что взяла ее с собой. Признаю, было глупо, но, по правде сказать, я ожидала такого поворота событий. Ожидала того, что в какой-то момент мне бы пришлось спрятать ее в более безопасном месте, но при этом не отнимать у нее возможности прикрывать мне спину.
Чего я не ожидала, так это ее сумбурной реакции. Хотя, учитывая ее временами вспыльчивый нрав, стоило бы.
— Нет-нет-нет, ты не можешь оставить меня здесь, — нервно тараторит она. В глазах, как два блюдца, читается невероятный ужас. Но на ум мне взбредает только одно объяснение этому — она давит на жалость. И подкрепляет мои догадки ее хорошо поставленный голос. Примечательно, что за все то время, что мы знакомы, я видела ее в напуганном состоянии; голос был другой. — Ты уже взяла меня с собой! Не для того, чтобы я была снова в сторонке!
Снимает она это с языка уверенно и яростно. Как если бы у нее были серьезные планы, а я стала поперек.
Я не теряю самообладания, ретирую ровным голосом:
— Это опасно, Клэр.
— Не опаснее бомбежки Александрии! Ты оставила меня тогда, я была напугана… и знаешь что? Я не была в безопасности. Я была очень напугана, доверилась тебе… и ни черта не была в безопасности! Я доверилась тебе, когда ты пошла к Святилищу, и тогда я тоже не была в безопасности! — на глаза наворачиваются слезы, которые я спешу смахнуть для нее. Но она откидывает мою руку от лица с таким усердием, что чуть не отрывает ее. — И более того, из-за меня ты пострадала тогда! Я не оставлю тебя. Мы пришли сюда вместе и будем вместе. До конца.
Мне льстит ее верность. Льстит то, как Клэр держится за меня горой. Ее слова вызывают влажность в уголках моих глаз.
— Клэр, я уже поняла, какая ты героиня, но давай-ка оставим это на потом. Сейчас мне ничего не грозит, а тебе и остальным — да… Будет лучше, если ты посидишь здесь и в случае опасности, у тебя будет место для отступления.
— Ты не можешь оставить меня опять… Мне без тебя страшно…
Именно сейчас я разглядываю неимоверный ужас перед неизвестностью. Именно сейчас она действительно беспокоится за собственную жизнь.
— Я понимаю, Клэр, но я успела узнать тебя. Я успела увидеть, какой сильной и смекалистой ты можешь быть. У тебя есть оружие, но я уверена, что тебе не придется им пользоваться. Я пообещала, что с тобой ничего не случится, помнишь? Значит, так и будет.
Клэр примолкает. Мне становится ее жаль, потому что она снова остается совершенно одна среди малознакомых людей. Но с ней ничего не произойдет, я это знаю.
Бегу вверх по склону выступающего холма, когда вместе с сумраком надвигается мой нервный срыв. Не добегая до вершины, замечаю свою цель. Со всех сторон стоят наши, и я радостно встречаю их. На лице даже прорисовывается улыбка. Жаль, что они так не рады мне: ловлю на себе недобрые взгляды Дэрила, Мэгги, Рика…
Прежде чем насупить брови, Диксон и Граймс открывают рты при виде меня. И если бы не сложившаяся ситуация, требующая беглых решений и движений, я бы получила от них сполна.
Над нами затягиваются серые тучи, как характерный всем фильмам ужасов плохой знак. И взаправду что-то начинает подсказывать мне, что дела у нас не так хороши; наверное, голос отца по рации.
— Черт возьми, Рик, ты гляди. Снова попал. Попал по полной программе! Я осадил вашу засаду, — театральная пауза, нагнетающая обстановку, — еще большей засадой.
Все моментально реагируют и поднимают оружие. Они начинают вращаться вокруг своей оси, выискивая врагов поблизости, но не застают никого.
— Опять какой-то коварный замысел, — ворчу я и, повторяя за всеми, вынимаю пистолет.
Я уже привыкла, что отец обводит меня вокруг пальца, да настолько, что на лице не дрогнет ни нерв, а кишки, раньше сворачивающиеся от немого ужаса, сейчас сворачиваются разве что от приевшейся обыденности.
Впрочем, остальные тоже не подают признаков испуга. Они расстроены лишь тем, что не могут закончить начатое как можно быстрее.
— Может, выйдешь наконец лицом к лицу?!
