Не так страшен черт, как его малютки

      Я не была истеричкой, поэтому в ситуациях, когда остальные истерили, я просто находилась в прострации от шока. Как и сейчас. То, что водитель «поймал» меня у самой двери выхода, что называл маму «мисс», что вез в неизвестном мне направлении, подкрепленное тем, что мама вообще не заказывала такси, приводило к неутешительным выводам. Все это связано. Все это пазлы единой картинки, которая не желала складываться в моей голове. Неужели я настолько тупая, что не способна сделать логичный вывод? Но, простите, из этого всего можно сделать самые различные и ужасно неприятные выводы.       Мама же сделала свой — ее дочь сошла с ума. По-другому мое поведение не объяснить, так ведь? Говорить маме про такси я не стала, все равно не поверит, еще и в психушку засунет. Кому я нужна, чтобы меня похищать, правильно?       Только вот меня это не успокаивало. Может, ошиблись? Может, на моем месте должен был быть кто-то другой? Может, в такси что-то напутали и послали машину не в тот день? Может?.. Нет, все это ерунда. Так много совпадений не могло быть. Но ведь, если бы я была кому-то нужна, на этом не остановились, правда? Меня бы догнали, нашли, с вечеринки забрали. Да что угодно бы сделали, но не сдались с первого раза. А таксисту было плевать на меня. Да, так и есть. Никто меня не собирался похищать. Что это тогда было? Плевать, не хотелось об этом думать. А пара таблеток успокоительного неплохо помогла.       В школу мне не надо было, поэтому я решила посвятить день учебе. Не часто такое бывало. Но это помогало мне отвлечься от неприятностей и вселяло в меня мысль, что я не совсем тупая. Выбор небольшой, точнее выбора вообще не было — программирование. Единственное, в чем я преуспевала — это создание программ и вообще различная работа с компьютерами. В будущем надеялась стать программистом. На самом деле я бы хотела быть художником, но мама сказала выбрать более приземленную мечту.       Но как только я села за ноутбук, мне вспомнилась вчерашняя вечеринка. Мой вчерашний провал. И так каждый раз, когда я бралась за что-то, напоминающее о школе. В конечном итоге, я бросила эту идею и отправилась в гостиную. Мама болтала с кем-то по телефону, наверное, с Йеном. Вероятно, обсуждали, какая я неблагодарная и к тому же сумасшедшая девчонка. И как только у такой прелестной женщины получилась такая ужасная дочь?       У входа я обнаружила скейт. Точно. Я про него и забыла. Черный, с большими зелеными инициалами Айзека Морриса. Надо было убрать в комнату. Хотя, я уверена, что мама даже не заметила. Не в ее стиле было на мою жизнь внимание обращать. По телевизору шли новости, худощавая блондинка вещала о том, что так и не выяснено, кому была продана башня Старка. Мама в сторону телевизора даже не смотрела, а мне не интересно. Политика меня не привлекала ни в каком виде.       Я направилась в сторону кухни, дабы осуществить мое желание поесть, по пути залезая в инстаграм. Ничего нового или интересного я не ожидала увидеть, но заметила уведомление о новом письме по электронной почте. Страница подписана — Эндрю Лейхи. Я еле сдержалась, чтобы не запрыгать от радости. Он не писал уже полторы недели.       Эндрю Лейхи, с которым мы вместе ходили в школу. С которым вместе занимались единоборствами. У которого я проводила все время с утра до вечера, когда уезжала мама. И с которым мы ясными вечерами, лежа на крыше его дома, открывали в небе новые Вселенные. Я бывала у него в гостях так часто, что его соседи всерьез считали меня его родственницей.       У Эндрю были богатые родители, все детство он провел с гувернанткой, но все же его родители находили время, чтобы побыть с сыном. Иногда внимание перепадало и мне, как лучшей подруге Эндрю. Когда мама уезжала, я часто оставалась у него ночевать. Мы любили построить где-нибудь в доме палатку из одеял, таскали туда съестные припасы, подушки и фонарики. А вечерами мы сидели на крыше его дома, и рассматривали созвездия. Эндрю видел их очень хорошо, в то время как я не могла различить в куче звезд определенные фигуры.       