***
Добравшись до Мунго, Гермиона отыскала отделение пострадавших от заклинаний и нужную палату. Переступив порог, она с головой ушла в заботы о подруге. Келл потеряла много крови, и ей требовалось время на восстановление. Она принимала множество зелий и подолгу спала. На ночь Реджи возвращался в Руасси-Хаус, чтобы принять душ и отоспаться, но Гермиона оставалась в больнице, ночуя на кушетке у стены. Ей было горько-сладко наблюдать за Реджи с Келл, одновременно приятно и душераздирающе слушать, как они планируют свою совместную жизнь — приятно, потому что Гермиона сыграла не последнюю роль в их сближении, и душераздирающе по причинам, которые она даже не могла толком сформулировать в своей голове. Редж с Келл знали об изменениях жизненных обстоятельств Гермионы (несомненно, кто-то в доме Руасси посвятил Реджи в детали), но великодушно об этом не напоминали и не расспрашивали её о подробностях, за что Гермиона не могла не быть благодарной. Наихудшим моментом этого периода стала ночь, когда в больничную палату, пока Келли спала, вошёл Рэйф Лестрейндж. — О нет, — выдохнула Гермиона, откидываясь на спинку стула и качая головой. «Зачем он пришёл сюда? Неужели его… отправили за ней?» Нет! Нет! Она не могла этого вынести! Рэйф поднял руки вверх, словно в попытке успокоить испуганное животное. — Всё в порядке, — уверил он, застыв на месте. — Я здесь не для того, чтобы волновать или расстраивать тебя. Губы Гермионы задрожали, и она до боли прикусила их, чтобы успокоиться. Она так старательно скрывала свои чувства… Однако стоило увидеть Рэйфа, как перед мысленным взором стали возникать всё новые и новые образы… — Пожалуйста, — прошептала она, — не надо. Он выглядел искренне расстроенным. — Мы просто хотели убедиться, что ты в безопасности, — сказал Лестрейндж. — И я хочу, чтобы ты знала — мы твои друзья, несмотря ни на что. Гермиона встала и начала пятиться, качая головой из стороны в сторону. В груди нарастала паника. Любая дискуссия с этим мужчиной привела бы к тому, чего Гермиона не могла себе позволить — чего не смогла бы вынести. Она просто не хотела видеть Рэйфа. Не хотела ни думать, ни вспоминать о тех чувствах, что вызывало у неё его присутствие. — Мы никогда не предадим твоего доверия, — сказал он. — Клянусь честью… Доминанта. Гермиона кивнула в знак того, что поняла его, перебарывая желание зажать уши руками и напевать «ла-ла-ла», пока он не уйдет. — Гермиона, — позвал он, подходя ближе ещё на шаг, — мы понимаем, каким тревожным для сабмиссив может показаться мир без Доминанта. Ты всегда будешь под моей защитой. Можешь приходить или гостить у меня, как если бы я был твоим братом. Ты понимаешь меня? От осознания своего одиночества слёзы потекли по бледным девичьим щекам. Лицо Рэйфа наполнилось состраданием. — Не забывай, что мы с женой просим тебя стать крёстной матерью нашего ребёнка, — сказал он, подходя к маленькому столику рядом с её кушеткой и кладя туда носовой платок. — Я понимаю, что ты сейчас ухаживаешь за Келли, но завтра я забираю Ти домой, в наш коттедж в Одд-Даун. Ты должна приехать погостить у нас — я буду крайне огорчён, если ты откажешься. Гермионе хотелось расспросить о Ти и ребёнке, но голос отказывался повиноваться. Она не навещала Таффи, хотя палата Келл находилась всего этажом ниже. От этого было очень неловко, но она не могла заставить себя встретиться с кем-то, кто мог бы спросить у неё о том, что случилось, или что ещё хуже — поинтересоваться, что она чувствует по этому поводу. Так что вместо того, чтобы ответить, Гермиона просто кивнула. Рэйф достал из кармана вычурную визитницу из чёрной кожи и перелистал карточки в конец стопки. Та, которую он извлек, была бледно-розовой, и он положил её поверх носового платка. — Одна из визитных карточек Ти, — объяснил он. — Так ты сможешь найти нас или послать сову, когда будешь готова. Он спрятал визитницу под мантией и внимательно посмотрел на Гермиону, нахмурив брови, словно что-то обдумывая. Видимо, он принял какое-то решение, потому что облизнул губы и глубоко вздохнул. — Гермиона, — снова сказал он, делая к ней очередной небольшой шаг, — Се… Но что бы он ни хотел ей сказать, Гермиона не расслышала. Совершенно потеряв самообладание, она отвернулась от него лицом к стене и зажала уши руками, словно маленькая девочка, играющая в прятки. Она прижалась лбом к стене и оставалась в таком положении, пока не досчитала до ста. Когда Гермиона снова повернулась, Рэйф уже ушёл.***
