Первый...

***

      Когда-то мисс Дю Морье сказала, что я одержим тобой. В тот момент это было чрезвычайно справедливо. Но признаваться перед самим собой в слабости — одно, а признаваться перед кем-то посторонним — совершенно другое. Ты особенный. Не только для меня. Я это понимаю. У нас сразу образовалась связь. Мне так хотелось. Но даже тогда, когда мы были в одной комнате, разговаривали, сидели рядом — какая-то часть меня была обделенна тобой. Ты знал меня, понимал меня… Принимал. Но принятие и одобрение — это разные вещи. Одобрять нечто — значит признавать его благом. Ты не мог одобрить дурное. То, на что в твоей голове сидело табу. Запретом. Но ты был ближе всех. Вопреки тем многим качествам и привычкам, которые нас разделяли и делали разными. Ты был все равно ближе всех. С самого начала. С первого взгляда. Я не мог и не хотел переключаться. Это было попросту невозможно. Никто за всю мою жизнь так меня не интересовал. Никто. Я думал, что со временем, ты исчерпаешь себя. Но почему-то… Еле слышно гудят турбины, в салоне тепло. Раздражает сухость слизистой оболочки носовой полости. Пересохло в горле. Немного жгут глаза. Уилл спит — Лоразепам всегда быстро на него действовал. Тропосфера. Вокруг темная пустота. Не видно звезд. Нет света человеческих городов. Мы сверху — они снизу. Под нами. Время шло. Я, как никогда в жизни, готов был к ожиданию. Долгому. Мучительному и болезненному. И я ждал… Давно свыкнувшись с одиночеством, слишком опасно мечтать о возможности разделить с кем-то свое существование. Но я рискнул. Если был хотя бы малейший шанс, один на миллион, на миллиард — этого уже было достаточно. Я готов был отдать ожиданию все время, которое имел. И я снова ждал… Тогда, совсем по-другому заиграли строки из Св. Евангелие от Матфея… «Просите — и вам дадут, ищите — и найдете, стучите — и вам откроют». Я решил постучаться. В самые темные и тайные двери, за которыми скрывался первобытный голод. Заключенный и униженный в своем одиночестве. Но прекрасен тем, что был так восхитительно естественен. О чем я думал, когда подставлял тебя? Тюрьма. Клетка. Тебя считали разумным. И я никак не мог понять — почему же то, что в обыкновенном человеке считается достоинством, оборачивается сокрушительной уликой против обвиняемого? А потом, когда принял решение освободить? Что имеет значение в жизни кроме единственного мгновения сияния? Одного короткого промежутка времени, в котором ты будешь сверкать и станешь настоящим? Приобретешь свою истинную форму? </i>Восстань и сияй! <i>Я дарю тебе тебя. Сопротивление всегда манит. Уилл, для того, чтобы звезда родилась, должна произойти одна вещь — газообразная туманность должна рухнуть. Так что рухни. Раскрошись. Это не твое уничтожение. Это твое рождение.       Спустя сорок минут полета началась тряска. Я пожалел о том, что пришлось вколоть Уиллу снотворное с наркотическим действием. Мне не по себе. В иллюминаторе крыло ходит ходуном. Я знаю, что это нормально — крылья лайнера гибкие и спроектированы с расчетом на турбулентность, но чувство тревоги меня не покидает. Грэму тряска нипочем. Татьяна Борисовна включила спикер и своим звучным альтом произнесла: — Говорит командир корабля. В связи с погодными условиями маршрут будет скорректирован. Ожидаемое время прибытия в аэропорт Кеблавик 02:45.       Воздушное судно Learjet 40 производства компании Bombardier Aerospace несколько раз «подпрыгнуло». По дневной метеосводке с востока ожидалась снежная буря. Наш полет неспроста обошелся так дорого — самолет летал высоко над фронтами погоды. То есть нас не должно было задеть, даже если снизу начнется катаклизм. Красота разрушения. Она захватывает. Будоражит. Заставляет смотреть не отводя глаз. Даже когда страшно и неприятно. Когда запретно. Тем более, когда запретно. Тогда ты смотрел и хотел большего. Ты попался. Ты стал моим.       