— Ох, я повсюду, Рик. Все эти рупоры и рации и… выбери направление для бегства, посмотрим, что выйдет. Вот мы посмеемся над вами, — замолкает, словно что-то обдумывает. В ногах появляется дискомфорт, я решаю немного пройтись вперед и занять место рядом с Риком. Заодно хочу получше расслышать слова отца. — Мне важно знать, где моя дочь.
Рик бросает на меня пристальный взгляд.
— Здесь она.
— Пусть заберется на вершину холма.
Я отрицательно качаю головой в надежде, что Рик передаст моему отцу мой отказ. Не хочу говорить с ним; пусть лучше этим займется Граймс.
— Она никуда не пойдет.
— Ох, Рик, — спесиво протягивает имя того и цокает языком. — Нет, ты не будешь лезть в наши отношения. Если я сказал «пусть заберется на вершину холма», то она это сделает, — он не повышает голос, не меняет совершенно интонации, но я уверена в том, что за его каменным спокойствием пульсирует ярость. — Я бы не был таким смелым на твоем месте. Когда решается судьба каждого из вас… Будь уверен, я не оставлю безнаказанным неповиновение. Я хочу видеть дочь здесь и сейчас, иначе мои люди немедленно выйдут из укрытий и покончат со всеми вами.
Рик собирается возразить: щерится, морщит нос. Но я иду наперекор желанию Граймса поскандалить. Если отцу нужна только я; если это убережет всех этих людей от войны, то я готова. Готова встретиться с ним лицом к лицу, поехать обратно в Святилище и принять свое наказание достойно.
Прежде, чем покинуть своих, я оборачиваюсь на них. Задерживаю взгляд на Рике, который соболезнующе опускает брови чуть ли не на веки; на Дэрила, который качает головой и шепчет: «Не надо». На Мэгги, руки которой трясутся от злобы и изнеможения. Возможно, это последний раз, когда я их вижу.
Я взбираюсь к отцу через пелену страха и скорби. Несмотря на то, что я видела дорогих мне людей не так давно, скучание по ним, как гроза, настигает неожиданно и моментально.
Глазам предстает больше десятка Спасителей, стоящие полукругом. Впереди стоит Юджин, на которого нацелено дуло. Словами не описать ту бурю эмоций, которая меня охватывает. Я принимаюсь прокручивать все воспоминания с его участием в поисках ответа. Но не нахожу ничего. Что он натворил? Может, Спасители заметили, как мы тогда общались? Я без понятия, но надеюсь, что папа скажет.
Отец выходит из тени. Спасители покорно расступаются перед лидером, который, кажется, наконец-то одержал победу. Каждый ликует, что ясно отображается на их лицах. Каждый, кроме одного.
Папа становится по центру поля, призывающим жестом руки дает сигнал своим людям. Образованное позади него полукольцо Спасителей снова расступается, чтобы вперед вышел
он.
«Дуайт».
Избитый, с опухшим, как от пчелиного жала, лицом он высматривает среди всех только меня. Когда его взгляд все-таки достигает цели, брови Дуайта мученически изламываются. Ему жаль.
«Он не знал о засаде».
Указательным пальцем папа подзывает меня к себе. Я неохотно подхожу к нему. Он не выглядит гневным, обеспокоенным — он радостный. Видимо, уже распробовал победу на вкус, так что ненависть родной дочери не колышет его.
Мне кажется, что сейчас все закончится для общин; для меня; для нас. И даже внезапное осознание того факта, что это мой отец, не дает мне почувствовать себя в безопасности.
Стоит мне оказаться в паре метров от него, как отец подносит рацию к лицу и продолжает вещать тираду:
— Угадай, что я еще сделал. Я привел твоих старых друзей! Помнишь своего приятеля Юджина? Так вот он сделал этот день возможным, когда расстрелял некоторых моих людей. Но ничего, их еще много. То же самое касается Дуайта. Если тебе интересно, он не специально вас подставил. Нет, он просто ничтожество и неудачник по жизни, а теперь он будет стоять и смотреть, как вы умираете. И ему придется с этим жить. Сегодня мы устроим зачистку, Рик. И дальше твоя очередь. Никто не желал войны. Тебе просто нужно было принять порядок вещей, но что есть, то есть, — вынимает из-за пазухи пистолет и направляет его на Дуайта. — Поздравляю, Рик. Три, два, один.