Наконец, Келл выписали из больницы. Редж с Ви пришли помочь собрать её вещи, прежде чем отвезти обратно в Руасси-Хаус. Гермиона упаковывала дорожный рюкзак всеми теми газетами и книгами, что собрались у неё за время пребывания в больнице с Келли. Реджи уже помогал Келл надеть мантию, когда Ви отвела Гермиону в сторону. — Ты уверена? — тихо спросила она. Прекрасное лицо блондинки озабоченно вытянулось. — Там… там нет никого, кого бы ты не захотела видеть, а все твои вещи можно перенести в другую комнату. Гермиона внутренне сжалась от этих слов, потому что сдерживаемые эмоции шевельнулись под тем барьером, который она создала между ними и своим сознанием. — Уверена. Я не была дома с лета, мне нужно увидеться с семьёй, — она выдавила из себя улыбку. — Но всё равно спасибо. Ви поцеловала её в щёку. — Адриан и Элинор просили передать, что ты всегда желанная гостья в Руасси-Хаус. Гермиона кивнула и отвернулась, не в силах продолжать этот разговор.***
День за днём жизнь продолжалась. Гермиона знала, насколько жалким было это нелепое клише, но она справлялась именно потому, что не осуждала себя за него. Всё, что помогало ей переживать эти смутные серые будни, было по определению хорошим. Она уютно чувствовала себя в привычной обстановке родительского дома и в своей собственной комнате. Друзья могли навещать её у родителей, так что она навёрстывала упущенное в отношении Гарри и Рона. — Что, больше никаких собачьих ошейников? — как-то спросил Рон, указывая на голую шею Гермионы. — Совершенно верно, — беспечно ответила она. — А теперь расскажи мне обо всём! Как вы это провернули? Хогвартс возобновил работу после пасхальных каникул, но Гермиона туда не вернулась. Она подготовилась до такой степени, что могла бы уже сейчас посдавать все свои Ж.А.Б.А., и, кроме того, она больше не чувствовала себя школьницей. Рутина учебного процесса перестала её привлекать. Она вообще не позволяла себе подолгу задумываться об этом. Лишь ночью принудительная эмоциональная отчуждённость Гермионы сходила на нет. Сновидения были заполнены им: его голосом, его губами и руками с плетью, доминирующими над ней. Поначалу эти сны казались опустошающими, и она часто просыпалась в приступе мучительных слёз. Однако со временем она научилась отгораживаться от них и воспринимать его присутствие как очередное вторжение. Единственной сносной вещью, что происходила в этих снах, были оргазмы. Она никогда раньше не думала, что сумеет кончать во сне, но это случалось, и с пугающей частотой. Поскольку у неё не было никакого желания искать сексуального удовлетворения в часы бодрствования, оставалось только радоваться получаемой разрядке. Несомненно, это благоприятно сказывалось и на её настроении. Не было абсолютно никаких сомнений: Гермиона Джин Грейнджер изменилась. Родители заметили это, и мама даже пыталась поговорить с ней о том, что её беспокоит, но Гермиона не смогла даже начать. Как она могла рассказать матери обо всём, что произошло? «У меня был роман с моим преподавателем, мам, но ты не волнуйся! Ах да, он шлёпал меня, хлестал плетью и порол, покрывал горячим свечным воском и трахал всеми возможными способами, но теперь всё кончено». Нет, она не могла посвятить в это мать — во всяком случае, не в детали. Гермиона нашла компромисс, сказав полуправду: — Я влюбилась в одного человека, но ничего не вышло. Я… пока ещё не справилась с этим. Родителям