Свистит. Громко. Самолет уходит на большую высоту. Несмотря на все предпринятые попытки дышать спокойно — не могу взять себя в руки. Меня это бесит. Я и раньше не любил летать. Но никогда не испытывал этого чувства. Смотрю на спящего и ничего не подозревающего Уильяма. Мне страшно. Кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Но ведь ты уже и так мой?..       Борт стабилизировался. Слишком бледной рукой поправляю растрепавшиеся волосы. Мой лоб покрыт холодным потом. Ведь ты мой?.. Я помню твой взгляд. То, как, ты пришел ко мне в ту ночь… принес свидетельство своего становления — жертву. Кровь на твоих руках. Это было так… захватывающе… Возбуждающе… Ты переоделся. Но кровь с рук не смыл. Созерцать становление тебя… Тебя. Что это такое? Ни один интеллект не способен этого понять. Даже мой. Даже твой. Оценить в полной мере. Как бы я не пытался созидать… все было откинуто. Потому что естественное начало в тебе было так сильно, что не поддавалось логическому ходу. Это чистая энергия, дикий огонь. Неуправляемая материя. Чем глубже спрятано — тем уникальнее. Время шло. Я чувствовал, что только когда ты сможешь освободиться, я смогу жить дальше. С тобой. Новым. Моя звезда! Мой яркий Сириус! Сияй мне. Одному. Мне. Свети ослепшему.<\i>       Смотрю. Кудрявая голова, спокойно свешенная на плече. Полуанфас. Правый полуоборот. Длинные, подрагивающие ресницы. Сочетание. Возрождение — гармония плоти и духа. Романтизм — ранимость…       Сколько раз я тебя рисовал… Воплощал в различных образах. Везде мне виделся ты: твое лицо, твои глаза, руки… твое тело и твоя душа.       Мне бы не хотелось называть тебя «музой», потому что это неправильное слово. Я творил и до появления тебя. Но после тебя… Началась жизнь.       Как все меняет одно случайное знакомство. Непредвиденное никем. То, которое даже не кому было напророчить в современном мире без веры. Ты изменил все. Ты был прав. Всегда. Ты меня изменил. Еще раньше, чем узнал об этом сам… <i>Приблизься, чтобы я, прозрев, обрел Здесь, на земле, среди любвей и зол И мелких пузырей людской тщеты Высокий путь бессмертной красоты. Бессмертная красота… Но ты такой хрупкий… Как мне не потерять тебя? В иллюминаторе сверху космос. Бесконечный и далекий. И не важный для меня. Там. Внизу. Дом. Земля. Тоже не важна для меня. Здесь. Тишина. Зыбкая стабильность. Маленькое тельце, хрупкая оболочка, ранимая душа. Мой космос. Моя земля. Моя самая яркая звезда. Ты — важен. Засыпаю. — …Входим в зону арктического фронта. — конец фразы, который меня пробуждает.       Любознательность всегда была для меня движущей чертой характера. Но так сложилось, что авиация не входила в круг моих интересов. Поэтому, интуитивно почувствовав что-то неладное, я решил пойти в кабину к пилоту, предварительно постучав условленным сигналом. — Можно? — Да, прошу Вас.       Когда-то и я говорил с восточноевропейским акцентом. Прошлое без спроса просачивается в мои мысли. Так странно сейчас, пользоваться не средним именем…а по отчеству. — Татьяна Борисовна, у Вас…—  пришлось прерваться. Атлантический океан и издали виднеющийся остров Исландия поглотили мое сознание. Белый клочок земли, который выступает из океана. Стык литосферных плит. Ледяная страна. Остров вулканов, фьордов, гейзеров, лавовых полей и ледников. Холодное укрытие для тех, кто ищет одиночество. Океан и небо. Ночь. — Захватывающее зрелище? — Татьяна