Butterfly

Мне так нравилось смотреть, как играют дети. Как мячик прыгает туда-сюда, закатываясь иногда в богатые ярко-зеленые кусты. Как на лицах уличных ребят сияла ярчайшая улыбка, растянувшись на загорелых щеках. К сожалению, я не мог делать так же. Не мог радоваться солнечным лучам, подставлять под них свое лицо и наслаждаться нежными прикосновениями заботливого света. Я не мог смеяться, даже плакать не мог. Я был немым, и даже жаль, что не в прямом смысле. За слова тут порят, за слова тут бьют по рукам, отчего остаются ссадины и кровавые отеки. Я устал смотреть на свою кожу, а видеть противное месиво из засохшей багровой жидкости и где-то гнили. Я давно чем-то болен, но эти мужчина и женщина даже не хотят обратить внимание на то, что я чихаю каждую минуту. Я просто игрушка для ударов после очередной бутылки. Было время, когда я ещё разговаривал. Мне было совсем мало лет тогда, но тем не менее я любил спрашивать, любил интересоваться всем, что окружало меня. Жизнь имела краски — красивое полотно с узорами и солнцем в уголочке. Я рисовал такое часто, потому что видел. Сейчас же моя бумага исчерчена черным карандашом, единственным, который у меня есть. Я смотрел в папины глаза и звонко смеялся, как самый настоящий здоровый мальчишка. Сейчас я только слышу смех, вперемешку с руганью и криками из соседней комнаты. Всё перестало иметь смысл. Я живу только с мыслями о прошлом, когда каждые выходные ездил со своими любимыми родителями на море. Мы с папой ловили рыб, однажды я даже схватил за хвост такого длинного угря, что сам не ожидал. Но мы выпустили его, потому что я знал, что рыбки тоже любят жить так же, как и я. Сейчас мне нравится ловить птиц на подоконнике и отрезать им головы канцелярским ножом. Почему только мне должно быть больно? Почему только я должен откашливать всё больше крови с каждым разом? Я помню, как мы с мамочкой собирали ракушки, а потом делали из них бусы. Я подарил такие её, и она хвалила меня, называла самым прекрасным и любимым мальчиком. Но почему, мама, ты отдала меня? Почему я вдруг оказался в этом аду из сломанных игрушек и надежд? Почему вы с папой так поступили со мной? Вы ведь любили меня, а я вас. Вы говорили, что я чудо — которое появилось на свет, что благодаря мне вы всегда улыбаетесь и я так сильно хотел этого. Я хотел, чтобы моя мама была счастлива, чтобы ее прекрасные глаза никогда не были наполнены слезами. Я до сих пор помню их — невероятные. Я хотел, чтобы папа гордился мной, ведь я мечтал стать опорой и поддержкой для вас, мои дорогие родители. Но однажды, вы закрыли мне весь свет, оставив в этом ужасном противном месте. Тут все взрослые люди похожи на монстров. Я помню ту большую горгулью с шипами, вместо зубов и метровыми острыми когтями. Почему-то все звали её воспитательницей. Но я видел только ночной кошмар, который сопровождал меня каждый день. Утром и вечером. Во время дневного сна тоже. Я никогда не мог спать, потому что чувствовал, как она смотрит мне в спину своими кровью налитыми безумными глазами. Я знал, что она хочет избавиться от каждого, кто находится здесь. Я скучал по твоему вкусному супчику из морских ушек, мама. Там не готовили так, нет. Я исхудал очень сильно и много спал, потому что не ел. Я боялся, что эта ужасная горгулья подсыплет мне крысиный яд в тарелку. Иногда я воровал яблоки с кухни, чтобы хоть немного потешить свой желудок. Но однажды я попался на этом и впервые в жизни меня выпороли. Очень сильно. И не ремнем, а деревянной палкой от сломанного стула. Я плакал и кричал и именно после этого я понял, что в этой жизни твои чувства никому не нужны. Будешь рыдать — удары пойдут только сильнее. И тогда я замолчал. Навсегда. Дети называли меня немым мальчиком, а мне очень даже нравилось это прозвище, потому что никто не пытался со мной дружить. Я всегда сидел в отдельном углу и смотрел, как горгульи (которых уже стало целых две) ухаживали за остальными