Спасители ступают вперед. Я прижимаю ладони к лицу, но сквозь щели меж пальцев наблюдаю за происходящим. Внезапно выстрелы не наносят урона. По крайней мере, не нашим. Убираю руки от лица, чтобы разглядеть получше поваленные тела Спасителей. Оставшиеся человек двадцать поспешно отбрасывают оружие и поднимают руки над головами.
С неимоверным испугом смотрю на отца; к счастью, взорвавшиеся осколки задели только его руку. Я застываю на месте и наблюдаю за его попытками скрыться. Юркает за припаркованные грузовики, и я в растерянности высматриваю его где-то поблизости.
«Оружие не могло стать неисправным само по себе. Неужели?..»
На губах Юджина появляется самодовольная ухмылка, хотя на долю секунды он поднимает брови в явном удивлении: сам не ожидал, что сработает.
— Юджин…
— Ты была права, я должен был помочь.
Вздыхаю с таким облегчением, чуть не бросаюсь ему на шею, но вспоминаю о раненном отце. Шепчу слова благодарности Юджину и скоропостижно бросаюсь по следам папы.
Оставшиеся в живых Спасители сдаются, и Рик спешит догнать папу. Я останавливаюсь у грузовиков, чтобы последовать за Граймсом. Мы отказываемся у одинокого дерева, откуда доносится тяжелое дыхание отца. Я решаю не вмешиваться, как обещала Рику, и дать ему возможность поступить, как он считает верным. Делаю пару шагов назад, чтобы не быть вовлеченной в разборки, но пистолет держу наготове. Если Рику понадобится помощь, он может рассчитывать на меня.
Я с трудом втягиваю воздух, руки дрожат. Я так много раз говорила всем и себе в том числе, что смогу, если что, прикончить отца. Но сейчас я готова рассыпаться по крупицам от одной мысли о приближении этого момента.
«Ты справишься, Челси».
Рик производит выстрел, приходящийся в ствол дерева, и бросает оружие, когда понимает, что патронов не осталось. Отец, по-видимому, слышит стук оружия о землю: Рик безоружен, значит, он может нанести удар.
Выходит из укрытия, хватается за свою биту, как за жизнь, и готовится обороняться, но Рик поднимает руки и просит дать ему десять секунд, чтобы все объяснить. Ради Карла.
— Карл сказал, что мы можем обойтись без войны.
— Он ошибался.
Глаза папы слезятся. Я все это время таилась за открытой дверцей одного транспортного средства. Когда наступает, по моему мнению, подходящий момент, я выхожу из укрытия и резонирую:
— Нет, он был прав.
При виде меня папа облегченно выпускает воздух из носа, нежно произносит мое имя и качает головой. Мне не составляет труда определить сожаление. Он жалеет обо всем, кается, собирается просить прощения.
Взмах ножом. Лезвие проходится вдоль папиной шеи, и он валится на колени, хватаясь за горло. Его напуганный и страдальческий взгляд задерживается на Рике.
— Смотри, что ты сделал, — хрипит он. — Карл ни черта не понимал.
Я валюсь на колени следом за отцом. Он прижимает ладонь к горлу все плотнее, но крови меньше не становится. Какое-то время папа, задыхаясь, таращится на Рика с нахмуренными бровями, двигает губами и что-то шепчет. Найдя глазами меня, он больше напоминает «Маску Скорби». Мышцы его лица расслабляются, я читаю по губам:
«Люблю».
Меня разрывает от крика внутри. Он вырывается из глотки вместе со звуком завывания, я зарываю лицо в ладони, чтобы не видеть, как папа теряет сознание и медленно умирает.
— Папа!
***
По мнению почти каждого, папа не заслуживал оказаться в лазарете. Граймс тогда посмотрел на меня опухшими глазами и промямлил сквозь слезы, что не хочет лишить меня отца; что Карл не этого хотел, и что я слишком много потеряла. Я была несказанно благодарна ему. За все. Мы даже обнялись… не знаю, что ли по-семейному? Я почувствовала, как мир перевернулся обратно — с головы на ноги. Все наконец нормализовалось. И я могу вздохнуть спокойно.
За дверью палаты стоят Дэрил и Клэр в ожидании меня. Я их попросила подождать: папа только вчера сюда попал, швы не затянулись. Он в безобразном состоянии. Но жив.
