Зайчики

Ник вошел в душевую, когда Арт уже смыл с лица пену-депилятор и дочищал зубы. Остановился в шаге, кусая губу — задумчивый, красивый людь с растрепанным птичьим гнездом густой черной шевелюры на голове, копался пятерней в затылке, поигрывая литыми грудными мускулами. Ждал реакции альфы на свое появление. Пилот сплюнул в раковину зубную пасту, выпрямился и поощряюще улыбнулся отражению парня — первый шок уже схлынул, желание мстить за «поруганный» зад пропало, сменившись умиротворением. Будь на месте Ника кто другой… А Нику можно, он же Дарчи. Лихо подросший, заматеревший в космосе нежный мальчик, меченый Артом одинадцать лет назад, им же лишенный девственности и брошенный во имя свободы, оказавшейся на поверку мифом и одиночеством. Тот мальчик, которого Арт… по-прежнему любил? Нет, не по-прежнему. По-новому, даже сильнее, пожалуй. — Я не жалею о нашей вчерашней ночи, — сказал альфа, опять отражению Ника — обратиться к парню напрямую у него не хватило духа. — И не собираюсь ни орать, ни материться. Мойся спокойно. Дараник моргнул и отмер, перехватывая почти съехавшее с плеча полотенце. — Ты свечки нашел? — спросил он сипло, изучающе кося серым глазом. — Они немножко просроченные, но не страшно… — и закашлялся в кулак, смущенный. Арт потянулся и потрепал космачика по подбородку, наслаждаясь ощущением под пальцами колющейся щетинки. Свечки пилот нашел и уже применил по назначению, сразу две, чтобы наверняка. Большой у Дарчи мужской орган, толстый, и ночное соитие длилось не пять минут — оба, пребывая изрядно под алкогольными парами, долго не могли кончить. Теперь неделю толком не сядешь. Ну и ладно. Пешком постоит, хех. Или полежит… Вместе с Дарчи. Пусть у того тоже зад болит. Ник отстранился от ласки с очень странным выражением лица. — Опять шутишь? — рот парня скривился, отрицая возможность любых чувств. — Дурацкие у тебя шутки, летун. И сам ты дурак. — людь фыркнул, помахивая полотенцем. — Чему радуешься, не понимаю. Я же из тебя омегу сделал. Арт вскинул на чужую глупость бровь, ухватил растопырившегося любовника за локоть и подтащил к зеркалу вплотную. Ткнул пальцем Нику в лоб, потом постучал костяшками по его отражению и попросил: — Дар, вглядись в себя внимательно. Кого ты видишь? Разве омегу? Этот упрямый подбородок в щетине. Это тело мужчины. Бицепсы, волосы на груди и руках. Ты — не омега. Так почему я вдруг должен им стать? По факту трахнутой задницы? Космачик протестующе оскалился, но альфа не собирался его отпускать. — Убери колючки, пожалуйста, — взмолился. — Тебе не идет. Покажи мне Дарчи, не верю, что он совсем умер в твоей душе. Не прячь его от меня… Дараник нервно потер метку на плече и отвернулся к душевой кабинке. — Зачем? — голос парня прозвучал безнадежной тоской. — Чтобы ты сейчас дотоптал то, что не дотоптал тогда? Нет. Прости, но Дарчи исчез, не существует. Зато есть я, — людь коротко выпустил воздух сквозь зубы. — И я, Ачичи, тебе не дамся. Научен горьким опытом. А целовать засранца было сладко. Ник сопел, слабо отбиваясь, притиснутый к кафельной стене, потом передумал сопротивляться и ответил. Ох, как же он ответил — раскрываясь навстречу, впуская язык Арта в рот, застонал, обвивая торс альфы-пленителя руками, впиваясь ногтями в его обнаженную спину. От парня остро пахло бодуном, молодым, здоровым потом и недавним сексом. И он… Он не был омегой. И альфой не был. Инох, бесплодный для кавайца, человек, достойный любви. Последние крохи сожалений Арта по поводу собственной болящей задницы осыпались на пол пылью. Он обновит метку на плече Дарчи и никому никогда парня не отдаст. Объясняться же с Оди будет, если найдет омегу. И плевать, что многомужество на Кавае запрещено законом. Зато в Системе Римоны разрешено, до квартета и, официально заключенное на Римоне, признается во всем гала-союзе. У Дарчи — право первого. Подвинется Оди, перетерпит.