ребятами в этом богом забытом месте. Я знал и подозревал, что сюда попадают те, кто вёл себя плохо. Но я ведь любил своих родителей. Я любил их всем своим маленьким сердцем, а они бросили меня в эту ужасную бездну с ночными кошмарами. Я все ещё боялся спать. Иногда мне удавалось это сделать, когда становилось тише и монстры больше не ходили по коридорам. Я мог спокойно подумать о маме, постараться услышать её голос в своей голове и тогда мирно заснуть. Но каждый день я чувствовал, что меня хотят убить. Я ненавидел прогулки и всё время делал что-нибудь неправильное на них, чтобы меня отводили в одиночную коробку. Это я так называл её, потому что не знал настоящего названия. Горгульи пытались сказать мне его, но из их зубастых ртов я слышал только громкое рычание. Мне хотелось закрывать уши, но я не мог, потому что уже однажды получил за это несколько ударов палкой по рукам. Я сидел в одиночной коробке и чувствовал себя отлично. Наедине со своими мыслями, с планами побега, которые приходили ко мне с каждым днем всё быстрее. Я ненавидел находиться здесь. В этом заточении с брошенными детьми и их судьбами. И со своей судьбой…тоже. Но однажды всё изменилось снова. Я хотел и надеялся, что на этот раз чёрная полоса смениться на белую, но, кажется, жизнь решила совсем выкинуть меня из обычной полосы в тёмную непроглядную пропасть. Я уже не играл свою мелодию жизни, комбинируя белые клавиши с диезами и бемолями. Моё фортепьяно сломалось и перестало звучать. Меня отдали в дом. Он был намного меньше той тюрьмы, в которой я пробыл несколько круглых лун на небе. Когда меня завели, я сразу почувствовал резкий неприятный запах, который очень напоминал мне вонь из кабинета горгулий в белых халатах и с иголками. Там пахло практически так же. Я видел очень много разных стеклянных разноцветных бутылок. Сначала они даже понравились мне, и я очень захотел сделать какую-нибудь красивую мозаику, как учился этому с мамочкой, но вскоре я понял, что это такое на самом деле и стал бояться острых стёкол. Когда я впервые поднял взгляд на хозяев этого дома я не увидел на них лиц. Мне показалось это жутким, но не таким страшным, как безумные глаза горгулий и их скорченные носы. Я понимал, что, возможно, наконец обрёл покой и смогу нормально есть, спать, чтобы восстановить своё здоровье. Но нет. Я ошибался. И эта ошибка стоила мне всего, чего я имел на тот момент. Чистой нежной детской кожи, надежд, да и жизни тоже. Я называл их просто: женщина и мужчина. Я не был уверен в том, какого они пола из-за отсутствия лица, но я различал их по противным голосам. Они отвели мне небольшую постилку в углу комнаты прямо на холодном полу. Но я не жаловался, потому что знал: говорить запрещено. Но именно в тот день я понял, зачем они забрали меня из тюрьмы. Я выполнял всю работу по дому, при этом получая по рукам просто так. Я мыл посуду, чистил засоренные трубы и кормил их кота. Он был единственным существом, которое хоть чуточку имело краски внутри моей головы. Очень красивое трехцветное животное. Я не знал как его зовут, но мысленно назвал его просто «друг». Мы с другом часто разговаривали. Глазами. Но этого хватало, чтобы понять схожие мысли. Я видел внутри него тоску, такую же, которая засела внутри меня. Это было неожиданностью, но я заскучал по тюрьме. Там хотя бы были кровати и имелась хоть какая-то еда, а тут если мне и давали деньги, то только на новые стеклянные бутылки зеленого цвета и я не понимал зачем им делать столько мозаик. В те моменты, когда они посылали меня в магазин, я встречался с единственной женщиной, которая была для меня лучом света в ужасных условиях. Я называл её лилией, наверное, потому что любил эти цветы, а еще у нее имя было довольно созвучным, насколько я слышал. Она всегда угощала меня чем-то во время моих визитов, пропускала к себе в небольшую комнату и читала мне красивые сказки, которые писала сама. Я считал её очень