сидит ровно, уверенно держит штурвал, взгляд обращен вперед. — Безусловно. — подхожу ближе и получаю еще больший обзор. Поднимаю голову вверх. Учащается пульс. — Великое небо. — Или мы малые. — полуоборотом головы указывает на кресло второго пилота. Я аккуратно присаживаюсь. Не думаю, что мне положено здесь сидеть. Вокруг куча мигающих датчиков и дисплеев. — Это поразительно. — все еще осматриваюсь. — Я, может быть, не всегда уверен в том, что именно меня интересует, но совершенно уверен в том, что не представляет для меня никакого интереса. И я раньше, никогда не находил путешествия по воздуху интригующим. Понимаете, я люблю контролировать свою жизнь. Здесь, в небе это невозможно. Приходится полагаюсь на случай. — Небо — это свобода. — Переключает какие-то кнопки на панели. — Если ты — человек воздуха, то сможешь расслабиться только тогда, когда покинешь тяжелую землю. — Глаза, что подняты ввысь, рая вокруг не найдут. — Вы думаете там можно найти рай? — Резко обращается ко мне. Потом долго смотрит на все время приближающийся остров. — Я счастлива своим ремеслом. Чувствую себя пахарем, аэродром — моё поле. Это мой рай. — На земле все было настолько плохо? — Мне становится интересно. — Мне казалось, что даже небо плачет, заглядывая в окно моей комнаты… — …Зачем земля, когда есть небо? — Для меня — да. Вот так получается. Для кого-то небо выход. Буквально. Сбежать и понадеяться, что тебя не найдут в пространстве неподвластном человеку. Но от воспоминаний не убежишь никуда. — С неба не разглядеть дна болота, но с дна болота можно увидеть небо. — Я благодарна только себе за то, кем я стала. Все чего я добилась — это результат моих стараний. Кровь, пот и слезы. Борьба. — Полагаю, вам тяжело пришлось на земле. — Татьяна ничего не отвечает, но и не делает попыток прекратить разговор. — Люди они… в основном не заслуживают оказанной им честь. В дружбе, любви, доверии… — Не люблю говорить о таком. И мне непонятно, как за время нашего недолгого разговора о небе, тема плавно перетекла на личные переживания.       Вот. Колючая госпожа. Но я не спешу уходить. Здесь есть о чем поразмыслить. Особенно интересно пообщаться с человеком постсоветским. Даже если наша пилот последние десять — пятнадцать лет и жила за границей, то детство и молодость почти наверняка провела в разваливающемся СССР. На вид ей около сорока. Явный интроверт. Хотя… не люблю ярлыки. — Чтобы верить в небо, в котором нуждается наша душа, нет необходимости верить в ад, который наш разум отвергает.       Долгое обоюдное молчание. Самолет начал понемногу снижаться. Татьяна заговорила. Тон её поменялся на более приятный. — Я не настолько слаба, чтобы терпеть оскорбления, не настолько сильна, чтобы их прощать, но не настолько злобна, чтобы мстить. Поэтому я просто поворачиваюсь к обидчику спиной. Навсегда. — Берет паузу. Следит за датчиками глазами. — Просто растворяюсь в небе. — Ожидание чуда есть одна из слабостей русского народа. Хорошо, что вы не стали его дожидаться там, на земле. Чудес не бывает. — Я украинка. — Простите, если оскорбил Вас. — Извинения приняты.       Татьяна Борисовна надела наушники, которые до этого времени свободно висели у нее на шее. Минуту что-то понажимала на дисплее. Потом громко произнесла в маленький микрофон: — Диспетчерский пункт KIA, это борт L9875J, доброй ночи!