Белые стены, потолок, пол вызывают тошноту: я находилась в этой палате прежде, и воспоминания не из лучших.
— Я просила… — бормочу и подхожу к койке отца. В щемящем сердце, как мне кажется, сжимаются все сосуды; в мозг не попадает достаточно крови, и из-за этого сознание плывет. Я потираю бледное лицо и стараюсь снять неприятные ощущения, что не очень-то помогает. — Я просила остановиться. Этого можно было избежать. Но ты хотел власти! — срываюсь на крик, когда вижу, что глаза отца по-прежнему закрыты. Мне хочется, чтобы он расплющил веки, посмотрел на меня и понял, что да… да, я его ненавижу. И слова Карла, Рика были правдивы, а папа был слепым придурком, который отказывался это принимать. — Ты говорил, что помогаешь людям; защищаешь их, — мысли стремительно несутся вслед друг за другом. После каждого предложения я затягиваю паузу и позволяю себе подобрать наиболее подходящие слова. — Ты говорил, что у тебя были планы на Карла. Так почему же ты не сделал все возможное, чтобы единственная надежда на светлое будущее осталась жива? Почему?! — раздраженное из-за постоянных криков горло саднит пуще прежнего. Я захлебываюсь слезами. Но не от физической боли. — Ты не смог защитить Карла… Ты не смог защитить своих людей. Ты не смог защитить себя! Меня! Или
маму! Ты провалился как лидер, как отец и как муж, — подытоживаю я сиплым голосом. — Если ты умрешь, мне будет плевать. Я выживу. И не сдохну, пока не буду сама к этому готова.
И вдруг из приоткрытого рта доносится хрип. Заплаканная я не могу и пальцем дернуть — теряю равновесие и падаю на пол. Мне сразу вспоминается обращение матери. Как сквозь закрытые глаза она сперва начала хрипеть и рычать, а потом… когда открыла их, я не сомневалась, что она мертва.
Сотрясаясь от плача, ползком отодвигаюсь от койки и кладу руку на кобуру. Замираю и наблюдаю за его дальнейшими действиями.
Папа переворачивается на бок, но не открывает глаз. Я немного унимаюсь.
— Откуда…
Моя грудь нервно поднимается и опускается. Я не перебиваю отца и его хилые попытки разговаривать.
— Откуда рана на руке…
Меня задевает, что, скорее всего, он все слышал. И после сказанного интересуется лишь ранами. Было бы не так грустно, если бы он их не видел ранее. Его запоздалая забота заставляет меня ответить ему с нескрытой враждебностью.
— Твой человек напал на меня. Ты наверняка нашел ее труп в лесу.
Он молчит. Я уже задумываюсь о бесперспективности беседы и собираюсь покинуть палату, когда вдруг раздается очередное хрипение:
— Палец…
Глаза на влажном месте. Мне становится невыносимо горько от того, что я отвечаю на его вопросы так сухо; и после этого должна буду уйти, и забыть о нем.
— Один сукин сын отрезал его.
Воцаряется мертвое молчание.
— Прости… — последнее, что он произносит перед моим уходом.
Меня уже поставили на уши новостью, что когда отец очухается, сразу же попадет в специально заготовленную камеру в подвале. И только через одиночную решетку, торчащую из фундамента, будет пробиваться хоть какой-то солнечный свет. Я могу навещать отца. Но не хочу. Поэтому я решила перебраться в Святилище. Клэр не захотела оставлять меня одну и попросила взять ее с собой. Я была не против. Мы с Клэр уже собрали вещи, которых у нас не так уж и много.
Спасителям после ликвидации диктаторского режима нужна твердая рука, чтобы восстановить общину. И я этим уже успешно занялась, начав процесс с того, что поставила всех Спасителей перед фактом сразу после свержения моего отца. Я буду новым лидером, и тех, кого новый порядок не устраивает, пожалеют об этом тотчас. Рик стал за меня горой и сказал, что верит в меня.
«Ты так рвешься помогать людям — прямо-таки спасительница. Может, хоть оправдаешь название группы. Я верю, что ты действительно будешь помогать и спасать людей, пусть ты еще слишком юна».
