Необузданность всему виной

Тэхён, право, запутался в спектре своих необузданных чувств. Он много думал углубленно, пытаясь понять, с чего именно начался весь этот вздор, где шалости Чонгука начали брать свои истоки и главное — как давно. Это вполне свойственно натуре Кима — анализировать пройденное, строить все возможные ветви будущего и категорически забивать на настоящее, потому как это не столь важно сейчас, и навряд ли его заточение в комнатушке даст неведомому отросточку повлиять на его жизнь. Не столь интересно было копаться в завуалированных уголочках своей памяти, с помощью спиртного искать ключи к давно забытому детству, возможно, и ранней юности тоже. Но без этого, как думал апатичный Тэхён, нельзя прийти к истине, невозможно постичь чувства Чонгука и себя самого. Не зная на кого рассчитывать в такой трудный момент своей жизни, парень предпочел всему алкоголь, не сильно разбираясь в нем и выбирая тот, что подешевле. В минуты глубокого отчаяния, как казалось Киму, только хмельному разуму под силу вынести навеянные чувства извне, предпринять попытки смирения с тем фактом, перед коим Чонгук пару дней назад поставил Тэхёна, и, наконец, только во время пьянства возможно принять и простить. Парень пил до последнего. Он ждал того самого момента, когда лампочка в голове от перенапряжения не просто погаснет, давая волю не то сердцу, не то пятой точке, а взорвется на миллионы острых осколков, туша себя и закапывая Тэхёна заживо. Одного дня не хватило кровоточащему сердцу Кима. На второй день было жуткое похмелье, но ещё более-менее живая душа просила повтора. И только на третий день стало окончательно ясно, что с алкоголем Тэхёну в жизни, к счастью, не по пути. Организм ещё рад принять одну-две баночку пива в неделю, возможно даже попробовать рюмку соджу раз в месяц, а то и реже. Но отмечать праздники-не-праздники тем количеством спиртного, коим поит себя светская молодежь, — как прыжок с самолета без парашюта. Говоря иначе, легче петлю на шею намотать, нежели сжигать желудок и травмировать слабенькую печень. Оно так и быстрее, и без особо-тяжких мучений. На четвертый день заточения со спиртным Тэхён не только понял, что ничего решить так и не удалось, а до выводов как до луны пешком, но и встретил подругу-крысу — отравление: она подкралась нежданно-негаданно, извела парня до полусмерти и не желала отпускать вплоть до промыва желудка. Благо телефон под рукой оказался и оперативная скорая помощь, как итог. Хёрим явилась напуганная, заспанная и с ещё не высохшими от слёз глазами на лице. Женщина смотрела на бледно-серого сына, на его исхудавшее лицо и апатичный взгляд в никуда и вновь принялась за слёзы. Ей было не слышно, что говорил врач, не видно, кто был кругом, — женщина только разглядывала изменившегося Тэхёна и не могла поверить, что перед ней лежит её собственный сын. — Сыночек, как так? — дрожащим от волнения голосом спрашивала она парня, но ответом служил лишь взгляд сквозь и сухое, убивающее молчание. После выписки выздоровевшего сына, Хёрим, не думая долго, собрала все имеющиеся вещи Тэхёна с новой, ещё не обжитой им квартиры, отдала ключи хозяину со словами лицемерной благодарности и обхаживала недовольного сына уже дома. В материнском доме. Под присмотром. Киму в университете пришлось взять академический отпуск с целью не просто восстановиться душевно, но и собраться с мыслями о ближайшем будущем и решиться на главный, ключевой шаг. Из-за подозрительного отсутствия в доме Кимов семьи Чон, Тэхён все чаще и чаще начал задаваться вопросом о месте их нахождения. Даже от безделья на третий недели разлуки с Чонгуком стал подсматривать за чужим домом, ища в нем хоть какие-то ответы, хоть какое-то движение. Но все оставалось глухо. Глухо было и в душе самого парня. Глухо и не понятно. — Что это к тебе Джихён перестала ходить? Неужто поняла, что у нее есть свой дом? — как-то за совместным завтраком спросил Тэхён, заваривая для себя и Хёрим кофе. — Айгу, — с осуждающим цоканьем отозвалась женщина, сверля своим пронзительным взглядом затылок сына. — Мы ведь поругались как-никак! Заявила мне, что ты в край очерствел и задел её дорого сыночка! Я не стала выяснять, в чем дело, но её «Тэхен не в праве так поступать с Чонгуком» совсем вывело меня из себя. Вот всю свою жизнь она пыталась сдружить вас с этим паразитом, всю жизнь, чертовка. А я ведь видела, что, ну не лежит у тебя сердце к этому мальчишке, так зачем навязывать?! Плюнула я на это дело, сказала ей больше не соваться в этот дом. Уж больно правильная тут нашлась, «не в праве»… тьфу… Паника захлестнула Тэхёна смертельной волной, закружила голову и приказала