— двадцатисекундное ожидание. Потом она вслушивается. — Принято. Снимает наушники. — Это аэропорт бокового ветра. Но вы, видимо, везучие ребята. Сейчас у них спокойно. — очередной заход пальцами по дисплею. — Когда сядем, мне нужно будет около двух часов. Вам не о чем беспокоиться — сюда никто не придет. Это обычная процедура с документами и заправкой. — Хорошо. Остров был уже близко. Огни ночного Рейкьявика маячили за левым бортом. — Начинаем снижение. — Сказала Татьяна Борисовна и начала снова выходить на связь с диспетчером. — Борт L9875J запрашивает разрешение на посадку… Хотелось конечно посмотреть на все с кабины пилота, но вот рациональная часть мозга подсказала, что будет лучше в одиночестве пережить это. Никому нельзя демонстрировать свои слабости — Лектер усвоил это еще с детских лет.       В салоне немного похолодало. Уилл спит. Небольшой плед который мы вместе купили в Ярмуте, лежит у меня в сумке, защищая драгоценные подарки полученные от Грэма на Рождество. Пришлось выложить почти всю одежду чтобы все упаковать. Разматываю подарки. Укрываю спящего. Еле касаясь, провожу пальцами по прядям волос, которые упали ему на глаза. Когда он дышит, то из приоткрытого рта вырывается дыхание и поднимает их вверх. Его слегка лихорадит.       Наклоняюсь еще ниже и смотрю на свое личное невозможное чудо с минимального расстояния. Если бы он знал, как я чувствую себя в такие моменты… Если бы знал, на что я готов пойти ради него. Чем пожертвовать и от чего отказаться. Я бы остался слепым и глухим… Я бы простил его. Снова и снова. Я бы отрекся от всех идеалов, от всех принципов. Если бы он только попросил… Ни один человек не должен иметь такой власти над другим. Это очень опасно. Я боюсь того, кем могу стать если… Нет. Он здесь. Со мной. Он мой.       В последний раз смотрю на него и сажусь в свое кресло. Пристегиваю ремень безопасности. Начинается заход на посадку. Затухает свет в салоне. Один круг. Второй. Два красных, два белых. Земля приближается. Огни. Чувствую, как сводит зубы. Болит в левом виске. Давление внутри черепа. Пошли слезы с глаз.       Толчок. Шасси. Задерживаю дыхание. Приземляемся. Рулим на стоянку. В иллюминаторе видно небольшой терминал. Несколько самолетов на стоянке. В основном пусто. Отстегиваю ремень — мы остановились.       Никто не подходит к самолету. Отключились двигатели. Стало тихо. Открываются двери кабины пилота. Татьяна поверх формы надела дутую куртку. В её руках папки с документами. Что-то вводит на бортовом мониторе, потом просто кивает и выходит из самолета по открывшемуся трапу. Запускает субарктический холод. Спустя минуту мы с Уиллом остаемся вдвоем в темном салоне. Наш единственный выход заблокирован. Я полагаюсь на случай. Доверяю наши жизни незнакомому человеку. Предпочитаю лишний раз не суетиться и просто неподвижно сижу.       Полчаса. К нашему борту подруливает топливозаправщик. Вижу Татьяну. Рядом с ней двое из персонала. Они деловым, энергическим шагом идут к самолету. Минут десять проверяют, открывают и чистят шлюзы еще двое, которые вылезли из заправщика. Тянут какие-то провода к борту. Ставят пистолет. По очереди заправляют баки. Долго. Один из персонала делает какие-то пометки на планшете. Со вторым — наша пилот беспрерывно разговаривает. Похоже, что на исландском. Третий и четвертый все время шуршат возле топливного люка и топливозаправщика. Туда-сюда. По очереди.       Спустя тридцать пять минут измеряют уровень горючего и приступают к следующей стадии — заливают масло и закачивают воздух. Еще сорок минут. Все время на улице. Одеты мужчины тепло, а вот женщина без головного убора — не хорошо. Несколько громких, скорее всего матерных слов вырываются изо рта мужчины с планшетом. Он на повышенных тонах обращается к Татьяне Борисовне. Она в ответ. Спорят минуты две. Остальные рабочие отсоединяют все провода и шланги. Все проверяют по несколько раз. Наша бойкая, как оказалось пилот, зло отмахивается рукой от обидчика и приближается ко входу в самолет. Медленно опускается трап. Опять холод. Голоса мужчин из персонала становятся громче. Заходит Татьяна, не обращает на нас абсолютно никакого внимания, оставляет трап открытым, проходит в свою кабину. Двери тоже открыты. В салоне все так же темно. Стараюсь не дышать громко, хотя знаю, что мое дыхание никто не услышит.       