Стоит мне только закрыть дверь, как меня чуть не сбивает с ног Клэр. Дэрил быстрым шагом подходит ко мне и треплет волосы. Он не так часто улыбается, особенно в открытую, но когда он это делает, я не могу не ответить тем же. Мы обмениваемся улыбками, после чего Диксон так же обнимает меня. Касания обжигающе холодные: вопреки теплу, которое они дарят, сцена с папой не дает мне покоя. Из-за стресса я зябну и покрываюсь мурашками. Клэр прижимается ко мне только сильнее, как пытаясь согреть, и я сквозь слезы выдавливаю улыбку пошире. Наконец-то, после всего, я чувствую себя счастливой.
Может, отца у меня больше нет, но у меня есть эти люди.
***
Пристань обливается последними лучами солнца на закате. Мои ноги омывает прохладная речная вода, иногда ударяющая выше икр волнами. Ветер содрогает реку, листву деревьев подле берега, мои волосы. Я умиротворенно смотрю куда-то перед собой, даже когда по руку от меня появляется чей-то силуэт.
Он садится рядом со мной, окунает стопы в воду и сначала тушуется от ее температуры. Я посмеиваюсь, поднимая глаза к розоватому небу, обволакивая потихоньку уходящие из виду тучки в какой-то мере лиричным взглядом.
— Это облако похоже на морду собаки. Нет, подожди, уже не похоже. Скорее, на какую-то ракушку.
Карл продолжает высматривать в небе таинственные фигуры, которые я вижу.
— Больше похоже на тортилью.
— Погоди, это ромашка!
Карл поворачивается в мою сторону с видом ворчливого взрослого, не понимающего, каким образом я увидела в сгустке конденсированного водяного пара цветок. В эту же секунду меня снедает чувство сожаления: зря я, наверное, это выдала. Теперь буду казаться чудачкой.
Но Карл мгновенно входит в раж и подыгрывает:
— Ладно, твоя взяла. Ромашка так ромашка.
В голове всплывает не лучшее воспоминание: Молли очень любила ромашки. Почему-то меня обуревает невероятное желание произнести это вслух. Я добавляю, что моими любимыми цветами всегда были фиалки, потому что я с детства обожала фиолетовый цвет. Карл не отрывает глаз от воды, пока придумывает очередную едкость, и судя по тому, как долго он размышляет, он формулирует сложное и длинное предложение. И все, чтобы выдать что-то наподобие: «Любить цветы исключительно из-за того, что они фиолетового цвета? В этом вся ты, дурында».
Невозмутимо закатываю глаза, намеренно показывая, что своим сарказмом он меня не задел. Но в глубине души я очень рада, что он пошутил. Я скучаю по его подколам.
— Мне давно было интересно узнать, какие у тебя любимые цветы. Лилии?
Пожимает плечами.
— Не знаю. Все цветы красивые.
— У твоего дома была рассада лилий, вот я и подумала, что ты их очень любишь. Каждый день посещаю твою могилу, цветы начинают засыхать, и я задумалась, а может мне посадить что-то? Подарить жизнь чему-то новому. В конце концов, живые цветы лучше мертвых, правда?
Карл ничего не отвечает. Что меня почему-то не смущает. Я ожидала продолжительного молчания после риторического вопроса. По правде говоря, каждая реплика Карла заранее известна мне. Как и его следующий вопрос.
— Как долго это будет продолжаться?
— Ты о чем? — уточняю я, не потому что не поняла, к чему он клонит; скорее, чтобы придать хоть какого-то маломальского реализма диалогу. Сама уже схожу с ума от предсказуемости происходящего, так, может, после внепланового вопроса что-то немного изменится.
— Ты не можешь отпустить меня.
Отрешенно смотрю, как слабый луч солнца выхватывает из грядущей темноты сотни мальков, пробирающихся меж водорослей и камней.
— Мне хочется, чтобы хоть где-то мы были все еще вместе, — безотрадно объясняю я. — Не в жизни, не в смерти… ну хоть во сне. Мне так становится легче. Я потеряла Мэтта, и в моей жизни появился придурок в шляпе шерифа. Ты вернул мне надежду на светлое будущее. Я не могла не влюбиться в такого парня.
Я не поднимаю голову, но знаю, что он самодовольно ухмыляется; конечно же, мои откровения подкармливают его эго. Несмотря на это, говорит Карл несмело:
— Ты мне тоже нравишься, Челси.