Несмотря на существенную разницу в социальных статусах, мы пошли в одну школу. Мы оба устроили родителям бунт. Только я просила, чтобы мама хоть раз напряглась для меня и отправила в элитную школу. А Эндрю требовал, чтобы его отправили в школу Америки, а не какой-нибудь пансионат Европы. В итоге, план сработал, и интересы наших родителей пересеклись — мы оказались в одной из элитных школ Америки. Успех наших бунтов в основном был заслугой Эндрю. Я видела, что моя мама так же не была равнодушна перед милыми глазками Эндрю и явно любила этого ребенка. На мои требования она могла бы спокойно забить, не обращать внимания, но стоило пару раз попросить Эндрю, так мама быстро поменяла гнев на милость. Мы были маленькие, но хитренькие.       Мы всегда считались на равных, и Эндрю никогда не принижал меня за счет того, что я девочка. Но при этом он все равно чувствовал себя ответственным за меня, защищал меня от других, хотя знал, что я сама, кому хочешь, в челюсть заехать могла. Я, может, и не была самой умной, но всегда была очень хитрой. Поэтому в детстве, когда Эндрю со мной не соглашался, частенько делала вид, что плачу, и он сразу становился шелковым, готов был хоть весь мир свернуть. Потом он, правда, понял, что, когда мне действительно больно или обидно, я не плачу, и перестал вестись на эту уловку. Но мне не составило труда придумать новую.       Мы оба не отличались хорошим поведением, любили нарушать правила и сбегать с уроков. Только в отличие от меня, Эндрю действительно интересовало все вокруг, поэтому и учился он в среднем на четыре-пять. Любой предмет, который мы начинали изучать, был для него интересен, он с радостью его изучал и получал хорошие отметки. Меня же в школе интересовали только определенные предметы, по которым я и старалась получать хорошие отметки, остальные предметы я сдавала только благодаря помощи Эндрю. Дело было не в том, что я не понимала, а в том, что я и не старалась понять. Остальные предметы, которые мне были интересны, шли у меня на ура. Другая ситуация была с физикой, предмет я знала хорошо, но учительница попалась на редкость ужасная. Поэтому физику я не любила из принципа.       Моя жизнь с Эндрю приобретала те краски, которых мне не хватало в семье. У меня словно был старший брат, который всегда мне помогал и поддерживал. Мы с ним одного возраста, но я всегда ощущала, что Эндрю взрослее. Не по цифрам в свидетельстве о рождении, не по росту и телосложению, а по силе его духа. Иногда мне казалось, что рядом со мной не мой ровесник-мальчишка, а опытный и мудрый старик, переживший многое в жизни. При этом он не произносил глубоких и пронзительных речей, просто я чувствовала его силу, словно электрический импульс.       Моя мама любила Эндрю, хотя он бывал у меня намного реже, чем я у него. Иногда мне становилось обидно, ведь Эндрю получал любовь своих родителей и почему-то забирал и любовь моей мамы. Но я запирала такие мысли где-то глубоко и радовалась дальше, ведь мама хвалила меня за это — за дружбу с сыном Лейхи. И я понимала, что, кроме семьи, его есть за что любить, потому что Эндрю Лейхи — и-де-аль-ный. У него получалось все, что бы он ни пробовал делать, сколько бы раз он не хулиганил, все равно умудрялся выйти сухим из воды, сколько бы он не пропускал школу, всегда хорошо учился. И главное — он имел умопомрачительную внешность, за которую ему прощались все несостыковки с образом идеального мальчика. У Эндрю угольно-черные волосы и глубокие синие глаза. Не та внешность, которую приписывают ангелочкам, но улыбка и сияющие глаза отбрасывали всякое сомнение в его совершенстве. Я много раз наблюдала, как пара комплиментов и улыбка могли убедить мою маму разрешить сделать то, что она мне многие месяцы запрещала.       Мы были отличными друзьями, хотя его родители чуть ли не поженили нас в детстве. Но мы были как брат и сестра, которым такое в голову никогда не могло прийти. В тринадцать лет он уехал. У его родителей на горизонте появилась перспектива развития их и так успешного бизнеса, и они, не забыв прихватить сына, переехали в Англию. Это был удар для нас обоих. Возвращаться они не планировали, как и я не планировала в ближайшее время переезжать в Англию. Многолетняя дружба рушилась на глазах. Нет, она не исчезла. У нее оставалось прошлое, кое-как держалось настоящее, но не было будущего.       С тех пор я так и не нашла хороших друзей. Только знакомые, люди, которые меня постоянно окружали. Они менялись, но мне было все равно. Я ведь не одна. Только иногда проступал небольшой страх от осознания того, что больше некому меня защищать. Мне не нужна популярность, но мне надо окружение, которое должно было создавать иллюзию, что я не одна.       