Надеюсь, что спать Уилл будет все так же тихо, как и во время полета. Вижу спину Татьяны. Она за штурвалом. Скорее всего, управляется с показчиками. Проверяет уровень уже по электронных показателях. Неожиданно громко орет пару слов. Я вздрагиваю. Грэм не реагирует. В ответ такой же громкий ор.       Татьяна покидает кабину, выходит на улицу, закрывает трап. Пять минут разговаривает с работниками, которые уже успели закончить свою работу. Подписывается в планшете. Прощальное: «Такк, квемдъя». Все расходятся. Уезжает топливозаправщик. Она вне поля видимости.       Терпение всегда было моей добродетелью. Но сейчас я начинаю раздражаться. Прошло уже больше трех часов. Повезло еще что, наш самолет стоит носом к посадочной полосе, есть хотя бы на что посмотреть. Ночных рейсов совсем немного. За время нашей стоянки только четыре самолета воспользовались ВПП. Один из них был большим пассажирским, второй — транспортным. Два других — маленькие, бизнес-класса.       Еще двадцать минут ожидания. Подрулил или правильнее сказать припарковался еще один самолет. Видимо тоже перегонщики. Два пилота. Пять минут и на стояке снова пусто.       Татьяна Борисовна появляется незаметно. Скорее всего, я просто уснул. Ужасно замерзли ноги. Процедура повторяется. Она не замечает нас. Закрывается в кабине пилота. Пятнадцать минут тишины. Выруливание, постепенно увеличивающаяся тяга двигателей, ВПП. Взлет. Нервы. Заложенные уши. Острая боль в голове. Облегчение после стабилизации высоты. Бутылка минералки из бара, которым раньше не пришло в голову воспользоваться. Спустя десять минут Hennessy, «Paradis». Три захода. Выпиваю без церемоний. Сейчас не до этого. Оцениваю позу спящего Уильяма — раскладываю под ним кресло, плотней укутываю в плед. Пользуюсь уборной. Переодеваюсь. Еще порция Hennessy. Пить на голодный желудок не самое лучшее решение, но я хочу уснуть без снотворного, поэтому иду на такой шаг. Стучусь трижды. Получаю разрешение войти. — Я думала, Вы уже спите. — Сложно расслабиться в самолете. — без разрешения сажусь на кресло второго пилота. Вокруг нас темная материя. Вверху не видно звезд. Все затянуто. Слишком чуждая обстановка. — Длительные перелеты для меня малость дискомфортны. — Вижу, вашему спутнику они даются легче. — скорее всего, Татьяна Борисовна ставит самолет на автопилот. Одной рукой что-то вводит на дисплее, а потом отпускает штурвал. Поворачивается ко мне. — Да, пожалуй. — зеркалю ее позу. — Как все прошло? — Мы вылетели — это самое главное. — достает термос. Наливает чай. Черный. По запаху — Дарджилинг первого сбора. — Это значит — хорошо. — отрицательным взмахом головы отказываюсь от предложенного чая. — Это мой второй учебный аэропорт. Большую часть персонала знаю лично. — неспешно пьет и время от времени поглядывает то на датчики, то в небо. — Я шесть лет жила в Гардуре, два года обучалась на категорию, год вторым пилотом, и три года инструктором. Но сначала была, понятное дело, летная академия. Пять лет. — Внушительный учебный опыт. — Говорю с одобрением. — Это все обошлось Вам недешево. Я прав? — Недешево? Я только год назад отдала последний долг… — Получается слишком застенчиво. И непривычно. Диссонируют образы. — Но пилоты