умной и прекрасной, и лилия дала мне очень многое, за что я благодарен ей даже сейчас. Она занималась со мной понемногу, так как в школу я ходить не мог из-за мужчины и женщины, которые все деньги свои пропивали, да и держали меня как прислугу. Поэтому я часто пропадал у нее, незаметно занося новые стеклянные бутылки и оставляя их, потом снова убегая к своей спасительнице. Тогда я начал узнавать, что это алкоголь, что мужчина и женщина имеют лица, но для меня они подсознательно остались такими же противоположностями людям. Я получал очень много ударов и синяков, которые сильно расстраивали лилию. Мне было больно видеть её грустное лицо и как по щекам иногда капали слезы, когда она говорила, что ей очень жаль меня. А я обнимал её, потому что не понимал почему она грустит из-за меня. Ведь всё хорошо, когда мы вместе? Женщина и мужчина из моего дома били друг друга, били меня по очереди, не трогали только пушистого друга, который сам мог дать когтистой лапой кому-нибудь, да посильнее. Я крал книги и прятался в своем уголке, постепенно начиная читать всё больше и больше. И однажды на мои глаза попалась очень интересная книга, которую я смог осилить только тогда, когда мне уже стукнуло больше десяти лет. Честно, я перестал считать, даже забыл практически какого числа я появился на свет, потому что день рождения я никогда не праздновал. Для меня не было никаких праздников. Единственный день, который я считал для себя счастливым — это Рождество. Тогда мужчина и женщина уходили куда-то на целую ночь и возвращались только под утро или вечер следующего дня. Тогда я всегда много читал, часто гулял и проводил задушевные беседы с другом, лилия дарила мне шоколад, который я ел настолько нечасто, что его вкус всегда был новым для моего языка. Так вот, о книге. Я нашел её и начал читать, не дойдя до середины. Потому что меня, наконец, осенило. Я решил свою дальнейшую жизнь, потому что добрался до способа к поискам ключа от вечного замка на моей шее. И как же зря, что я не дочитал эту книгу до конца, не дойдя до очень важной части, которую мне потом пришлось испытать самому. С того момента я помню немногое, потому что подстраивал всё очень долго, а сам процесс произошел настолько моментально, что я всё время забываю. Тогда я подождал, когда женщина вернётся домой одна, чтобы сделать то, что запланировал. И я сделал. Я не почувствовал абсолютно ничего так же, как отрезал затупившим канцелярским ножом головы птичкам. Мне было никого не жаль. Потому что я наконец восстановил справедливость за эти долгие годы. Я помню только огромное количество громких звенящих звуков, яркие красно-синие огоньки, бьющие прямо в лицо. Видел много людей за раз, с лицами, а значит попал туда, куда нужно. У них была красивая синяя форма с вечно разговаривающим устройством на поясе. Я очень долго прислушивался и рассматривал его, пока сидел в светлом коридоре. Я слышал, что они обсуждают меня, но интереса не проявлял, потому что мне нельзя говорить. Я все равно не смогу ничего им ответить. — Слава богу, что мальчик оказался умным и вызвал полицию, — сказал один из больших высоких дядек, которых я видел часто в сериалах на приглушенном телевизоре в комнате мужчины. И правда, я поступил правильно, что вызвал их тогда, когда мужчина уже пришел домой. Он опять выпил слишком много алкоголя, чтобы соображать. И это пошло мне на руку. — Нам придется оформить его в детдом? Я уже слышал это слово и поэтому поднял взгляд, не сумев скрыть легкого страха. Опять в тюрьму? — Нет, не надо, — вдруг сказал более грубый, но разливающийся, как мёд, голос, — я заберу его к себе. Он слишком многого натерпелся, чтобы снова попадать в неприятности. И тогда кто-то опустился на колени передо мной. Я увидел мужчину с яркой улыбкой. И я ему тогда тоже улыбнулся. — Прокурор Ли, вы прямо сейчас будете заполнять документы? Тогда я впервые услышал это слово, а потом оно стало моим клеймом.