Эндрю писал, что у него все хорошо. Его письма всегда были больше эмоциональными, чем информативными. Он мало писал о том, что происходит в жизни, и больше описывал эмоции, которые испытывает или испытывал в тот момент. Естественно, все это было подкреплено тонной сарказма и подколов, ведь по-другому мы общаться не могли. В конце он сообщил, что скоро меня ждет сюрприз. Но чтобы получить реальное удовольствие от него, мне надо было немного подождать и не задавать ему по этому поводу вопросов.       Эндрю написал целое письмо. Общаться сообщениями было ужасно неудобно, поэтому мы решили общаться большими информативными письмами по электронке. Чтобы не каждый день узнавать по крупице жизни друг друга, а за раз получить всю информацию и задать все вопросы. И мы были уверены, что в следующем письме, которое могло прийти и завтра, и через несколько недель, мы получим ответы на все заданные ранее вопросы. Иногда мы звонили друг другу по видеосвязи, но это не всегда было удобно.       Я решила отложить написание ответного письма и прошла на кухню. Достав из холодильника вчерашнюю лазанью, я выложила небольшую порцию на тарелку и поставила в микроволновку. Тарелка начала вращаться, запахло сыром и орегано. Скорее всего, мама заказала в ближайшем ресторане — она ненавидела готовку. Честно говоря, она-то и готовить толком не умела. Яичница не в счет.       На кухню зашла мама. Она нажимала что-то в телефоне, после чего со звоном положила на стол. Телефон брякнул, но экран упорно продолжал светиться. Какой-то навороченный телефон последней модели — подарок Йена. Вообще-то сначала он подарил ей какой-то телефон производства компании Старка, но мама напрочь отказалась им пользоваться. Даже странно, ведь Старк Индастриз не занималась массовым производством телефонов, поэтому иметь хоть что-нибудь фирмы Старка очень престижно. А у мамы от одного этого слова глаза загораются как лампочки на рождественской елке. Но Старк Индастриз она почему-то терпеть не могла. Тогда телефончик Йен решил отдать мне, но и тут мама взбрыкнулась, объявив, что ничего компании Старка у нее в доме не будет. Но Йен все равно подарил мне в утешение новый телефон, не Старк Индастриз, но тоже не промах.       — Когда у тебя заканчиваются занятия гимнастикой? — спросила она, усаживаясь за стол. Я вытащила лазанью из микроволновки и присела напротив.       — По-разному, — ответила я, задаваясь вопросом, к чему это вообще. — Если в шесть начинаем, то часов в девять. Завтра начинаются в четыре, а заканчиваются часов в семь.       — Угостишь лазаньей? — спросила она, намекая, чтобы я положила порцию и ей. Несмотря на то, что я не люблю выступать в роли официантки, мама попросила достаточно мило, чтобы согласиться. Вот только это-то и странно.       Поспешно проглотив кусок лазаньи, я стала разогревать новую порцию. Похоже, я обожгла язык! Пока мамин ужин грелся, я налила два стакана ананасового сока и тотчас осушила один, чтобы потушить полыхающий во рту пожар. Чудо, что сок не расплескался — мои руки дрожали мелкой дрожью. С чего бы это?       — Спасибо, — поблагодарила мама, когда я подала лазанью. До чего же она добрая! Здесь явно что-то не так. Нутром чую. А также пятой точкой. А ей я всегда доверяю.       — Так зачем тебе знать, когда заканчиваются мои занятия? — вопрос вырвался из моего рта быстрее, чем я успела его переосмыслить. Нет, кажется, правильный вопрос. Имею право знать. Ага, попробуй это маме объяснить.       — Завтра в девять состоится выставка искусства, — начала объяснять мама, медленно поедая лазанью. Я же запихивала себе куски в рот, словно умру, если сейчас же не съем всю порцию. — Выставку открывает знакомый Йена, мы соответственно на нее приглашены. И ты пойдешь с нами.       Вот так. Просто пойдешь. Приказ. Даже моего согласия не спросили. Да что там. Могли бы заранее предупредить. Вот почему маменька такая добренькая.       — Мм? — неопределенно промычала я, желая быстрее ретироваться в комнату. Поспешно проглотив последний кусок лазаньи, я подняла ко рту стакан, где почти не осталось сока.       — В общем, завтра в восемь ты должна быть дома, полностью готовая — более строго подвела итог мама, поняв, что я не собираюсь отнекиваться или возражать. Ага, будто бы от этого был толк. Она все равно заставит, смысл тратить силы и нервы?       — Хорошо, — пробормотала я, засовывая тарелку в посудомоечную машину.       — Вероника, — снова позвала мама, хотя мне казалось, что разговор был закончен. — Я бы на твоем месте не налегала так на лазанью, ты съела тарелку меньше, чем за пять минут. Тебе следует следить за весом. Может быть, именно поэтому на последних соревнованиях ты показала такой результат.       — Ага, конечно, — пробормотала я и побыстрее убежала в комнату, чтобы больше этого не слышать. Мой вес был нормален, перед каждыми соревнованиями мы сидели на жестких диетах, чтобы быть легкими и красивыми. Так что зря она придиралась.       Уже в комнате я переосмыслила основную часть нашего разговора. Меня не часто брали с собой на такого рода мероприятия, по большей части потому, что детям там делать нечего. Но иногда выпадали такие, на которые желательно прийти со своими детьми. Конечно, если им от четырнадцати-пятнадцати лет. Для таких случаев у меня была пара дорогих платьев, которые не разрешается надевать никуда, кроме этих «выходов в свет». Они действительно дорогие, поэтому мама не желала часто менять мне такие наряды из-за моей безалаберности. Благо, последний год или два моя фигура, как и рост, особо не менялась.       Я решила сделать хоть что-то полезное за день, поэтому полезла в интернет в поисках «работы». Таковая нашлась очень даже быстро, что меня несказанно обрадовало. Какому-то студенту требовалось сделать базу данных, которую он уже завтра должен сдать, поэтому платил он неплохо. Для меня это задание было простым, поэтому управилась с ним быстро. Получила деньги, выслала задание и вспомнила, что еще надо было сделать. Из-за приезда мамы мне пришлось пропустить урок алгебры, поэтому следовало изучить пройденный на том уроке материал. С математикой у меня никогда проблем не было, если хоть изредка слушала учителя и решала задания, то вопросы не возникали. Правда, в прошлой школе из-за частых прогулов и несданных из-за нехватки времени заданий мой средний балл по алгебре обычно был три. Но я не возникала, потому что целиком и полностью была виновата сама.       Уже ближе к ночи я решила заняться одним своим проектом, но не прошло и часа, как глаза стали слипаться, а спина ныть от одного положения. Отложив ноутбук в сторону, я закрыла глаза и со спокойной душой отдалась в царство Морфея. Последней моей мыслью было то, что не весь сегодняшний день я провела впустую.       Мне снилось детство. Не самые лучшие моменты. Мама, впервые знакомившая меня с ее новым мужчиной. В порыве, она пыталась сделать все для комфортной обстановки. Естественно, для него. Чтобы он не испугался и не убежал, увидев четырехлетнюю дочь.       — А почему она так не похожа на тебя? — спросил мужчина, пристально вглядываясь в меня. Он улыбался и, возможно, не хотел никого обидеть. Но я запомнила мамин испуганный и недовольный взгляд, когда она смотрела на меня, пытаясь правдоподобнее соврать. Будто бы я виновата, что родилась такой.       — Она пошла в бабушку, — тараторила мама, наверное, выдумывая причины меня сплавить отсюда. — Та тоже смуглая и черноволосая. А я в бледнокожего блондина дедушку. Но у нас одинаковые зеленые глаза, это семейное.       Мир вокруг мамы завертелся, обстановка сменилась, и мы оказались в торговом центре. Мне было пять, и мне требовались новые туфельки в детский сад. Мама стояла в ювелирном магазине и разговаривала с симпатичным продавцом, когда я заметила в соседнем магазине туфли всей моей жизни. Точнее кеды, но не суть.       — Мама, мама! — я не придумала ничего лучше, как через весь магазин крикнуть маме, чтобы она меня заметила. — Мам, я нашла туфли!       Все, находящиеся в магазине, повернулись в поисках неугомонного ребенка. Продавец с удивлением пялился то на маму, то на меня, а мама с нескрываемым раздражением приблизилась ко мне и выволокла из магазина. Она несколько минут молча шла, после чего остановилась, опустилась на колени рядом со мной и с очаровательной улыбкой сказала:       — Ронни, милая, давай договоримся. На людях ты ко мне напрямую стараешься не обращаться. А если тебе что-то надо, тихо подходишь и так же тихо мне что-то говоришь. Хорошо?       — Хорошо, — не то чтобы я поняла, что к чему, но была рада, что мама больше не злится.       Высокая мама сменилась более низкой бабушкой. Виктория врала — бабушка Елена была такой же светловолосой и бледной, как, в принципе, и дедушка. Из всей семьи только у меня были такие пышные каштановые волосы и загорелая кожа, что, кстати, очень красиво, не было бы зеленых глаз.       — Ба, сколько еще идти? — ныла я, направляясь в сторону кинотеатра. Мне было семь лет, я уже знала Заковианский язык, но мультфильмы в кинотеатре крутили на английском. Уже тогда я понимала, что достаются они стране контрабандой и нормального перевода не имеют, что делало просмотр для бабушки затруднительным. Но бабушка продолжала ходить туда ради меня.       — Ба, а давай я тебе буду переводить? Давай? — отставать от бабушки я не желала. Тем более у меня были честные порывы.       — Нет, милая, мы будем мешать остальным в зале, — ответила она. — Надо уважительно относиться к людям. Они тоже хотят посмотреть мультфильм.       Я надула губки, но призадумалась об остальных детях. Они тоже хорошо знают английский? Только моя бабушка его не знает? А как же совсем маленькие детки? Неужели они не понимают, о чем речь в мультике?       Воспоминания начали расплываться, сознание восстанавливалось, я медленно осознавала, где сон, а где реальность. Когда я, наконец-то, разлепила глаза, то поняла, что что-то не так. Вместо ослепительного солнца, бьющего мне в глаза лучами, как ожидалось, была какая-то серая промозглая картинка. Агась, мой белый потолок. Проблема была посерьезней. За окном лил дождь. Свинцовые тучи нависли над городом, не давая солнцу ни единого шанса. Кажется, второй выходной пройдет не менее скучно, чем первый.       Я сонная и недовольная рухнула обратно на кровать. Замечательно день начался. Да какая разница? День и так не должен был быть хорошим, пусть испортится до конца. Хотя чего я ждала? Нью-Йорк в середине октября.       Достав планшет, я зашла в приложение для записи видео с камер. Последний раз я его проверяла перед гимнастикой, в пятницу. К сожалению, пока никто ничего не трогал. Думаю, что и сейчас на камерах будет пусто. В выходные ни один нормальный ребенок не попрется в школу, даже учитывая большую любовь человека со шкафчиками. За полтора месяца в новой школе мой шкафчик четыре раза доводили до состояния ужаса. В первый раз я даже подумала, что кто-то рылся в нем и, возможно, что-то украл, но потом поняла, что дело в чем-то другом.       Я несколько раз проматывала запись, но, кроме четырех мужчин в серых пальто с большими коробками, никто мимо камер не проходил. К шкафчикам и подавно не дотрагивались. Ладно, никто не обещал, что будет легко. Последнее «нападение» было всего несколько дней назад, значит следующее — через пару недель.       До полтретьего я просто валялась в кровати, не зная, чем себя занять. Скукотища. Поэтому, когда пришло время, идти на гимнастику, я с преувеличенным удовольствием помчалась на тренировку.       В зал я зашла на удивление бодро. Единственное, что не изменилось после моего переезда — это секция, на которую я ходила. Приходилось, конечно, теперь далеко ездить, но мне было не сложно. Зато я тренировалась с людьми, которых знала с детства.       В зале было много людей — я пришла поздно. У стены стоял наш тренер — Алеина Коуп, называть которую можно было только по имени. Алеина говорила, что это для сплоченности с ученицами и лучшего взаимопонимания. Никто не был против.       — Привет, — сказала я, проходя мимо. Сначала было непривычно обращаться к взрослому человеку, тем более которого ты уважаешь, как к ровеснику. Но Алеина требовала именно этого. К тому же ей было всего двадцать восемь — вполне еще молодая. Потом мы привыкли, к тому же сами подросли.       — Привет, — донеслось мне вслед, когда я уже подходила к раздевалке. Внутри никого не было, все уже в зале. Быстро сменив одежду на гимнастический костюм, я выбежала в зал. Гимнастический костюм состоял из спортивного топа и коротких шорт, но в этот раз я надела майку, чтобы скрыть синяки в районе ребер. Гимнастический купальник я перестала надевать, когда была маленькой, — в нем невозможно быстро, простите за подробности, в туалет сбегать. А тренеры не любят, когда кто-то надолго из зала пропадает.       Алеина попросила всех собраться и начать разминку. Разминка после стольких лет занятий казалась чем-то легким и простым, когда можно было посмеяться и расслабиться, но в детстве эта часть была самой ненавистной. Разминка нужна, чтобы растянуться и подготовить мышцы к дальнейшей тренировке, а растягивать мышцы — это больно. В детстве, когда мы не были хорошо подготовлены, это было в несколько раз больнее, и помогали нам в этом тренеры. Нас попросту растягивали, силой давили, несмотря на слезы. А плакали все без исключения. Кто-то не выдерживал и уходил, а кто-то сжимал зубы и, несмотря на льющиеся слезы, не сдавался.       