Необузданность всему виной

— Продолжай. На уровне сознания Тэхён прекрасно понимал сложившуюся ситуацию и даже принимал её: реакция весьма здорового организма на ласку и махинации в тех местах, где крайне превосходно, да и вход всем встречным-поперечным к ним явно закрыт. Но как же тяжело мириться с тем фактом, что за вызванное возбуждение нужно благодарить не кого иного, как Чон Чонгука — друга и брата, парня, в конце концов. Тэхёну стыдно играть роль раскрепощенного дурака. Силы покинули его в то же мгновение, как в комнату начала стучаться Джихён, а Чонгук, не обращая на такую мелочь внимание, продолжал играться, изводить своего хёна до первых слез и при всем этом не останавливался. Если ему столь приятна ситуация всецело, то Тэхён более не намерен сопротивляться. Ему хочется до последнего верить в своего единственного лучшего друга, Ким всем сердцем надеется, что всё ещё не потерял его. Оставшись доступным во всём, чего бы не пожелал младший, Тэхён устремил свой взгляд в глаза напротив, пытаясь увидеть искренний мотив Чонгука, прочитать в глубине омута правду. Но преградой послужила пелена страсти, коя окутала Гукки целиком. Он будто ослеп в настоящем времени, не видел мир вокруг себя и ту тёмную ауру, витающую вокруг Тэхёна. Аура падшего ангела: её не видно невооруженным глазом, зато она вполне ощутима душой. Достаточно прикрыть глаза и прислушаться к биению сердца Кима — оно учащенное в разы не то от страха и зарождающейся ненависти, не то от непонимания. Но вместо разумных действий, на которые возлагал свои ожидания Тэхён, Чонгук окончательно озверел и набросился на обмякшую жертву. Ему льстил тот факт, что Тэ поддался, не ответил на поцелуй, но и не отказал. Тело у хёна мягкое, податливое. Чонгук не стеснялся его менять под себя, одновременно пробуя на вкус приторную кожу шеи, нежную, как лепесток сакуры. Не верилось, что Тэхён разрешил продолжить, позволил сделать то, о чем Чон мог только мечтать и во снах воплощать свои грезы в быль. Чонгук забылся лишь на пару минут, позволил себе вкусить некогда запретного друга до собственных звездочек перед глазами, тереться своим возбуждением о колом стоящий член Тэхёна и уже от мысли, что ему нравится, испытывать моральный оргазм. Ещё бы пару мгновений и Гукки совершил бы самую большую ошибку в своей жизни, позволяя себе больше положенного и пробуя те взрослые вещи, которые, в принципе, открыты с некоторых пор, но в компании Кима навечно закрыты под завесой «друг». Очнувшись от минутного сна блаженства и устремив свежие глаза на Тэхёна, Чонгук вновь начал корить себя за содеянное, не впервой ему было также видеть слезы в глазах своего любимого хёна. — Т-хё-ён… Паника — первое, что навестило Чонгука в минуту его пробуждения, второе — сочувствие и угрызение совести. Неужели он опять довел своего лучшего друга до истерических слёз, неужели именно он стал извечной проблемой Тэхёна? — Тебе так нравится играться со мной, Гукки? — прикусывая нижнюю губы от обиды и сдерживая неугомонный порыв боли, выраженный слезами на бледном лице, Тэхён попытался свести ноги вместе и выбраться из жаркого плена друга, но, как всегда, не вышло. Чонгук, когда глупит, совершенно отключает разум и действует по принципу: «Смотреть на чужое страдание и не дышать». Он будто хотел запомнить эти слёзы на всю оставшуюся жизнь, раз и навсегда вбить себе в голову, что именно он стал причиной их появления. Гук слабовольный юноша, никогда не умел сдерживать себя и свои желания, зачастую действовал по зову сердца и потребностям, а после корил себя за плачевный итог. Оказывается, слёзы у друга самые горькие на свете — Чонгук знает об этом не понаслышке. Один их вид на розовых щечках хёна сковывает сердце Гукки железными цепями и с каждым новым мгновением перетягивает их до летального исхода. — Я думал, что мы можем продолжать общаться, как и раньше, но только сейчас понял, что, как раньше, ничего быть не может, — Тэхён нашел в себе силы и желание возобновить диалог с потерявшемся в прострации Чонгуком и вернуть его на землю, но со вторым у него вышло немного хуже, чем с первым. — И дело даже не в тебе… — Хён! — наконец пришел в себя Чонгук, одновременно спрыгивая с Тэхёна и прикрывая свой нагой вид одеялом. — Ты придурок ещё тот! — в истерике начал улыбаться Тэхён, параллельно принимая вертикальное положение. — Но я не это хотел сказать. — Хён, пожалуйста… — Давай заключим пари? В случае твоего выигрыша, мы после уединимся и поговорим… Поговорим о чем хочешь, даже о том самом, во что я до сих пор не могу поверить. Но в случае, если победа будет за мной, я продолжу учебу по обмену, а ты начнешь жизнь с чистого листа, где меня будет по-минимуму, Гукки. То есть… навряд ли мы будем общаться, как раньше. Тэхён в минуты серьёзного монолога выглядит крайне мило, прям до невозможности. Чонгук слышал предложение от него, но, как бы не старался, не смог найти в нём ничего заманчивого. — Что за пари? — У тебя скоро баскетбольный матч в Токио. Хочу, как тогда, год назад, провести две недели рядом с тобой. Без намеков, без действий этого… ебанного характера. Я хочу понять, что мы реально можем общаться, как раньше, или же убедиться в обратном. Так или иначе, я хочу поехать с тобой, быть рядом, а ты в это время выключишь свои голубиные наклоны и станешь прежним Чонгуком, которого я знал. — По рукам, — протягивая Тэхену руку, для закрепления пари, Чонгук как-то странно улыбнулся. Преисподняя мгновенно приоткрыла занавес в свой кровавый мир. Здесь нет милости Божей, нет его утешительной ласки, которая могла бы успокоить грешного и очистить его душу от содеянного зла. Здесь царит мрак и ужас, а Чон Чонгук — само зло во плоти.