получают хорошие деньги. — Я и получаю. Взяла вот вас. — Да, и мы вам благодарны за это. Поднимает на меня карие глаза. Смотрит очень пронзительно. Потом делает глоток чая, не отводя взгляд. Мне это не нравится. Но я умею выигрывать в таких играх. Переводит взгляд на приборы. — За этот полет я получу пятнадцать тысяч. Десять — ваши. — Татьяна снова поворачивается ко мне. — Слишком много за такую услугу. — Я же говорю — мы вам благодарны. Складывает термос. Разминает спину. Делает пару упражнений в сидячем положении. Я слежу за небом. Мне не нравится такая пустота вокруг. Она слишком гнетет. — А… — видно, что её что-то интересует. Она колеблется. — Я не знаю, как спросить… — Лучше подумайте, стоит ли вообще спрашивать?.. — делаю паузу и внимательно смотрю на нее. — Да, вы правы. Простите. — Массирует уставшие глаза. — Знаете, я пару лет работала в большой авиакомпании. Но это было не то. Я люблю тишину и спокойствие. — Вы летчик — одиночка. — Однозначно. — она впервые улыбается. Зубы немного кривоваты. Но сама улыбка очень располагающая. — Я предпочту залить больше топлива, чем брать второго пилота. — Из-за этого были проблемы в расчетах? При заправке? — Да. Но мне доверяют, и проверять ничего не стали. Мое слово — дорогого стоит. — Нам повезло с вами. — В точку. Татьяна Борисовна поворачивается в кресле. Переключает кнопки. Смотрит вперед. Молчит. — Да. Мне нужны деньги. Я работаю с разными людьми. Не всегда с хорошими. Сейчас в моей жизни период стабильности, я не хочу, чтобы что-то менялось. Я выхожу из ситуации как умею. Не судите меня. — Кто я такой чтобы осуждать Вас? — Я не знаю почему, но мне не все равно. Мое удивление искренне. Я слишком давно не занимался практикой. И я не хочу, чтобы сейчас она принимала мое понимание за сочувствие, ведь всем людям иногда хочется его услышать. А умение отличать одно от второго часто является одним из признаком взросления. Очень больно и противоестественно думать, что кто-то читает твою душу, не испытывая к тебе симпатии. Столь же отвратительно видеть в понимании только орудия хищника. — У меня есть дочь. Ей три. Сейчас она живет со своим отцом. Правда, так было не всегда. Первые полгода…я была с ней. Мы были вместе. — делает микропаузы после каждой фразы. Слова даются ей не просто. — Но все это время я чувствовала, что что-то делаю не правильно. У меня болела душа. Я задыхалась, хотя со всех сил старалась быть хорошей женой и матерью. Но не могла ею быть. Это было издевательством над собой. Муж меня унижал и оскорблял. Постоянно говорил, что я ничтожество и мать из меня никакая. Я поняла, что надо делать выбор. И выбрала - это. — руками обводит вид из кабины. — И я думаю иногда…что когда-то буду жалеть об этом. И если я захочу вернуть все, мне нужны будут деньги. Он отсудил у меня Катю, спустя три месяца. Я была на другом конце света и просто в очередном аэропорту получила решение суда. — закрывает руками глаза. Мотает головой из стороны в сторону. — Господи, я слишком долго была одна. Не знаю, зачем я Вам все это рассказываю. — Вы рассказываете, потому что я — слушаю. — нужно будет еще выпить коньяка. Интересно, как там Уильям? Смотрю на небо. Редкие звезды поселились на нем, те, которые были путеводными для многих пилотов десятилетия назад. Сейчас эпоха электроники. Можно лететь только по навигации… Приборы упростили нам жизнь, но не нашу участь. — Да, думаю, вы правы. — убирает руки от лица. Поправляет выбившиеся из прически пряди. — Мало суметь уйти — сумей, уйдя, не вернуться… — она смотрит в непонимании. Чувствую, что буду сейчас говорить не то, чтобы говорил раньше на сеансах. — Я бы