Butterfly

Юнги проснулся от головной боли, медленно поднимаясь и оглядывая пустое темное помещение. В голове возник вопрос: какого черта череп раскалывается так, что кажется в самом деле вот-вот сломается? Позволит людям лицезреть отравленный мозг адвоката, который еще со вчерашнего вечера отказался вообще думать, размышлять и понимать. Видимо серое вещество решило взять отпуск, иначе никак нельзя было объяснить то, что мужчина нажрался как слабоумный школьник, отключившись прямо на полу в кухне. Холодный кафель заставил Мина вздрогнуть при соприкосновении с ним. Неприятный мороз прошелся не только по комнате, но и внутри Юнги, дразня само сердце и остальные внутренние органы. С приходом чувств, адвокат почувствовал и сушняк, и похмелье. Все разом свалилось сверху как тяжелый булыжник, но кинув взгляд на часы, Мин заметил, что проснулся довольно рано и успевает собраться на работу. Все-таки разрабатываемый и установленный за несколько лет режим давал о себе знать даже тогда, когда мужчина один выдул большую бутылку благородного коньяка, который когда-то подарил ему клиент с легким, но прибыльным делом. Юнги запоминал свои дела только так: по многочисленным залежам алкоголя на полках и кучи нераспечатанных коробок конфет. Люди всегда живут стереотипами, ни разу даже не соизволив спросить: а любит ли адвокат вообще бухать и заедать всё шоколадом? Не любит, но вот парадокс — вчера он именно этим и занимался. Мин с тяжестью привстал, чуть качнувшись и взявшись за голову. Пульсирует так, будто внутри кто-то оставил телефон за беззвучном. Мужчина прошел пару шагов к спасительному ящичку с аптечкой и достал обезболивающее средство, обычно помогающее ему прийти в себя после долгой работы ночью. Низкий стеклянный стакан, в котором Юнги растворил всё это дело напоминал о коньяке, его неприятном вкусе и эффекте, который мужчина обычно презирал. Небольшой рвотный рефлекс подкатил к горлу, но чёрноволосому было отчасти всё равно, ведь боль в башке волновала куда сильнее, чем какие-то игры разума с тошнотой. Подождав, пока все это шипение прекратится, Юнги взял стакан и залпом выпил содержимое, немного захрипев после этого и дёрнув головой. Надо идти приводить себя в порядок, иначе на работе его просто не пропустят в здание, приняв за бомжа или пьяницу. Мужчина подошел к зеркалу в ванной и глянул на себя. В голове застыл очередной вопрос: как ты в такое превратился, Мин Юнги? Растрепанные чёрные волосы, спадающие на лоб и глаза, ссадина над бровью, опухший нос от вчерашнего удара, который адвокат и хотел забыть, запить, забить, но мало что получилось. Два больших бездонных космоса под глазами ярко-фиолетового цвета делали Юнги похожим на какого-то лютого наркомана, еще и в совокупности с бледной кожей и почти всегда обветренными губами. Как будто он только что вколол себе шприц героина в руку и счастливый пошел на улицу. Но вот оно самое главное отличие Мина от наркомана: чувство счастья и эйфории, которое покинуло его еще очень много лет назад. И таблетки, шприцы и всё в целом заменял ему один единственный препарат — Чон Чонгук. Мальчик с детским лицом и взрослым умом, с красивыми большими глазами и мягкими, как зефир губами. Юнги смотрел на себя, но в зеркале видел его. Видел эти полные слез глазницы во время того, как прокурор прописывал адвокату очередной удар. Мин помотал головой. Он всегда считал себя полным эгоистом еще с тех времен, как разучился доверять людям, разучился проявлять сочувствие, которое обернулось для него карой и точным смачными ударом в челюсть. Точнее, в спину. И если бы только это был переносный смысл, было бы куда легче. Мужчина стянул с себя вчерашнюю одежду, оголяя худое тело, разминая плечи, затекшие от неудобной позы в процессе сна, включая горячую