Гиппокампус

      Как давно мы пережили это, друг мой, а горе всё терзает меня. День отплытия, ухода (не знаю, как это написать) капитана, стал для нас… важным? (И тут мне не хватило точного слова, прости друг). Все вокруг нас стало иным. Не чужим и не страшным, а просто иным. Как будто мы никогда раньше и глаз не открывали. Странное чувство, друг: теперь мне кажется, что я и не помнил о смерти! В голове она не укладывалась, ей не было места на корабле. Теперь же меня не покидает чувство присутствия 13-го матроса. Многие ещё долго оглядывались и задавали вопрос во мрак погреба: «Кто здесь?». Мы поняли, что гость по имени Смерть, будет всегда рядом со мной. То есть, с нами.       Итак, мой читатель, на следующий день после откровения капитана, мой восторг сменился чёрным горем. Как только мы уложили тело капитана на палубу, каждый из нас задался вопросом — что же дальше? Команда обступила умершего и молча глядела на него. Что нужно сделать? Сказать? Я одновременно почувствовал страх обиду и… не знаю, как и признаться, читатель, но мне стало неуютно. Меня мучило незнание (знание, и вправду сила!): что с ним теперь, если он ушёл, то куда, и я — так же? И неудобно мне было вот так стоять над ним, смотреть прямо на него. Мне казалось, что я не к месту, что я лишний, что мешаю ему и оскорбляю. Горько мне, что не сказал ему ничего путного (и не скажу).       И потом, мой друг, Грегори был для меня кем-то большим, нежели простым капитаном. Стать таким, как он — моя мечта. Стать его другом — моя важнейшая цель. Стал ли я другом или даже прыгнул выше? Мне никогда этого не узнать. Я так славно жил, гоняясь за капитаном! Что же дальше? Там, на палубе, я и думать забыл о сокровище, о наследстве, перешедшем ко мне.       — Может, спит так крепко — сказал Карлтон.       — Но он не дышит — тихо промямлил я.       — Ну да, — начал грубый Бьёрн, — живой бы храпел.       Тут над нашими головами разразился страшный скандал. Чайки, и без того никогда не замолкавшие, начали кричать настолько громко, что мы невольно закрыли уши. Это взбудоражило нас и, позабыв про капитана, мы уставились на небо. Свысока на нас падала тень. И тень эта привела чаек в безумство (так вот что это!). Они, будто сговорившись, собрались в огромную тучу и закрыли нам всё небо. Огромная кричащая туча, сыпля на нас перья и проклятья, затмила солнце. Я крепко закрывал уши, и не зря, мой друг! Внезапно, стена чаек была вдребезги разбита гигантской птицей. Крику было! На момент её пришествия, я не знал, как величать нашего нового друга. После «отплытия» капитана, я выяснил имя — Альбатрос.       Эта могучая, белоснежная птица очистила крыльями мои мысли. Её крик — это зов будущего. Мы все кричали тогда вместе с ней. Долго, упорно, с влажными глазами, отгоняли вязкое тёмное ромовое прошлое и встречали яркую неизвестность.       Итак, мой верный читатель, крики Альбатроса мы (то есть я) провозгласили одновременно и панихидой, и гимном. Я уселся на одну из ромовых бочек, пока остальные переносили капитана в его каюту. В отличие от нашего просторного трюма в брюхе коня, капитанская каюта была тесна (келья!) и находилась в могучей шее. Всё в ней было, как на ладони, — не было тёмных уголков, каюта была круглой (овальной — всё-таки шея). Конечно, капитану не мешал ни скрип досок под ногами матроса, ни храп соседа, но как же наверно одиноко ему было, наедине со своими мыслями. Как думаешь, друг, может, стоило оставить его в тесной шее навсегда?       — Положим его здесь, а дверь забьём! — предлагал боцман Томас, — он капитан корабля, а корабль не может без капитана!       Вернувшись на палубу, мы разорались, словно гадкие чайки. Команда разделилась на две группы: одна, малочисленная (но какие люди! матросы столь огромные и сильные, что могли в один присест бочку рому выпить!) под крылом громкого боцмана, и более многолюдная, слушающая шёпот щуплого Джерома. Этот маленький человечек с тонкими противными усиками, выдумал бросить капитана за борт, на растерзание тамошним тварям (рыбам, мой друг; ни разу не видел, чтоб они кого-то терзали, но никто и за борт-то не попадал).       — Почто он теперь нам? — шептал Джером, — Капитан что должен?       — Э… капитанить? — попытался Ливстон.       — Близко, мой друг. Правильней сказать, управлять. А наш капитан, не то, что управлять, но и дышать больше не может. Скажи, Леон, что мы делаем с ломаными вещами?       Леон сощурился. Он, знаешь ли, ненавидел Джерома. Леон не стал отвечать, а лишь что-то прошептал Агустину. Вскоре Леон взял меня за локоть и отвел чуть дальше, к бочкам. Возможно, мой друг, тебе интересен шёпот Джерома, но я, к сожалению, запомнил лишь эти слова. Надеюсь, ты понимаешь, как я был растерян. Но не волнуйся, Джером ещё своё скажет. Мне, как и Леону, противно их вспоминать, но ради правды, я их запишу. Леон, между прочим, чем-то похож на меня. У нас с ним вихри кудрей на голове, только у меня чуть светлее, и я прикрываю свою макушку шапкой.       Ну всё, прости, прости. Я продолжу. Я, Агустин и Леон стояли за бочками, пока остальные матросы, вслушиваясь в науськивания Джерома, подбирали слова для ответа. Леон сказал мне: «Очнись мальчик. Ты был последним, кто говорил с капитаном. Скажи, он не дал тебе указаний? Эта свора ещё не поняла, что с нами случилось». Я глядел на него и, покачав головой влево-вправо, спросил: «А что с нами?»       Споры были до темноты. Некоторые подрались, многие — надрались. Альбатрос всё кружил над нами, разгоняя тучи чаек. Иногда он подлетал очень близко, будто желая заглянуть каждому из нас в глаза.        Смотря на его полёт, я внезапно вспомнил о сокровище. Быстрым шагом я поднялся в каюту, и хотел было взять сундук, как замер — на кровати же капитан.        Знаешь, друг, немного позже я искал в книгах объяснение жизни. Тогда, в каюте, я подумал, что это цвет. Чуть погодя, я пожал его руку и решил, что это тепло. Капитан бывал бледен, но эта белизна была чистой, как будто со страницы с картинкой высосали все чернила, и она поблёкла. Я весь затрясся от холода, что просачивался из капитана. И вот тогда я понял — огонь! Это цвет и тепло!        Я вытащил сундук, сел под окно и стал разглядывать книги. Я верил, что они подскажут нам достойное решение. Так и случилось! Не сразу я нашёл её: «ритуалы погребения». Я читал очень долго, многого не понимая, и потому попутно обращался к другой драгоценности. Я не очень понимаю, как это «закопать», что за земля, и, причём здесь цветы, но знаешь, я быстро нашёл ответ на более главный вопрос. Выбежав из каюты, я вскричал: «Друзья! Я нашёл выход! Кремация!»