хотел сказать, что все можно исправить, но суть в том, что некоторые вещи… Татьяна громко дышит. Мне её жаль, а жалость не лучшее чувство. Его надо остерегаться. Оно бывает слишком опасным. Сочувствие и то не так страшно. — В любом случае, я сейчас делаю то, что люблю и умею лучше всего. — Быть родителем, это ценный дар, которым, к сожалению, обладают не все. — Для кого этот разговор полезней? — Вы не сможете от этого убежать. Вы уже стали мамой. Все уже произошло. Понимаете, современной женщине надо преодолеть немало трудностей и научиться многим вещам, чтобы овладеть искусством быть хорошей и мудрой матерью. В прошлом рождение детей было для женщины самой важной задачей, выполнением ее естественного предназначения. Нередко замужняя старшая дочь ждала первенца в то время, как ее мать была беременной шестым или седьмым ребенком. Обе женщины после родов вместе ухаживали за новорожденными, воспитывали их. Таким образом, подрастающая девочка еще задолго до того как стать матерью не раз и не два участвовала в таинстве материнства. В результате, выходя замуж, она в полной мере обладала столь редким теперь умением — ухаживать за ребенком. — Я единственный ребенок, росла в иной атмосфере. Меня воспитывал отец. Мать умерла когда мне было полтора года. — совершенно без эмоций произносит пилот. — В наше время жизнь женщины изменилась. Хотя материнство всегда будет потребностью женской природы, оно не является ныне единственной целью женщины, и не только оно дает ей удовлетворение в жизни. Для современной женщины материнство во многом стало более полноценным, сознательным, но вместе с тем и более трудным. Скажите, вы убегаете от чего-то, или к чему-то? — Я ответственная! Я пилот! — Вырывается ярость. Скрытая, скорее всего, годами, ото всех. И что самое печальное, скорее всего и от носителя тоже. — Успокойтесь. Я ни в коем случае не хочу вас задеть, Татьяна. Я просто стараюсь помочь вам. — Вы не… вы… это что, сеанс психотерапии? — Глаза ее округляются. — Это дружеская беседа. — Говорю успокаивающе. Если она будет в таком состоянии, то не сможет нормально управлять самолетом. — Одноразовые знакомства бывают очень полезными. Намного легче раскрываться перед человеком, которого вы видите в первый и последний раз.  — Простите. — Женщина берет себя в руки. Возвращает себе ясность ума. — Я думаю, вы правы. Но мне нужно самой это все осознать. — Конечно, я просто надеюсь, что наш разговор помог вам. Помните — никто не в силах остаться там, где ему хочется. — Безусловно. Спасибо. Если честно, как камень с плеч. Я наконец-то выговорилась. — Снова улыбается, но уже по-другому, более по-взрослому и с некоторой тоской во взгляде. — Был рад побеседовать. — Встаю и выпрямляюсь во весь рост. — С вашего позволения … — Да конечно, идите, отдыхайте. — Смотрит на мигающие переключатели, потом на небо впереди.       Восход солнца. Он прекрасен. Оттенки красного сменяют друг друга на горизонте, совсем крохотная, сначала полоса становиться ярче и ближе к нам. У меня во второй раз за этот полет захватывает дух. Стою еще пару минут и выхожу в салон.       Тут по-прежнему царит полумрак. Уилл повернулся на другую сторону. Теперь он спит лицом к левому иллюминатору. Скорее всего, Лоразепам заканчивает свое действие. Включаю небольшую лампочку над баром. Выпиваю еще две порции. Осталось меньше полбутылки. Давно я не пил коньяк. Устраиваюсь на свое место. Смотрю на темную кудрявую макушку Уилла, на очертания его тела, на ногу, которая смешно свешена с сидения, и спустя три глубоких вдоха, все равно, что от поступления в организм Галотана, ингаляционного наркоза, засыпаю.