воду, практически кипяток. Он чувствовал холод внутри себя и хотел хоть как-то добавить тепла, становясь под обжигающие струи воды, прикрывая глаза, подставляя лицо и приоткрывая губы. Юнги растерян и потерян, не может разобраться в себе, как будто мужчина вернулся в свои роковые двадцать лет, когда только-только пришел стажироваться в прокуратуру. Тогда он прошел девять кругов ада ещё и несколько раз и кажется, что снова становится на стартовую линию, замечая перед собой обжигающие стенки адской пучины, всматриваясь в дьявола, который пристально сужает свои прищуренные глаза, позволяет губам расплыться в улыбке с легкими ямочками на щеках. Еще никогда Сатана не был с такими конкретными очертаниями лица. Но для Мина дьявол был только один. Вдоволь насладившись душем и закончив с самобичеванием, Юнги вышел из ванной, обернув полотенце вокруг бедер, направляясь в комнату, чтобы одеться. Через какие-то минут пятнадцать мужчина уже аккуратно завязывал галстук на светло-голубой рубашке, смотрясь в зеркало. Лучше, чем было утром, однако признаки избиения и недосыпа скрыть так и не удалось, да и плевать Мин хотел на это всё. Внутри него зародился план, с появлением в голове которого адвокат связал лишь то, что действительно изменился за это время. Он желал найти Чонгука, запереть его в каморке с собой и мучать, пытать, пытаться вытащить из юноши нужную информацию, а потом насладиться его губами, руками снова гулять по любимой медовой коже. Да, Юнги скучал и признавал это. Впервые на несколько лет признал то, что чертовски зависим от парня с шоколадными волосами. С этими мыслями адвокат накинул пиджак, взяв портфель и направляясь к двери, в ту же секунду открывая ее и замирая в удивлении. Перед ним стояло несколько полицейских — сзади машина с выключенной мигалкой. — Добрый день, полиция Сеула района Йонсан, — отчеканил один из них, показывая удостоверение. Услышав это название, Юнги невольно вспомнил самого благородного работника данного участка за всё это время. — Да, я догадался. Чем могу быть полезен? — вежливо ответил Мин, вздыхая, — только давайте быстрее, я опаздываю на работу. Полицейский сохранил невозмутимый вид, делая какой-то непонятный жест двум остальным мужчинам, делающим пару шагов ближе к недоумевающему адвокату. — Господин Мин Юнги, вы арестованы, мы вынуждены отвезти вас в участок для дальнейших разбирательств, — снова заговорил он, а на лице у мужчины читалось только все то же удивление и раздражение. Но он не стал упираться, ожидая, что это какое-то глупое недоразумение или ошибка. Но зря.

***

— Чонгук, ты же ничего ему не говорил? — спросил Хосок, медленно шагая туда-сюда по небольшому офисному помещению и крутя между пальцами лакированную черную ручку с гравировкой. Юноша лишь вздохнул, находясь где-то в прострации, не желая думать и вообще даже существовать в данный момент. Всего за несколько дней жизнерадостный мальчишка превратился в побитого жизнью парня, бледного и без эмоционального. Как же все-таки судьба бывает жестока. — Нет, не говорил. — Ну ты же понимаешь, что я просто волнуюсь? Мало ли что могло быть, если бы он узнал обо всём раньше суда, правильно? — любезно продолжил мужчина, улыбаясь и подходя ближе, постукивая ручкой по поверхности стола, — ты точно не хочешь представить сторону обвинения? Чонгук ничего не ответил, лишь снова почувствовал этот спазм внутри, будто много бабочек моментально превратились в ядовитых змей или пауков. — Нет. — Это будет хорошая возможность продвинуть тебя по статусу! — воодушевленно воскликнул Хосок, однако почувствовав на себе злобный и немного обреченный взгляд Гука, тут же замолчал, поставив стул перед ним и приземляясь, упираясь локтями в колени. — Послушай, Гуки, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но