После двенадцати лет занятий мы уже не нуждались в такой помощи и вполне могли самостоятельно размяться. И хотя я получала удовольствие от того, чем занималась, мне иногда страшно вспоминать, как было сложно в детстве. Тогда я часто думала о том, чтобы полностью уйти в спортивную гимнастику. Этот вид спорта более травмоопасный, но там травму ты получал, если делал что-то не так, а в художественной мне было больно всегда, это было неотъемлемой частью тренировки. Сейчас я, конечно, рада, что не сделала тогда такой глупый шаг.       После тренировки мы зашли в раздевалку и обессилено рухнули на лавочку, не обращая внимания на остальных.       — Вероника, что с тобой случилось? — воскликнула Эйприл, присев напротив. — Откуда это?       Я посмотрела вниз и поняла, о чем она. На моих бедрах виднелись большие синяки, красивого синего цвета с фиолетовым оттенком. Я обреченно посмотрела на Эйприл. Это высокая блондинка была чересчур дружелюбной и всегда видела даже то, что ты пытался скрыть. Я, конечно, не пыталась скрыть синяки, но до нее на это никто не обращал внимания.       — Нет, что ты, — попыталась выкрутиться я, поспешно вставая, намереваясь переодеться. — Просто упала неудачно.       — Тут? — испугалась Эйп, видимо, не представляющая, что кто-то может получить травму на наших тренировках. Видела бы она, какие травмы мы получали на спортивной гимнастике. Тренер всегда говорил, что я брала слишком большую нагрузку и слишком сложные трюки для моего возраста. Не зря все-таки ушла.       — Нет, Эйп, дома, — я подошла к моему шкафчику и достала вещи. Через час я должна была быть дома полностью готовая к выставке. Если я не успею, мама будет в бешенстве. Этого еще не хватало.       И хотя в этот раз я приехала сама на своей машине, мне было не по себе, когда я выходила из спорткомплекса. Еще в окно я посмотрела, чтобы рядом с моей машиной никого не было, поэтому из здания я чуть ли не выбежала. И только оказавшись в машине, я смогла облегченно выдохнуть. Сегодня меня никто не поджидал, а значит, и похищать никто не собирался. Я уже стала сомневаться, не приснилось ли мне все это? А может это просто череда глупых совпадений? Кому я нужна?       Кому бы там я не была нужна в общем, но сейчас я нужна была маме. В самом неприятном смысле слова. Иногда мне кажется, что если я когда-нибудь на гимнастике сломаю шею и умру, то она ничуть не расстроится. Только свободно выдохнет и забудет о вечно доставляющем ей проблемы ребенке. Но умирать я не собиралась еще пару десятков лет.       Когда я вышла из душа, до восьми оставалось полчаса. Я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. Какой кошмар! Тусклые глаза, желтоватое лицо, бледные губы. Что бы такое надеть, чтобы хоть как-то соответствовать праздничному вечеру? Обычно я не заморачивалась, какое платье из пары «выходных» мне надеть, так как с моей загорелой кожей смотрелись практически все цвета. Но сегодня моя смугловатая кожа казалась желтой, а не загорелой, что осложняло выбор. Но желтое платье можно было даже не рассматривать.       Я решительно открыла шкаф и вытащила из его глубин атласное платье винно-красного цвета. К этому платью мама совсем недавно купила черные туфли с красной, в тон платью, отделкой и маленькую сумочку, тоже цвета вина, на длинном тонком ремешке. Я распустила забранные в узел волосы, и они тугой блестящей волной спустились по моей спине до самого пояса. Немного поколдовав с косметикой, я повертелась перед зеркалом и убедилась, что все идеально. Платье было ровно такой длины, чтобы закрыть мои синяки.       Мама с Йеном приехали в восемь двадцать, никак не прокомментировав опоздание. Еще бы, чего это они будут передо мной оправдываться? Вот если бы я хоть на минуту опоздала, то отделаться от упреков и моралей до следующего опоздания не смогла бы.       — Вероника, что-то ты плоховато выглядишь, — заметила мама, наблюдая, как я накидываю легкое пальто. — Тебе плохо?       — Нет, — пробурчала я, выходя из квартиры. Терпеть не могла такие вечера. Мама никогда не замечала, что я достаточно привлекательная, даже без ее светлых волос и бледной аристократической кожи. Зато она всегда замечала, если я выглядела чуть хуже, чем обычно. Удивительная однобокая наблюдательность. Йен предпочел промолчать.       