For the Potions Master's Amusement

      Гермиона ничуть не удивилась, обнаружив, что очутилась в их спальне в Руасси-Хаус в не совсем крепких объятиях своего бледного профессора, который выглядел ужасно и пах не лучше. Она не пыталась отстраниться и ничего не говорила. Просто твёрдо стояла на ногах, выдерживая его вес в гораздо большей мере, чем это было комфортно, и с беспокойством смотрела в его болезненное, измождённое лицо.       Через мгновение взгляд Северуса немного сфокусировался, и он крепче сжал её. Одновременно с этим свободная рука мужчины легла на девичью шею. Гермиона оставалась пассивной в его объятиях (слегка запаниковав от давления, оказываемого ладонью, сжимающей горло, но изо всех сил стараясь не показывать этого). Сердце продолжало колотиться в груди, ведь она всё ещё не оправилась от перепалки между своим Господином и лучшими друзьями. Но, честно говоря, она не ожидала увидеть его на лесной поляне этим утром. Если бы знала, что он способен подняться с постели, то осталась бы в Руасси и позволила ему самостоятельно доставить всё Гарри… или нет? Разве она не жаждала предлога, чтобы увидеть Гарри с Роном, чтобы вновь ощутить, что действительно участвует в их поисках? Удовлетворяя этот порыв, она ослушалась Хозяина, и у неё возникло чувство, что тот сейчас выскажет всё своё неудовольствие.       — Взгляни только на эту голую шею, — пробормотал он, словно обращаясь к самому себе. — Кто-то небрежно обошёлся со своим ошейником. — Его длинные пальцы незаметно сжались. — Неужели ты так мало его ценишь?       — Нет, Господин, — тихо ответила Гермиона. — Я очень высоко ценю свой ошейник.       — В Хогвартсе ты не должна была носить его вне моего кабинета. Никогда, — задумчиво произнёс он.       — Но в Руасси-Хаус я должна была носить его каждую минуту каждого дня, — мягко напомнила она.       Снейп был тем, кто забрал ошейник у Гарри, — что, если он не вернёт его ей? Что, если наказанием за то, что она ушла, когда он велел остаться (за то, что показала ошейник людям, не ведущим их образ жизни), станет отнятие её символа принадлежности ему? Желудок сжался от страха, хотя иная часть разума кричала: «Это несправедливо! Он был ранен! Гарри должен был получить заклинание! Что мне оставалось делать?»       — Что ж, теперь ты показала его своим маленьким друзьям, но они не кажутся слишком… понимающими. — Его губы скривились в зловещей усмешке. — Полагаешь, мне есть дело до того, что они думают обо мне или о моём выборе?       — Конечно, нет, — медленно проговорила Гермиона, изо всех сил стараясь говорить спокойно, несмотря на гул в голове. — Меня не волнует, что они думают о нас или о том, какой выбор мы сделали, — добавила она для верности, гадая, является ли это истиной в полной мере.       — Похоже, тебя также не волнует, что о тебе думаю я, Гермиона.       Она перестала дышать и почувствовала, как сердце замерло в груди.       — Нет! — воскликнула она. — Это не правда! Ты — всё, что меня волнует!       — Молчать! — прорычал он, и даже в своём несчастном положении она заметила, что он не совсем здоров (говори он в полную силу, этот рык стал бы ревом).       Он оттолкнул её и опустился в кресло. Дрожащей рукой прикоснулся к повязке на глазу. Не думая ни о чём другом, Гермиона упала перед ним на колени, полностью одетая, но тем не менее в покорной позе.       — Я знаю, ты накажешь меня за непослушание, Господин, — сказала она, почтительно отводя глаза, — но, пожалуйста, позволь мне позаботиться о тебе сейчас. Прошу, позволь мне услужить тебе.       Потребовалась вся её решимость, чтобы держать руки на бёдрах в то время, как хотелось прикоснуться к нему, провести руками по его телу и убедиться, что нет никаких других ран, кроме той ужасной, что она могла видеть: пореза, который оставил уродливый, грубый, свежий шрам на его лице… на глазу. Всё произошло так быстро — он внезапно оказался в палатке, затем столкнулся с Гарри и, наконец, забрал её, прежде чем она успела обработать ужасные повреждения на его лице.       — А ты достойна, чтобы тебе позволили служить мне? — холодно спросил он, и это прозвучало как пощёчина.       Северус был ослаблен травмой (он, очевидно, покинул укрытие прежде, чем достаточно окреп для этого), плюс ко всему, она не повиновалась прямому приказу. В лучшем случае он разочаровался в ней, а в худшем… что ж, не стоит думать об этом прямо сейчас. Всё, что ей нужно было сделать, — убедить его позволить позаботиться о нём, и, возможно, она сможет показать своими действиями, а не говорить словами, которых он не желает слышать, как сильно она переживает и как он важен для неё. Гермиона никогда не была хороша в этом — какая-то часть её личности бунтовала против того, чтобы умолять, — но он хотел, чтобы она унизилась перед ним сейчас, и если это доставит ему удовольствие, она готова.       «Думай! — приказала она себе. — Что сказала бы Ти?»       — Не достойна, Хозяин, — сказала она, услышав в голове покладистый голос Таффи, — но я всё равно прошу позволить мне это сделать.       Она оставалась на месте, заставляя себя не смотреть на него, хотя ей до смерти хотелось заглянуть в его лицо, чтобы увидеть, смягчился ли он. Это напомнило ей о временах, когда она была в его кабинете, когда он был недоволен ею или когда хотел что-то донести; часы на каминной полке громко тикали в тишине, а она мысленно повторяла: «Позволь мне, позволь мне, позволь мне, позволь мне…» — пока его голос не нарушил тишину.       — Разденься, — приказал он ей. — Потом можешь набрать мне ванну и проводить к ней.       — Благодарю, Хозяин, — с облегчением пролепетала Гермиона.       — Тебе не позволено говорить, — сдержанно ответил он, но даже сквозь раздражение в голосе слышалась усталость.       Гермиона сняла джемпер и лифчик, затем стянула ботинки вместе с носками и встала, чтобы выскользнуть из джинсов с трусиками. Она сразу же пошла в ванную и принялась набирать воду. Услышав, что он поднялся, она краем глаза увидела, как он вошёл следом и нетвёрдой походкой направился к раковине. Гермиона украдкой наблюдала, как он смотрит в зеркало.       — Господи! — воскликнул он, и по его тону она поняла, что раньше у него не было зеркала, чтобы посмотреть, что с его лицом.       Слёзы жалости навернулись на глаза, но сейчас она не смела тратить время на сожаление. На сей раз речь шла о нём, а не о ней (её долг — позаботиться о его нуждах, не давая волю эмоциям).       Гермиона услышала шум воды в раковине и безошибочный звук чистки зубов.       «Бедный! Он всё это время находился в месте без элементарных средств гигиены?»       Затем она услышала, как он подошёл к унитазу, расстегнул молнию на брюках… Она почувствовала едкий запах мочи, затем услышала звук слива.       — Раздень меня, — устало приказал он.       Гермиона отошла от наполовину наполнившейся ванны и повернулась к нему. Он оставил мантию в другой комнате, и оказалось, что под чёрными полами и складками скрывалась совершенно несуразная одежда. На нём был уродливый коричневый свитер, слишком длинный и чересчур большой для него (он одолжил его у Рэйфа?). Взявшись за подол, она потянула тот вверх; Снейп поднял руки и нагнулся, чтобы помочь ей, будто был слишком большим ребёнком. Она позволила свитеру упасть на пол и увидела новую рану: отвратительный порез на животе, словно кто-то пытался разорвать тело пополам.       — Не мешкай, — рявкнул он, и её пальцы порхнули на пряжку ремня. Вытаскивая полоску кожи из кованного металла, Гермиона постаралась прогнать воспоминания о том, как он снимал этот ремень в своём кабинете, чтобы отшлепать её задницу.       Под брюками не оказалось нижнего белья, и, когда она опустилась на колени, чтобы помочь ему выбраться из них, Гермиона увидела, что носков на нём нет тоже. Очевидно, он примчал в палатку не из штаб-квартиры Пожирателей.       