ты должен думать о том, что в первую очередь исполняешь свой долг перед страной. Да, с самого детства всех детей, особенно сыновей, учат тому, что долг перед родиной, отстаивание чести — самая главная часть и обязанность жизни. Но куда делась любовь? Куда делись семья и дом? Куда, черт возьми, делось счастье? Ведь если человек несчастлив, вряд ли он будет рад тому, что своей собственной жертвой делает хорошо стране, скорее он будет хотеть сжечь её к чертовой матери, не оставить и следа на этом большом приплюснутом с двух сторон земном шаре. Чонгук вздохнул, понимая, что Хосок не хочет ничего плохого, а уж тем более не отвяжется из-за долгого молчания: — Я понял. — Ты придешь на суд? — смягчая и делая голос тише спросил главный прокурор, вглядываясь в глаза Чона, казалось бы, так нежно и понимающе, что даже юноша почувствовал, как внутри немного тает лёд. — Приду, — чеканит Гук и встает со стула, — извините, прокурор Чон, я сегодня уйду пораньше, надо подготовиться. И юноша не дождался ответа, выходя из офиса. Впрочем, Хосок не торопился отвечать, лишь чуть усмехнулся, снова легонько ударив кончиком ручки о стол. Чонгук приехал к себе домой, сразу же садясь на корточки и поглаживая встречающую его собаку по голове, целуя в мохнатую макушку и проводя пальцами по мягкой шерстке на спине: — Привет малыш, даа, папочка дома! Я принес тебе вкусняшек, — с этими словами юноша слегка улыбнулся, проходя на кухню и роясь в только что принесенных пакетах: — Сейчас я дам тебе косточ- Прокурор повернулся, замечая в зубах у Персика темно-синий мячик, который еще в самом начале псу подарил Юнги. Сердце снова сжимается, парень просто не может выдерживать такую реакцию на абсолютно все мелочи, связанные с адвокатом. Чонгуку надо отпустить. Отпустить и забыть, да поскорее, поэтому завтрашний суд, возможно, будет для юноши только настоящим спасением. Гук прошел в свою комнату, садясь за компьютер и решая немного отвлечь себя какими-нибудь видео или сериалом. Завтра он впервые придет на суд как присяжный, поэтому готовиться и зубрить речь вечером не приходилось. Взяв себе пару пакетов свежезаваренного рамена, парень развалился на кресле, открывая браузер и поисковую систему. Вдруг на глаза попадается объявление о продаже участка на районе, уж больно знакомом названием. Чон стрельнул взглядом на рядом лежащую бумажечку, данную Хосоком довольно давно и вдруг выпрямился, взяв ее. Названия районов совпадали, и парень заинтересовался, кликая на ссылку с продажей. «Район Инчхон был сформирован еще в 1995 году, когда впервые здесь начали строить частные комплексы» Чонгук прожевал накрученную на вилку лапшу и чуть скривился: — Хрень какая-то, — бросил он и отъехал от компьютера, решая пойти включить новости, которые именно в это время и шли. Несмотря на то, что парень по натуре был очень инфантилен, любил мультики и фильмы про супергероев — ни один выпуск новостей за всю свою жизнь не пропустил. Прокурор взял пульт, включая на нужном канале и тут же замер. «Сегодня был арестован известный двадцатисемилетний адвокат Мин Юнги» Чонгук увидел на экране то, как мужчину ведут сквозь толпу разъяренных журналистов, лицо его закрыто черной маской, однако, как только Мин сталкивается взглядом с объективом камеры, он трясет головой, смахивая эту тряпочку со своего лица и двигает губами. Чон пытается повторить движения, чтобы узнать слова. «Я тебя люблю» Юноша останавливается, сжимая губы. В репортаже Юнги уводят в здание, а Чон резко садится на корточки, обнимая свои колени и утыкаясь носом в них, пытаясь сдержать накатившие слезы. И я тебя, и я тебя, Юнги, но что я могу сделать? Что делать, если ты обманывал меня? Что я могу сделать со своими чувствами, если они никому в этом мире не нужны?