На парковке мне пришлось пройти мимо моей черной Chevrolet Camaro, проводив ее грустным взглядом. На выставку мы поедем с личным водителем на машине Йена, как и полагается интеллигентной семье. Ага, конечно. А наша недо-семья тут причем?       В машине я села к окну, поэтому мама с Йеном всю дорогу о чем-то тихо шептались. Я, в отличие от мамы, не могла не заметить, как хорошо она выглядела. Светлые волосы уложены в высокую прическу, черное платье подчеркивало фигуру, а кожа после отпуска загорела и теперь была такого же оттенка как моя. В общем, даже при параде я выглядела хуже, чем мама. Почему мне по наследству не передалось умение всегда выглядеть как богиня? Я, конечно, достаточно привлекательная, но мама…       На выставку мы приехали с десятиминутным опозданием. Мама тихо напомнила, как зовут организатора выставки, и мы пошли в его сторону. Мы подошли к двум мужчинам в смокингах, которые вели оживленную беседу, но прекратили ее, когда увидели нас. Один был молодым, чуть старше тридцати, со светлыми волосами и мужественной фигурой. Загляденье просто. Второй был седой, с такими же седыми усами и морщинами вокруг глаз. Так. И кто из них организатор? Лучше я пока промолчу.       — Мистер Аллен, какая замечательная выставка, — начала мама, и я перестала слушать, не забывая улыбаться. Мама обратилась к молодому мужчине, значит, он и есть друг Йена. Логично. Кто тогда этот седовласый старикашка?       Я незаметно осматривалась. Если мама взяла меня с собой, значит, и кто-то еще притащил с собой своих отпрысков. Таких как я. Было бы неплохо кого-нибудь найти, с ними явно будет повеселее, чем с этими «взрослыми». Но мама не отпустит меня, пока я не выражу восхищение мистеру Аллену, тем самым показав свою воспитанность и интеллигентность. Я заметила, что мама замолчала, и решила отработать свою роль побыстрее.       — Божественная выставка, мистер Аллен, — вставила я, обратив внимание на себя. — Здесь выставлены одни из лучших работ, которые я когда-либо видела. Вы абсолютно точно смогли подобрать произведения, которые смогли покорить даже сердца беспечной молодежи…       Я распиналась так, словно в вечной любви признавалась. Было бы легче, если бы я хоть глазком взглянула на работы, потому что даже не знала, в каком стиле они выполнены. Приходилось отделываться общими фразами, иначе он бы догадался, что я даже не видела работы. Когда я закончила свою речь, то смотрела на мистера Аллена большими, полными восхищения глазами. Естественно, это игра. Я даже работ не видела — какое восхищение?       — Миссис Ардмор, какая замечательная у вас дочь, — сказал он, и мама улыбнулась. Она была рада, что я ничего не запорола, несомненно.       — Извините, — вставила я, пока они не начали разглагольствовать на эту тему, — могу я отойти, чтобы еще раз насладиться прекрасным?       — Конечно, — сказал мистер Аллен, мягко мне улыбаясь. Видимо, он был растроган, что я назвала его картины «прекрасным». Хотя что-то мне подсказывало, что он просто жалел бедного ребенка, которого зачем-то сюда притащили, то бишь меня.       — Разрешите, мама? — спросила я, зная, что мама любит, чтобы я так делала при посторонних, как бы показывая свою преданность ей. Ох, прям театр имени Ардмор. Актриса из меня, кстати, неплохая.       — Да, если желаешь, — Виктория отвернулась от меня, что, видимо, означало, что я свободна. Прекрасно. Было бы неплохо для начала пройтись и осмотреть все-таки выставку, на случай, если меня попросят дать более точное мнение на ее счет. Хотя кому оно важно, мнение малолетки? Ага, все в очередь прямо встали, чтобы услышать мнение неизвестной Вероники Ардмор.       Разобраться в современном искусстве сейчас не мог практически никто. Многие здесь просто делали задумчивые выражения лиц, пытаясь доказать, что все понимают и разбираются во всем. Но спроси их — они ничего не смогут ответить, кроме общих фраз. Вообще-то я тоже далеко не идеально разбиралась в искусстве. Куда уж там. Я вообще в нем не разбиралась. Но все же есть произведения, смысл которых понимала даже я — тугодумка в третьем поколении. А вот в некоторых работах смысла не было видно, как не старайся. Смотря на них, хотелось спросить, а знал ли вообще создатель, что в работу смысл вкладывать надо?       