ему действовать немедля. Как только мог Чонгук нажаловаться своей матери на невзаимность со стороны Кима, как посмел он обсуждать такой вопрос с маменькой, не дождавшись окончательного решения Кима? Его преждевременная болтовня не только выставит Кима в дурном свете перед Джихён, но и оклевещет его перед собственной матерью, позже — перед родственниками, затем — друзьями. Тэхён бежал в ночной пижаме через дорогу. Злой, в угарной ярости он вломился в чужую квартиру, благо она оказалось открытой, вбежал на второй этаж и чуть ли не с ноги отворил дверь в чонгукову комнату. Там на постели совсем мирно спал ни о чем не догадывающийся комочек невинности, явно видел седьмой сон и ещё не собирался пробуждаться в такую рань. Но не тут-то было. Тэхён одним рывком стянул с обнаженного тела Чонгука одеяло, пропуская как-то мимо тот факт, что этот юнец спит нагишом, закрыл на щеколду дверь, чтобы маменька не вошла, и накинулся в момент бушующей ярости на испуганного Гука. Руки Тэхена не нежно, а довольно плотно сомкнулись на шее маленького деспота, не давили, но создавали некие оковы, выпутаться из которых нет ни малейшего шанса. Его глаза горели ярким пламенем злости и раздражения, только они одни выказывали в полную мощь всё то недовольство, накопленное в худощавом теле Тэхёна, и его неоспоримое желание убить. Вот взять и вырезать этого несносного и болтливого мальчугана. — Чонгук, твою ж мать! Почему ты такой болтливый, почему такой… противный? — сипел близ лица Чонгука Тэхён, усаживаясь на твердый торс его своей пятой точкой, расслабляясь и освобождая пленного от оков. — Ты заебал, слышишь? За-е-бал! Ничего не понимающий Чонгук смирно лежал на постели, ощущая на себя довольно тяжелую тушку друга. Но до конца понять, спит ли он, или все происходит наяву, так и не мог. Если сон, то довольно реалистичный и извращенный: в нем Тэхён точно такой же горячий и дерзкий, желанный и вызывающий, к нему хочется прикоснуться, ощупать, лизнуть. Но если реальность, то прощай бубенцы за утреннюю возбужденность, за ноющее место, что так бессовестно уткнулось в ягодицу друга. Но Тэхен, по всей видимости, ещё не до конца избавился от полыхающей ярости, раз не замечал твердую плоть под собой, и продолжал сидеть на Гуке, как на самом удобном диване для раздумий. — Я, конечно, много раз слышал, что я тебя заебал. Но тогда встречный вопрос, какого хера ты пришел? Сам ведь… — Не пришел бы, если бы не твой длинный язык! — тут же нашелся Тэхен, пуская в глаза Чонгука свой недовольный взгляд. — Наговорил своей матери черт знает что, а обо мне даже и не подумал. — Чё? В смысле, хён? — В прямом! — выкрикнул Тэхён, ударяя Чона кулаком в грудь. — Свои голубиные поэмы оставь при себе, будь добр, не рассказывай о них своей многоуважаемой матери, а если и рассказывай, то про меня молчи! Я в твою голубую жизнь входить не собираюсь, слышал? Я не из этих… самых… Вот только… когда это видано было, чтобы Чонгук терпел хамское обращение к собственной персоне, а в особенности — к своей матери? Тут даже не важно, кто и что именно говорит, если дело касается оскорблений, не бить, но показывать место всем, кто затронет святое. Подмяв под себя непослушное тело Кима, Чонгук занял положение сверху и скрутил руки Кима у него над головой так, что выбраться шанса было мало. Его не волновало данное положение: ни нагой вид, ни то возбуждение, пробудившееся благодаря хёну, разлука с которым конкретно сломила Чонгука и его состояние. Вместо выяснения отношений и установления правил, хотелось просто его обнять по-братски, просто побыть рядом и плюнуть на то данное обещание: «Буду ждать, когда ты сам придешь». Плюнуть на этот бред хотелось ещё сразу, когда Тэхёна положили в больницу. Хотелось рвануть и молить прощения, валяться в ногах, стереть ему память и притвориться былым другом, скрывающим свои истинные чувства. Но мать — дело святое. — Хён забыл как нужно вести себя, говоря что-либо о Джихён? Да еще и клевету! Хули ты заладил-то «голубиный, голубиный»? Ты даже если и не из «этих… самых», то завали ебало, потому что я, как ебаный дебил, остался верен своему слову и жду… жду пока ты позвонишь, договоришься о встрече. Каждый, блять, день жду звонка, чтобы узнать твое решение! Я локти кусал, когда ты с отравлением слег в больницу, хотел придти, прощения просить, но не мог. Потому что, блять, обещал. Так что, сука, не смей что-либо сейчас говорить мне о моей болтливости, хён, будь добр. Чонгук, когда злой, больно походит на сошедшего на землю маленького чертенка, с такими же красными глазами, раздувающимися ноздрями и звериными хождениями желваками. Тэхёну, правда, давно не страшно