***

— Самолет с рейсом номер сто тридцать пять прилетел в место назначения. Просим всех пассажиров пройти на посадку, — прокомандовал монотонный женский голос, повторяя свою фразу еще на паре языков, что Чонгук уже успешно прослушал. Он был в своих мыслях и пытался придумать что же всё-таки скажет своим родителям по поводу того, что он вернулся из города своей мечты в родной Пусан. — Мам, пап, у меня был парень, который в итоге оказался серийным убийцей, его засадили в тюрьму, и я морально не справился с этим? — казалось бы, непринужденным голосом предложил сам себе прокурор и тут же недовольно выдохнул, — ну да, прямо так и скажу. Парень явно сейчас не был настроен шутить с самим собой и просто пытался абстрагироваться от мира, который он сейчас покидает. Прокуратура, небольшой домик в жилищном центре, кофе из любимого кафе по утрам, огромные кипы бумаг и близкие люди: всё это остается там, за пределами аэропорта Ичхон. Юноше придется смириться с этим и с пожизненным званием труса на ближайшие несколько лет, будучи осуждаемым самим собой. Что может быть хуже? Вечно слушать упреки в свою сторону от человека, которого никак не можешь отцепить или избавиться. Единственное, чему был рад Чонгук, так это ситуации с Чимином. Парень в любом случае будет поддерживать с ним связь, потому что рыжий сам прямо перед отъездом предложил забрать Персика себе. Возможно, это поможет ему хоть чуточку реабилитироваться после всего произошедшего и это не могло греть сердце молодому прокурору. Ах да, бывшему же. Голова Гука всё так же была занята Юнги. Как бы он не хотел и не пытался забыть все, что происходило — просто не мог. Парадокс, стадия тоски как-то очень сильно затянулась, поскорее бы перейти к принятию. Голова гудела из-за тысячи разных навязчивых мыслей и вопросов, однако на землю Чонгука вернуло еще одно объявление, прозвучавшее явно громче, чем остальные: — Уважаемые посетители и приезжие, прошу вас незамедлительно направиться к эвакуационному выходу из аэропорта! Нам поступило сообщение о том, что была обнаружена бомба. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие, наша группа оперативников уже отправилась на поиски. И кто бы мог подумать, конечно же сумасшедшие людишки, так трясущиеся за свою собственную никчемную жизнь повалили как тараканы, а Чонгук злобно вздохнул, глядя на потолок с яркими лампами и кусая губу: — Ну какого черта я даже уехать отсюда не могу?! Рявкнул он, раздраженно пробираясь сквозь толпу к вышеупомянутому выходу, как вдруг кто-то резко дернул его за руку, буквально затаскивая в какой-то узкий коридор, ведущий явно в другую сторону. Чонгук не растерялся, в одну секунду заламывая незнакомцу руку, однако не тут-то было — мужчина в темном капюшоне резко развернулся и сделал запланированный прокурором прием, только в обратном направлении. Гук тихо промычал от легкой боли и злобно дернулся: — Отпусти! — Ты первый на меня напал, — послышался приятный слуху голос, немного высоковатый для взрослого мужчины. — Я первый? Ты меня куда-то утащить пытался! — возмутился Чонгук, все еще пытаясь выбраться из цепких лап незнакомца. — А, точно, чуть не забыл, — воскликнул он и снова схватил Чона за руку, потащив за собой по этому пустому коридору. Юноша испуганно вцепился в свою дорожную сумку, пытаясь хоть