***

Трое мужчин в длинных черных мантиях вошли в просторное светлое помещение судебного зала. Как только судьи присели за свои места, остальные люди, находящиеся там тоже приземлились на сидения. Включая Чонгука, сидящего в толпе присяжных, Хосока, выполняющего роль прокурора и Юнги, находящегося на месте, которое никогда не мог представить себе. На скамье подсудимого. — Прокурор, прошу вынести обвинение, — командным голосом произнес главный судья, обращаясь к Хосоку, который тут же привстал со своего места, слегка улыбаясь и останавливая свой взгляд на Мине, который выглядел непоколебимым, но внутри хотел разорвать в клочья каждого, кто сейчас палит на него своими выпученными глазами. — Мин Юнги совершил более пяти преступлений, начиная с зимы 2013 года. Он намеренно убивал жертв, пополняя количество раскрытых дел в своей копилке, чтобы добиться более высокого поста. По залу прошелся легкий гул, но остановился сразу же, как только судья легонько стукнул молотком по специальной дощечке. — Он перетасовал доказательства, подменив их и спрятав нужные, камеры наблюдения могут показать вам этот процесс кражи их из архива, а потом возврата, только уже совершенно других, — в этот момент Хосок нажал кнопку на небольшом пульте, включая запись на большом проекторе. Зубы Юнги скрипели сильнее обычного, но он совершенно не подавал виду, смотря в упор на Хосока, стараясь узнать, где тот самый кратер желчи и алчности, которая выливается из него как горячая лава. — Таким образом, Мин Юнги обвиняется в статье 250 уголовного кодекса об убийстве и так же статье 155 о мошенничестве и подмене показаний. Чонгук практически не слушал. Он смотрел на Юнги, понимая, что не дождется ответного взгляда, понимая, что это всё правда и никакой драный сюжет не повернется в пользу главных героев, как это бывает в фильмах. Дальше Гук совсем отключился от реальности, просыпаясь только тогда, когда судья громким звонким голосом объявил страшную роковую новость: — Мин Юнги лишен квалификации и приговорен к двадцати годам лишения свободы по первому суду, — объявляет он и по залу снова проносится гул, состоящий из фраз, что ему так и надо, что эта мразь заслужила такое наказание. Но Чонгук не мог присоединиться к ним. Парень считал себя жалким и слабым, ведь даже зная, что это правда, имея на руках доказательства, юноша всё равно как ребенок тянется к Мину, хочет забрать его отсюда и избить каждого, сделавшего ему хоть немного больно. Он видит, как Юнги уводят. На лице бывшего адвоката ни одной эмоции. Неужели он не может просто прямо сейчас поднять взгляд и многозначительно посмотреть на Чонгука, чтобы парень все понял? Что Мин не виновен, что его подставили и прямо сейчас Гук должен в этом разобраться. Но нет. Черноволосый все так смотрит себе под ноги, не двинув ни одной мышцей лица. Значит он правда виновен?

***

Дальнейшая жизнь Чонгука покатилась в полную бездну отчаяния в тот момент, когда оказалось, что убийства не прекратились. Засадив главного преступника, они не избавились от маньяка, с каждым разом использующего все более изощрённые способы для того, чтобы убить свою жертву. Значит их было несколько? Все это время их было, черт возьми, больше? Прокурор уже не мог справляться со всем, что давит ему на голову, каждый вечер сидя за столом у себя в офисе, просто от нежелания возвращаться домой, всматриваясь в эти когда-то счастливые глаза очередной убитой вчерашней ночью девушки и понимая, что он просто не может никак помочь. Сидя здесь, утеряв любую возможность думать и логически размышлять Чон перестал быть профессионалом. Он стал никем и звать его никак. По крайней мере, именно такие чувства сейчас внутри Гука, бушуют и бурлят, как настоящее море во время шторма. Именно то, на картинах Айвазовского, на которое смотришь и чувствуешь безвыходность, страх перед стихией, желание убежать поскорее и не смотреть на это полотно. Судьба работает даже похлеще самой разрушительной волны и Чонгук сейчас медленно идет на дно, уже давно забыв, как легко и спокойно дышать. В один момент он решает бежать. Да, не героически, да, такие люди не становятся достоянием нации и всеобщими любимчиками, но другого выхода он не видел. Либо сойти с ума в этой груде нераскрытых дел, новых убийств и криков