бывать в плену озверевшего Чонгука, в силу того, что подобные сцены происходили довольно часто в материнском доме. Не с самого детства ярость Гука начала прогрессировать, но с ранней юности точно. Тэхён боялся лишь одного — однажды упустить момент окончательного срыва и не защититься по обстоятельствам. Смотря на озверевшего друга, Ким в голове прокручивал лишь одно слово: «Жду». Так, получается, Чонгук молчал? — Но… — Наговорился уже! — рыком перебил того Гук, впиваясь в губы напротив своими. Кротким, но пожирающим поцелуем истерзал губы старшего Чонгук, не постыдился скользнуть в глубь рта языком, пока было, отчего-то, позволительно, не побоялся продолжить подобный срам с Тэхёном. А Ким просто не мог понять, что именно начало происходить с ними в данный момент, не до конца смог распознать поцелуй, застывая от неверия. Ким лишь лежал пластом и смотрел в закрытые веки Чонгука. «Неужели ему так хотелось это сделать?» — витало у него тогда в мыслях. Но, как только младший стал симулировать толчки своим обнаженным членом, перед глазами неоновыми буквами замигало: «Ну нахер, чертов извращенец!» — Прек… крати! — с попытками вырваться из нежелательного плена Тэхён начал кричать. По крайне мере пытался. Но Чонгук в этот раз перешел все границы дозволенного и откровенно принялся пожирать давно обмякшие губы напротив. Они слаще любого сахара! Мягче любой ваты! Чонгук питается губами старшего, пытаясь насладиться вдоволь и урвать кусочек на всю оставшуюся жизнь, но понимает, что не выходит. Даже насладиться до отторжения не получается, ему мало и хочется больше. Хочется взаимной отдачи и действий со стороны Кима для достижения одной сокровенной цели. — Ты всё равно оклеветал меня полностью, — прерывая поцелуй с губами, Чонгук решил объясниться и перешел на не менее сладкую шею, совсем нежную, как лепесток сакуры, такую же изящную и грациозную. — Просто… хочу… понять… Язык Чонгука, его губы и даже зубы вновь блуждали там, где им не место, там, где лично Тэхёну противно и неприятно. Хоть Чонгуку и нравится — это говорит колом стоящий член, что упирается в открытый пупок Тэхена, — но самому Киму отвратно. Он ощущает на себе звериные прикосновения своего друга, предпринимает попытки освободиться, сбежать от этого ужаса, но не выходит. Всё, на что хватает сил, — это лишь тереться о тело Чонгука собой в попытке сбежать, но тем самым ещё больше возбуждая друга. Когда Чонгук своим неугомонным языком добрался до бусинок-сосков, то Ким вскрикнул не то от ужаса, не то от странного чувства, волком пробежавшись вдоль позвоночника. Мурашки предательской волной обдали его сжатое тело, заставили Тэхёна выгнуться в спине и выдохнуть такое жалостное «ах» от одного лишь посасывания. Чон удивился подобной реакции друга на свои махинации с его сосками, молниеносно сделал выводы, что ему совсем не свойственно, и припал губами к тому самому месту, где хёну явно хорошо и даже очень. — Чон… нгук, нет! Не надо… только… только не там! — просил помилования у друга Тэхён, ощущая как чужой язык, его зубы и губы извращались с его слишком чувствительной плотью безжалостно. Чонгук — тиран. Ему доставляет удовольствие чужие страдания, он кончать готов только от мысли, что кому-то хорошо настолько сильно от одних его прикосновений. А потому он усерднее принялся вылизывать эрогенное место своего «не голубого» друга, высасывать из него всю его натуральную душу и заражать собой, реальностью, природой. — Чонгу-у-ук! — выстанывал имя друга Тэхён, отворачивая смущенное лицо на бок и утыкаясь носом в свою руку. Сводя ноги вместе, он пытался свернуться клубочком и избавиться от этого извращения, да и к тому же извращения со своим всё ещё другом. Ким поверить не мог, что он начал возбуждаться. А потому и усердно пытался избавиться от Чонгука между своих ног и свести их вместе, в попытке спрятать свою нежданную эрекцию. Но только Тэхён принялся издавать слишком громкие «охи» и «ахи», как в дверь забарабанила Джихён с вопросом: «Что у тебя там происходит?». Тэхен не услышал, что в комнату кто-то пытался войти, а потому и продолжал то просить отпустить, то вздыхать от блаженства. Один только Чонгук, знающий, что за дверью скребется в панике мать, не отпускал свою подтаявшую добычу. Кажется, он поймал долгожданную рыбку на свой заржавелый от долгого ожидания крючок, а такой момент упускать, как мы знаем, ни в коем случае нельзя. Почувствовав проигранное возбуждение меж ног Тэхёна, Чонгук в тот же самый момент прекратил свои махинации и, радостно глядя во влажные глаза Тэхена и его туманное смущение, крикнул с ума сходящей матушке: — Мам, я порнуху смотрел. Сейчас выйду.