Будет справедливо заметить, что практически все работы на выставке мистера Аллена мне пришлись по душе. В том плане, что меня от них хотя бы не тошнило. Мой план по внедрению в группу таких же молодых мучеников, которых притащили сюда их богатенькие родители, провалился. В принципе, здесь и так много людей, поэтому затеряться среди них было легче простого.       Здесь собрались все. Были министерские шишки, строящие из себя ценителей искусства и с умным видом рассматривающие то самое искусство. Были и настоящие критики, которые по получасу стояли около каждой работы и обсуждали степень божественности и омерзительности определенного произведения. Были и обычные люди — друзья мистера Аллена, вроде нас, и простые любители халявно пожрать на фуршетах. Без папарацци, естественно, не обошлось. Не удивлюсь, если мама весь вечер прокрутится рядом с Алленом только для того, чтобы попасть с ним на фотографию для какого-нибудь крутого журнала, вроде своего, или на телевизионный канал. И ведь попадет!       Я никогда не понимала, как мама умудрялась находить себе таких богатых и знаменитых поклонников. Внешность у нее, конечно, высший класс, но это на фоне обычных людей. Среди звезд и известных личностей все имеют внешность не хуже мамочкиной. Конечно, она часто общалась со звездами, как главный редактор одного из известных журналов, но ведь она не одна такая. А в остальном она обычная — живет в обычной квартире, работает и «растит» ребенка. Почему она? Почему люди, у которых есть возможность встречаться с какой-нибудь сногсшибательной актрисой, выбирали маму? Мне этого никогда не понять.       Когда я обошла все помещения и просмотрела все работы, то поняла, что просто хотела есть. После гимнастики я даже перекусить не успела, а силы-то потратились. В общем, мне срочно нужна была еда, чтобы пополнить запас энергии. Шведские столы стояли недалеко от входа в центральное помещение. Я, представляя, как нежный молочный шоколад конфеты растает у меня во рту, направилась к желаемому. Обещала себе взять всего одну, от одной ведь конфетки ничего не будет.       Бах!       Ударной волной меня отнесло на несколько метров. Я подняла взгляд и поняла, что центральное помещение взорвали. Голова немного звенела. Всех охватила паника. Девушки, звонко крича, путались в своих платьях и спешили к выходу. Мужчины помогали встать упавшим и сопровождали их, так же спеша к выходу. Я поднялась, покачиваясь на каблуках. Вокруг все кружилось, в голове немного звенело, и голоса плохо слышно.       Стоп. Где мама? Я покрутила головой, хотя надо было мозгами. Последний раз я ее видела, когда они с мистером Алленом заходили в центральный зал. Черт! Я, пренебрегая здравым смыслом и мерами безопасности, бросилась к входу в него.       Бах!       Где-то справа раздался новый взрыв. Он был дальше, поэтому я все продолжала стоять на ногах. Я уже подобралась к входу, когда почувствовала чьи-то руки на талии. Кто-то сзади резко меня схватил и потянул в свою сторону. Это гость, желающий вытащить меня из помещения подальше огня. Я брыкалась и требовала отпустить. Мужчина только сильнее сжал мне ребра, больно нажав на синяки, и приложил мне ко рту мокрую салфетку. Это чтобы дымом не надышалась, что ли?       Все вокруг потеряло свои очертания, фигуры расплывались, а веки налились свинцовой тяжестью.       Все еще вырываясь, я почувствовала запах от тряпки. Это хлороформ! Очевидно, что этот мужчина, не добрый волшебник, прибывший меня спасти. По-моему, он хотел прямо противоположного. Поняв, что меня тут явно обманывали, я стала вырываться изо всех сил, но дядьке хоть бы хны. Да и вырываться в коротком платье и на каблуках сложновато. Точно! Я со всей силы ударила каблуком по коленке мужика, и он от удивления меня отпустил. Я по инерции отлетела на порог центрального зала.       Бах!       Прогремел третий взрыв. Мужик дернулся, видимо, не готовый к новой попытке разрушить здание. Что-то явно пошло не по плану. Я обернулась, и на нас тут же обрушился потолок. Удар и темнота в глазах. Я не успела добежать до мамы…              Первым и последним, что я видела, была темнота. Она окружала меня со всех сторон, заставляя сердце сжаться в испуге, а мозг отключиться от реальности. Она давила сильнее бетонной плиты, что придавила мое тело. Она играла со мной в ожидании помощи. Я не знала, сколько времени прошло, но по ощущениям что-то между секундой и вечностью. Я ничего не понимала и ничего не чувствовала. Она играла. Я в изнеможении закрыла глаза. Она выиграла.