Он перешагнул через груду одежды, оставив её коленопреклонённую фигуру позади. Переступил через бортик ванны. Она услышала его стон (удовольствия? облегчения?), когда он погрузился в воду, и поспешила к нему с мочалкой в руке. Ей нестерпимо хотелось омыть его лицо (убедиться, что порез настолько чист, насколько это возможно), но для этого придётся тревожить повязку на глазу, что требует вербального общения. Гермионе хотелось бы немного успокоить своего мужчину, прежде чем заговорить с ним.       Взяв новый кусок мыла с ароматом лайма, которое он так любил, Гермиона намылила мочалку и начала тереть грудь профессора значительно выше пореза на животе. О, как приятно было вновь ощущать его кожу под пальцами, слышать его ровное дыхание… Но смотреть на него оказалось мучительно — слишком нездоровым он выглядел. Прикусив губу, чтобы не заговорить, она вымыла его руку, не торопясь работая с каждым из его красивых длинных пальцев, и окунула ладонь в воду, чтобы смыть пену, прежде чем поцеловать. Его губы приоткрылись при прикосновении её губ, но он ничего не сказал, и она обошла его, чтобы дотянуться до второй руки. Она повторила процедуру, наконец ополоснув и поцеловав вторую чистую ладонь. На этот раз его здоровый глаз открылся, и он посмотрел на неё, склонившуюся у ванны, обнажённую и слегка замерзшую. Груди находились прямо над водой, соски были твёрдыми и напряжёнными.       Не издав ни звука, он потянул её в воду, и она с плеском хлюпнулась, намочив коврик. Он, казалось, не беспокоился о коврике, потому что сразу же притянул её к себе и поцеловал в губы — жадно и требовательно. Его пальцы нашли соски, чтобы щипать, гладить и выкручивать. Гермиона едва ли могла наслаждаться этими ощущениями, потому что боялась, что её вес причинит боль его животу или лицу, если она случайно коснётся ран.       Почувствовав её скованность, он отстранился от губ и прошептал на ушко:       — Я слишком безобразен, чтобы целоваться, малышка?       — Вовсе нет! — запротестовала Гермиона, прижимаясь к его длинному худощавому телу. — Просто… Я просто боюсь сделать тебе больно! — она провела пальцем по краю пореза на его щеке. — Ты использовал какие-нибудь зелья?       Здоровый глаз снова закрылся, и он прижал её к себе.       — У нас их не было, — ответил он. — Мы не могли сразу же вернуться, потому что я истекал кровью — на нас напали братья Рэйфа, и они бы поняли, с кем бились, если бы мы появились в крови. — Его губы скривились в гримасе боли. — Мы отсиживались в пустынной пещере в горах у Хогсмида несколько дней, пока я не получил «важное» сообщение Поттера.       Гермиона открыла рот, чтобы заговорить, но он заставил её замолчать ещё одним голодным поцелуем, притягивая к своему скользкому телу и поворачиваясь так, чтобы его встающий член скользил по её коже. Гермиона забыла о его боли, забыла о его гневе, не помня ничего, кроме его языка у себя во рту, рук на своём теле и твердеющего члена, скользящего по бедру.       — Мне нужно оказаться внутри тебя, — сказал он внезапно настойчивым голосом, и Гермиона не смогла устоять перед его желанием.       — Как ты меня хочешь? — спросила она, обхватив пальцами обтянутый шелковистой кожей каменный член.       Он зарычал и толкнулся в её кулак. Глядя на его повязку, Гермиона подумала, что он похож на одержимого сексом пирата.       — Хочу, чтобы ты была привязана к моей кровати и я мог втрахать тебя в матрас, — сказал он, снова ложась на спину и таща её на себя, разбрызгивая воду на пол, — но не думаю, что смогу сделать это в нынешнем состоянии.       Он просунул руку между её бёдер, нащупал чисто выбритую промежность и, умело раздвинув губы, провёл пальцем по клитору.       Гермиона ахнула, чувствуя, словно вечность прошла с тех пор, как пальцы Хозяина касались её там в последний раз.       — Моя питомица обожает, когда её правильно гладят, — самодовольно заметил он.       — Да, — согласилась Гермиона, потираясь о вторгшиеся в лоно пальцы.       — Полезай на член, — приказал он, внезапно став серьёзным. — Оседлай меня, маленькая шлюха, и я заставлю тебя кричать.       