жертв, либо струсить, сваливать отсюда поскорее и начинать новую жизнь, с новым именем и новыми стезями. И Чон выбрал второе, навсегда закрепив за собой клеймо сосунка и труса. Но перед этим он хотел сделать кое-что. Юнги природнился тюрьме за несколько месяцев нахождения там. Его посадили в одиночную камеру, что для такого нерадивого социопата как Мин было скорее не пыткой, а облегчением. Мужчина много думал, размышлял, но больше всего его голова была занята Чонгуком. В глубине души он знал, что этот мальчишка рано или поздно докопается до правды. И верил. Каждую минуту и каждую секунду, находясь среди этих четырех стен он не терял надежды, которая никогда не была для бывшего адвоката лучшей подружкой. Юнги видел сны, в которых был рядом с Чонгуком и бичевал себя за то, что не держал его за руку достаточное время, нечасто проявлял нежность и заботу, редко обнимал и целовал любимые губы. А потому что был глуп и не понимал, что рядом с ним — счастье, которое Мин искал на протяжении своей жизни с переломного момента. Не сказать бы, что тюрьма, закрытые стены и решетка вызывает страх или ужас, когда внутри тебя живет вера, надежда, да и любовь тоже, которую Юнги наконец-то обнаружил. Спустя столько времени тупого игнорирования в лоб. Когда же людей отучат понимать всё в последний момент? Но вдруг все буквально рухнуло. Разбилось, как стекло с десятого этажа — на маленькие кусочки и вдребезги. Когда Чонгук пришел повидаться с Мином. Эти стеклянные со всех сторон камеры для встреч напрягали куда больше, чем сама камера, однако мужчина держался молодцом, пытаясь выдержать эту нависшую немую паузу между двумя людьми, связанных куда более тесными узами, чем преступник и прокурор. Юнги сразу увидел кардинальные изменения в Чонгуке: кожа перестала иметь оттенок мёда, похолодела даже, глаза потускнели, в них больше не сверкал этот детский огонёк. Чон перестал иметь детское лицо, теперь оно взрослое. И отчаявшиеся. — Я уезжаю, — вдруг произнес Гук, — навсегда. Юнги сглотнул, разомкнув сухие губы: — Поздравляю, ты выбрал местечко с морем? Чонгук поднял на него недоуменный взгляд: — Что? Юнги слегка улыбнулся, совсем немного поднимая уголки губ: — Ты говорил, что хочешь увидеть море. Прокурор легонько выдохнул, с особой грустью смотря на него, хлопая глазами и отмахиваясь от слезящихся глаз, чуть мотнув головой: — Нет, я… В общем… — Время истекло, прошу покинуть помещение, — скомандовал амбал охранник в практически разрывающейся от малого размера на нём рубашкой. Юноша запаниковал, сразу же забывая все слова и, собственно, то, что хотел сказать. Он посмотрел на Юнги, а тот улыбнулся. — Да, и я тебя любил, — хрипло произнес он и прикрыл глаза, а Чонгук, кажется, почувствовал, как мир рухнул. Перед отъездом Чонгук заехал к Чимину. С того времени ничего не поменялось. Рыжеволосый всё так же безвылазно сидит в своей комнате, практически не есть и не разговаривает, только начал смотреть телевизор, и то радует. Гук подошел к кровати, оставив на столе бумажку и выждав паузу, сказал: — Если что-то случиться, звони пожалуйста, ладно? Я уезжаю, но готов приехать в любую секунду, если понадобится, — услышав в ответ тишину, Чонгук сжал губы и встал, неловко махнув рукой, — тогда…пока? А Чимин повел головой, впервые так сильно желая сказать что-то очень важное, что-то, вырывающееся из сердца: — Юнги, ведь, невиновен. Ветер раскачивал деревья над кладбищем в тот момент, когда Чонгук медленно ступал по высохшей траве, взглядом уловив нужное место. Подойдя к гранитному камню, он вдохнул, еще раз, в который раз прочитывая роковые буквы, ножами режущие всё изнутри: «Ким Тэхён» — Тэхёна, мне тяжело, — тихо говорит Чон, садясь на корточки перед огражденной могилой, — мне очень тяжело, я скучаю по тебе. Ты всегда был рядом, а теперь я не знаю, что мне делать. И Чимину…очень и очень плохо. Тихо повторял прокурор, смахивая слезы с лица, а потом вовсе срываясь и снова позволяя детской натуре выйти наружу: — Я устал! Громко говорит он и утыкается носом себе в ладони, чувствуя неприятный ветерок на своей спине. Но в этот момент из туч проглянуло солнце, лаская заплаканные щеки Чона своими лучами, будто желая защитить его. Но, к сожалению оно никогда не сможет уберечь юношу лишь от одного: от самого себя.