Зайчики

Горя и Дараник наслаждались чистотой, вином и покоем, валяясь с бокалами на нерасправленной кровати поверх сбитого покрывала. Оба, разумеется, были первородно обнажены. Обоим было хорошо до чрезвычайности. Дараник болтал без умолку, рассказывая о себе и своей старательской жизни на астероидах Болида 51, перебирал влажные после душа волосы Гори пальцами. Горя слушал, нежился в его прикосновениях, позевывал и иногда кивал, по ситуации. — Почему ты все время зовешь меня Дараником? — вдруг спросил старатель, прерываясь на середине длинной, запутанной фразы о какой-то хитрой руде. — Ником зови. А то глупо как-то получается, будто мы на официальном приеме в посольстве… Горя согласно улыбнулся и отхлебнул глоточек вина, натурального, не синтетики, красного, сухого, терпкого, именно как он любил. Дорогое — жуть, производства системы Опоко. Умеют же осьминожины, даром что видом страшенны… Ник завозился под головой, и юноша вынырнул из дремы. — О чем думаешь? — спросил старатель. Горя несколько мгновений пораздумывал, перекатился макушкой по животу любовника и ответил честно: — Об опоко. Мой отец с ними торговые дела имеет. Когда мне было года четыре, — он вздохнул, погружаясь в далекие, родные сердцу воспоминания, — к нам в дом прикатило целое семейство опоко, трое супругов и штук десять детей. В своих серебряных скафандрах… Я на них смотрел, с рук отца, а они тянули ко мне щупальца… — Испугался? — Ник заинтересованно прищурил карий глаз. — Испугался, — подтвердил Горя. — Но ненадолго. Они же совсем не злые, эти опоко. Потом я с их детьми до темноты играл во дворе и долго плакал, что они ушли. Хотел всех обратно. Старатель хмыкнул прозвучавшей в голосе юноши затаенной печали о минувшем и не возвратимом детском счастье. — Значит, ты сын виноторговца? — уточнил он, поскребывая подбородок ногтями. — Я верно понял? Горя отрицательно скривил уголок рта: — Вовсе нет. Опоко, мой милый копатель, еще и прекрасные художники, забыл? Мой отец организует по галактике их картинные галереи… Ник похлопал ресницами и забавно сморщил нос. Увы, парень ничего не понимал в искусстве — ни в живописи, ни в музыке, ни в скульптуре. Зато разбирался в рудах и полезных ископаемых и профессионально прочищал любые скважины своим мощным мужским сверлом. Которое, между прочим, сейчас отнюдь не лежало смирно и устало, а гордо указывало в потолок каюты, непрозрачно намекая на готовность продолжения бурильных работ. Сие явление заслуживало весьма пристального внимания со стороны Гори. — Ох и размер у тебя, — заметивший восстание юноша облизнул внезапно пересохшие губы. — Добавь узел — и будешь альфач. Живот Ника под головой вздрогнул и напрягся. — Есть с чем сравнивать? — осведомился Ник, холодея зрачками. Взятый старателем тон Горе не понравился. Скинув копошащуюся в волосах чужую руку, юноша резко сел, расплескивая вино на покрывало, и сузил веки в предостерегающие щелки. — Да ты ревнуешь… — протянул он удивленно, складывая губы соблазнительной, пунцовой, зацелованной трубочкой. — Тю-ю-ю… А по какому праву? Мы, вроде, не женились с тобой… Или я что-то пропустил? Поставленный на место старатель выцедил сквозь зубы невнятное ругательство и тоже сел. Парень недовольно нахмурил густые брови, его достоинство стремительно опало, сигнализируя об изменении настроения хозяина не в лучшую сторону. — А ты кусачий, давалка, — Горя смотрел в упор, не мигая. — Клыки обломать не боишься? Побледневший Горя продолжал смотреть, теперь просто злясь. Этот… земляной червь обозвал его шлюхой. Не примерещилось. — Я тебе плохо дал? — гнев закипел под ребрами, шипя тысячами крохотных, жалящих пузырьков, пополз по пищеводу в горло. — Есть претензии? Может, повторим, чтобы никаких сомнений не осталось? Испуганный перекосившей лицо любовника ненавистью Ник отшатнулся и стукнулся затылком о переборку. Горя же скатился с кровати и торопливо зашарил по ковру в поисках сброшенной пару часов назад одежды. Гордый юноша не желал более оставаться с тем, кто не оценил его порванной посчитай насухую, до сих пор кровоточащей, горящей огнем, щедрой задницы. К себе, орать от гнева и обиды, молотить кулаками подушку и малость поплакать, когда схлынет. «Вот ты и сходил потрахаться, глупыш. Доволен? — выл он мысленно, несясь по коридорам лайнера бешеной, растрепанной кометой и на бегу сшибая попавшихся на пути туристов. — Бля-я-дь!»