пришлось довольствоваться малым. Тем не менее в зеркале Гермиона не могла не замечать изменений во внешности, несмотря на то, что зияющая дыра, где когда-то находилась её душа, не была видна. Всегда невозможные волосы стали даже хуже, чем прежде, — сухими и соломенными, щёки выглядели впалыми, а вокруг глаз залегли багровые тени. Казалось, она страдала от болезни, которая не давала спокойно спать и мешала организму усваивать достаточное количество пищи. Гермиона не сохла по нему, нет. Просто ей нужно было перевоспитать свой разум, тело и дух, чтобы… научиться обходиться без него. Поверить в то, что мир на самом деле не стал темнее, цвета не были такими унылыми, а еда не имела привкуса пепла. Это было просто уловкой разума, которая делала Гермиону неспособной выносить музыку, неспособной читать что-либо, кроме самых чёрствых учебников, неспособной смотреть телевизор или ходить в кино с родителями. Иллюзией, которая заставляла любой проблеск нежного поведения между двумя людьми наполнять её мучительной тоской и чувством потери. Гермиона не жалела о том, что сделала, — она поступила правильно, и была уверена в этом. Но понимать умом и чувствовать сердцем — две совершенно разные вещи.***
Мальчики вернулись в Хогвартс, и из случайной строчки в одном из писем Гарри она узнала, что «мастер зелий вернулся на свой пост». Это была всего лишь крошечная информация о нём, но та стала первой, которую получила Гермиона. Она была скрупулезно осторожна в своей переписке с Ти, Келли и Ви, чтобы дать понять, что не имеет никакого желания получать отчёты о деятельности своего бывшего Хозяина, и все они, казалось, понимали это. Хотя Гермиона не говорила мальчикам прямо о своих предпочтениях, их нечастые письма были слишком короткими, чтобы клещами тянуть из неё информацию о её переживаниях; ребята были слишком заняты тем, что делились собственными мыслями. Вскоре Гермиона получила от профессора Дамблдора сову с приглашением сдать Ж.А.Б.А. вместе с одноклассниками, но не приняла его. Вместо этого она договорилась об экзаменах в Министерстве за две недели до того, как их провели в Хогвартсе. Сдав экзамен, она чувствовала уверенность в том, что всё прошло отлично. В июле Гермиона отправилась в Нору, чтобы отпраздновать восемнадцатилетие Гарри, и оставалась там до конца августа, радуясь смене обстановки и лёгкости, с которой она вернулась к своим старым ролям подруги и наперсницы Гарри, Рона и Джинни. Вдали от родителей, в окружении многочисленного семейства Уизли, страх Гермионы видеть других людей, взаимодействующих друг с другом, медленно угасал. То, как часто она видела Гарри с Джинни, украдкой целующихся в саду, или Билла с Флёр, сидящих в одном кресле, как будто в доме было мало мебели, или одного из близнецов, флиртующего с продавщицами в деревне, начинало растапливать толстую глыбу льда, под которой она так долго скрывала свои эмоции. Теперь Гермиона смотрела, как мужчина обнимает женщину, и у неё не замирало дыхание, не возникало ощущения, что она потеряла ту часть своей человечности, которой уже никогда не вернуть. Однажды ночью, сидя на камне у пруда с лягушками позади Норы, она была удивлена, что Рон присел рядом. — Итак, — сказал он, прижав колени к груди, — что теперь будешь делать? —Гермиона запрокинула голову и посмотрела на усыпанное звёздами небо. — Что ты имеешь в виду? — Теперь, когда мы закончили школу, — уточнил Рон. Гермиона убрала волосы с лица. — Пока не решила, — призналась она. — Но сейчас я, по крайней мере, чувствую, что вправе решать. — Ты имеешь в виду, — осторожно начал Рон, — с тех пор как… вы были со Снейпом и всё такое? Гермиона повернула голову и посмотрела в голубые глаза своего друга. — Да, — ответила она, — с тех пор как мы были со Снейпом. Говоря это, она впервые произнесла его фамилию после падения Волан-де-Морта и позволила кому-то произнести её в своём присутствии без истерики и слёз. Она исцелялась.