отчасти разглядеть лицо странного парня. — Тебя тяжело тащить, выкинь этот балласт, — с выдохом предложил незнакомец, на что Гук сразу же выкрикнул: — Ни за что, там мои вещи! Между прочим, много классных кроссовок! Парень услышал только раздраженное цоканье перед тем, как они выбежали на подземную стоянку. «Похититель» одним нажатием на что-то внутри кармана разблокировал чёрную неприметную иномарку и выкрикнул: — Садись! Чонгук помедлил, однако на секунду подумал, что терять ему нечего и пожал плечами, запрыгивая на второе водительское сидение, перед этим положив багаж на заднее. — Ты кто вообще такой? — тут же поинтересовался прокурор, во время того, как незнакомый мужчина заводил мотор и выезжал из стоянки. — Потом скажу, пристегнись только, — тут же добавил он, снимая с себя капюшон и открывая вид на красивые, немного растрёпанные блондинистые волосы. В этот момент Чонгук мог осмотреть профиль нового знакомого и приметить, что он смахивает на какую-то мужскую модель с слегка накаченными губами. — Зачем пристегиваться? Я никогда не- В этот момент ответ на вопрос буквально вылетел, потому что водитель нажал на газ так сильно, что Чонгука даже вжало в сидение и он словил небольшой шок, аккуратно пристегиваясь и сглатывая. Новый знакомый виртуозно работал с рулем, быстро вылетая из зоны аэропорта и легонько дрифтуя на повороте, выехал на трассу. Всю поездку они не говорили, возможно потому, что Гук был испуганно вдолблен в сидение, так и не отлипая от него после такого резкого быстрого старта. Да и вопросы все как-то из головы вылетели просто в один момент. Они приехали довольно быстро, вернее, Чон даже не считал, потому что дышать боялся, но ему так показалось. Мужчина припарковал иномарку около какого-то небольшого двухэтажного здания с съемными квартирами и вышел. Гук последовал его примеру, не сводя взгляда с интересного знакомого. Блондин обошел чёрную машину и достал из багажника другой номер, тут же меняя их. Прокурор снова удивленно уставился на него, уже допуская мысли о том, что он вот так легко дал себя украсть какому-нибудь маньяку. Но этот высокий широкоплечий парень-модель не выглядел как-то особенно угрожающе. Чон молча последовал за ним на второй этаж, подождал пока откроется дверь и переступил порог небольшой уютной квартирки, сразу же снимая кеды и поставив сумку на пол. С первого взгляда видно, что не обжитая, видимо хозяин очень часто меняет места жительства. Вопрос сам как-то подкатил к горлу в тот момент, когда блондинистая башка скрылась за углом. Чонгук аккуратно ступил по коридору, заглядывая в комнату и кашлянул, пытаясь настроить себя на серьезный тон, но блондин его перебил, высовываясь из-за невидимой области с пакетом приправ в зубах: — Раменчик будешь? Гук хлопнул глазами и почувствовал сразу же куда-то испарившийся голод, поэтому кивнул, а потом зашел в предположительную кухню. -Я тебе куриный заварю, потому что говяжий сам больше люблю, — со смешком проговорил блондин, колдуя над быстрой пищей. Юноша подошел к столу, облокачиваясь на него и все-таки находя в себе силы спросить: — А кто ты такой все же? Парень в этот момент коротко промычал что-то, выплевывая упаковку, которую пытался открыть зубами и обернулся, одарив Чонгука легкой улыбкой: — Я Ким Сокджин, Чонгукки, будем знакомы!