Гермиона не думала — лишь повиновалась. Она опёрлась на колени, чтобы расположить член у входа, а затем опустилась на него, чувствуя, как толстый столб плоти заполняет её.       — Хорошая девочка, — простонал Северус.       Он наблюдал за ней полузакрытым глазом, чёрная радужка которого блестела в свете свечей, и неторопливо толкался, положив руки ей на талию. Через мгновение его ладони скользнули вверх по её туловищу к груди, и он начал терзать соски, оценивая звуки боли и удовольствия, которые Гермиона издавала в ответ на его действия. Он сжимал и крутил их, и это так сильно заводило её, что она едва ли могла выносить медленные, дразнящие движения его члена внутри своего тела.       — Наклонись вперёд, — хрипел Северус. — Ухватись за край ванны у моей головы. Позволь мне искусать эту прекрасную грудь, малышка.       Она сделала, как он сказал, глядя на груди, нависшие перед его лицом, словно подношение божеству. И, подобно божеству, он не торопясь, лениво втянул правую ареолу в рот, посасывая достаточно сильно, чтобы заставить её матку сократиться. Гермиона громко застонала, и он яростно вонзил в неё член, вынудив вскрикнуть от нахлынувших ощущений.       — Вот так, грязная сучка, — прорычал он, поворачивая голову, чтобы заняться левой грудью. — Используй этот член, чтобы кончить, как маленькая шлюха, коей ты и являешься.       Гермиона выгнула спину, прижимаясь грудью к его лицу и отдаваясь ощущениям, что он вызывал в её теле.       «Это, — смутно подумала она, — то сочетание стыда и эротического безумия, переплетение которых неразрывной связью держит нас вместе».       Прикусив сосок зубами, он втянул в рот нежную белую плоть у ареолы, и принялся посасывать ту достаточно сильно, чтобы оставить фиолетовый засос. Следы возбуждали Гермиону, и Северус прекрасно это понимал. Она посмотрела вниз на его отметины, гордясь этими знаками его удовольствия и внимания, когда он снова дёрнул бёдрами, сильнее врываясь в её тело. Восхитительное трение его плоти внутри вынуждало Гермиону неистово вскидывать голову с растрёпанными волосами.       — Ты принадлежишь мне, — сообщил он так, как будто это было новостью, и она заставила себя сосредоточиться на его лице. Глаза сфокусировались на нём, когда его пальцы вновь нашли клитор и с точным давлением принялись неумолимо потирать его по кругу. — Скажи это! — приказал он. — Не смей кончать, пока не скажешь.       Гермиона ощутила его пальцы на центре своих нервных окончаний вместе с совершенным толчком его толстой длины во влагалище. Она почувствовала, как теряет концентрацию, теряет саму способность формировать слова.       — Скажи это! — взревел он, обхватывая клитор большим и указательным пальцами и натягивая его, словно струну музыкального инструмента.       — Вся твоя! — закричала Гермиона, отрекаясь от способности говорить и погружаясь в исступление.       Бессвязный крик застыл в её горле, когда он вошёл в неё снова, его руки сомкнулись на бёдрах подобно тискам, заставляя насаживаться сильнее.       — Гермиона! — воскликнул он, и его собственная способность к связному общению истлела в порыве взаимных, общих ощущений.       Гермиона почувствовала, как распадается на части, осколками разлетаясь в стороны от его уверенного присутствия. Рёв его разрядки вырвался наружу, а затем заполнял её своею волей и настойчивостью, покуда их существа не преобразовались в единое целое: тело к телу, душа к душе.       Они одновременно вздрогнули, когда реальность проскользнула обратно в комнату, почти извиняясь. Он вытянул шею, чтобы моргая посмотреть на неё, лежащую на его плече. Взяв её за подбородок, он мягко спросил:       — Питомец, как тебе удаётся делать это без помощи легилименции?       Гермиона почувствовала, что её обнажённая кожа сморщилась в быстро остывающей воде, и закрыла глаза, прижимаясь ближе к теплу его тела.       Понятия не имею, — призналась она, не видя смысла в словах, когда они разделяли одно сознание.