Зайчики

Утро. Утро. Утро? Сколько, вообще, времени, точно утро? Не день? Арт завозился, пытаясь сообразить, где и «в когда» находится и громко, жалобно застонал. Болело ВСЕ. Раскалывалась голова, будто в ней, вместо мозгов, перекатывались обломки кирпичей. Болели мышцы. Болели губы и сводило судорогой челюсти. Болела поясница. Болела задница, да так, что хоть вой. Во рту царила вонючая, кислящая пустыня. Разлепив опухшие, склеивающиеся веки, альфа тупо уставился в чью-то явно мужскую, бритую подмышку и заморгал, придавленный тяжестью обнимающей поперек груди чьей-то руки. Рука была крепкая и мускулистая, слегка смугловатая, с цветной татуировкой по предплечью — паук в паутине — покрытая негустым темным волосом и на омежью не походила. Что за на… И почему горит огнем зад? Воспоминание, первое в череде грядущих, медленно всплыло из похмельного тумана и заколыхалось кошмаром. «Папочка, роди меня обратно…» Он и Ник, который вовсе не Ник, а Дарчи, но уже не Дарчи, в мерцающем, колеблющемся свете десятка зажженных свечей пьют, сидя за столом, бренди, вяло закусывают салатом, оба уже сыты. Арт пьян в драбадан, хоть выпил и не очень много — увы, спиртное никогда не было его сильной стороной. Ник рядом, небрежно облокотился о столешницу, что-то рассказывает, улыбается. Зубы у парня крепкие, белые, глаза загадочно блестят, ладонь правой руки альфы поглаживает людю поясницу. — Еще по одной? — спрашивает Ник небрежно, и Арт кивает. Его несет. Пустота и свечи. Снова Арт и Ник. Целуются на полу. Как оба оказались на полу? Целуются страстно, влажно, взасос с похабными причмокиваниями. Ник сверху, трется о бедро твердым, пачкающим капельками липкой смазки стоячиной, кусает за губы, напирает, одежды на нем и на Арте ноль. Арт слишком пьян, чтобы противиться, плывет по течению — грубоватые ласки людя доставляют удовольствие. Вот Ник проводит ладонями по бокам, сладко, тягуче, властно, вновь терзает губами рот, язык людя изучает на вкус десны альфы, сталкивается с его языком… Хорошо, но комната и находящаяся в ней мебель тошнотворно крутятся. Пустота. Свечи. Губы Ника скользят, играя, прихватывают сосок, и Арт выгибается навстречу наслаждению. Еще… Пустота и свечи. Губы Ника и его язык оставляют на коже альфы крохотные ожоги возбуждения, спускаются ниже, ниже по поджимающемуся в предвкушении животу, нежат и заводят. Зубы Ника прикусывают, язык Ника тут же зализывает укус. Что-то неправильно, мешает расслабиться и провалиться в пьяный сон. Много Ника, Ник везде… Его пальцы хозяйничают между ягодиц кавайца, теплые, чем-то смазанные, надавливают, проникают… Неправильно! Нельзя, нет, пусть уберет их и не трогает, Арт не омега там его трогать! Не слышит… Или делает вид, что не слышит? А ведь тоже приятно, пожалуй… Попросить потрогать еще… Вспышка изнутри, перетряхивает, мутные от алкоголя глаза Арта изумленно распахиваются. Еще! Пустота. Сплетение двух тел на полу, чьи ноги, чьи руки — неважно, тело звонко ударяется о тело, Ник ведет гонку, то ускоряясь, то замедляясь или вообще останавливаясь на пару мгновений, дразня, не давая достигнуть вершины. Из того места, где тела соединены в одно, плывут волны испепеляющего жара, окрашенного приглушенной болью. Не просто хорошо — непередаваемо. Под животом подушка, член трется о нее, из горла рвутся, в ответ на распирающее движение внутри большого и толстого, всхлипы и стоны, во рту пальцы Ника, Арт их смачно сосет и прикусывает, сходя с ума от желания. Ник мастерски таранит у него внутри некую точку — невыносимо. Вспышки, вспышки, вспышки… Еще… Ближе, ближе, накатывает… Взрыв, подобный падению в звездную, ослепительную бездну, и провал. И — здравствуй, утро, носом в мужскую подмышку. Значит, это Ник обнимает рукой поперек груди, а зад болит, потому что… блядь. Протестующе передернувшись, пилот спихнул с себя руку людя и совершил попытку сесть. Копчик прострелило болью вверх по позвоночнику, голова согласно отозвалась — хреново, братуха, находящийся между копчиком и головой желудок скрутило тошнотным спазмом. Зачем Арт вчера так напился, о космос. Зачем позволил Нику уложить себя на живот. Зачем радовался его пальцам в себе и подмахивал как течный омега, и выл, и скулил «еще», «глубже» и «сильнее»? Не зачем, а почему, идиот — ведь Ник был предельно нежен и аккуратен, а простата и у кавайцев, и у людей одинаковая. Да, парень лишил Арта задней девственности. Но как феерично лишил… Пусть спит. Арт тихо встанет, примет душ, опохмелится пивом из холодильника, возьмет в аптечке таблетки от головной боли и, если повезет, найдет там ректальные свечки с анестетиком. Морды бить лучше во вменяемом состоянии, сейчас не до разборок и выяснений, до душа бы доползти — раз. А два — Ник очень красиво спит, раскинулся у стены звездой, улыбается, светло и счастливо, по-детски. Будить жалко... Дарчи...