Pride

Солнце недавно поднялось, а Хонбин уже был на ногах и по уши в работе. Учитывая, сколько он откладывал ее в последнее время, зациклившись на одном Тэгуне. Теперь же он чувствовал себя удивительно продуктивным, и вернуть это подзабытое ощущение было приятно. А Санхёк в своей комнате молча рассматривал полупустую баночку с зелеными таблетками. Для его рода видеть будущее было плохим знаком, ибо будущее принадлежало лишь богам, а не простым смертным, подобно ему. Его волк умер из-за этого, потому что альфы не могли обладать бо́льшой силой и бо́льшим влиянием, чем и так им было даровано. Природа находила решение. Омеги, как Хонбин, порой сохраняли вторую силу, потому что она могла защитить их или пойти на пользу стае. Санхёк не был омегой. Он должен был стать вожаком, а вожаку надлежало быть неприхотливым и сильным, помнить о семье и беспокоиться о настоящем, а не о будущем. Но в Санхёке не нашлось ни одного из упомянутых качеств, ничего удивительного, что волк отказался принять его и погиб. А теперь он снова и снова вспоминал слова Соджин, насчет чистокровных и того, как они стерли человечество с лица земли, и задумывался далеко не в первый раз, приносит ли ему эта тишина в голове настоящий покой. Ему начинало казаться, что нет. Таблетки заставляли его мозг молчать. Но должен ли он был продолжать принимать их? И если бы перестал, изменилось бы что-нибудь? Сомнения одолевали его, когда погиб Сонхо, и вернулись сейчас. Когда они только перебрались сюда, приступы случались постоянно, он растворялся в картинках возможного будущего, которое даже не обязательно должно было наступать. Он видел столько смертей, страданий, жизней от начала до конца, столько того, что ни один ребенок не должен был видеть. Пока в один день Соджин не привела его к Воншику, который дал ему таблетки, не поставив в известность главного лекаря, сказав, что они помогут. Воншик выглядел точно так же, как сейчас, для духов это было естественно. Сны прекратились, как и видения, и вспышки возможных вариантов развития. Наконец, у Санхёка появилась возможность спокойно спать и высыпаться. Но стоил ли его покой того? В большинство дней ответом было решительное да, сейчас… он не был столь уверен. Хонбин постучал в дверь, и он испуганно вздрогнул. – Черт. Он услышал, что тот усмехнулся, затем напомнил про обед. – Нет, мне нужно сходить в одно место. – Хонбин с интересом уставился на него, Санхёк прочистил горло: – Нужно объясниться с подружкой, почему я не пришел на свидание. Она, наверное, в ярости. Ему повезло, вместо расспросов или копания в мозгах, Хонбин лишь закатил глаза и пробормотал ему делать, как он хочет. Ведь он взрослый человек, мать вашу. Санхёк быстро собрался и ушел, а Хонбин направился в кухню, чтобы приготовить себе обед. Фантазии на готовку для себя одного у него обычно не хватало, поэтому он решил сообразить что-нибудь на скорую руку из остатков вчерашнего роскошного стола. Запах готовящейся пищи всегда напоминал ему о матери, потому что она, как будто никогда не покидала кухню. Всегда была дома. Пока отец охотился или сражался, она оставалась дома. Из-за недостатка солнечного света она выглядела бледной, болезненной и хрупкой, но Хонбин знал, она не такая. Щенком он часто задумывался, почему ей нравилось жить жизнью полной ограничений. Его отцу буквально стоило лишь посмотреть на нее, чтобы она замолчала посреди предложения, притихла. Она никогда не оспаривала его решений. Похоже, он только сейчас начинал приближаться к пониманию причин ее поведения. По ее рассказам (а она очень старалась наставить Хонбина на путь истинной омеги), отцу пришлось драться за ее руку, потому что она должна была выйти за другого, за того, кого ее мать выбрала для нее. Бабушка Хонбина была сильной альфой и лидером их стаи. Вплоть до своей смерти она защищала семью. И мама говорила, он был очень похож на нее: одинаковые улыбки с выступающими ямочками, единственная существенная разница – он родился омегой, а та – альфой. Его отец был сдержанным, никогда не кричал и никогда не гневался, потому что обычно такие вспышки оканчивались смертями. Хонбин побаивался его немного. Но несмотря на его жестокость и дикость, для матери он был самым добрым человеком. Немногословный (прямо как Тэгун), когда он целовал ее пальцы и благодарил за то, что она делала, она всегда отвечала одной и той же фразой: "Все для тебя". Хонбин тогда думал, что дрожь в ее пальцах в такие минуты была вызвана страхом и опаской (он мог это понять, потому что сам с трудом переносил моменты, когда оказывался под пристальным отцовским вниманием), но, на самом деле… наверное, это происходило под влиянием чувств. Возможно, никто ее ни к чему не принуждал. Возможно, исполнение его желаний приносило ей радость. А Хонбин лишь переносил свои собственные переживания на нее, свое личное недовольство идеей прислуживания кому-то. Он отложил ложку и в молчании уставился на свое запястье. Что бы она сказала, узнав про Тэгуна? Одобрила бы она его? Улыбнулась бы своей тихой улыбкой и погладила его по макушке, как делала иногда? Сказала бы, что гордится тем, что он, наконец, нашел кого-то достойного, свою вторую половинку. Как он ненавидел, когда она говорила так. Словно он был не целым собой, а половинкой от человека, сломанным и нуждающимся в ком-то, кто дополнит его. Он никогда не считал, что ему нужен кто-то, чтобы стать целым, он и сейчас так думал отчасти. Но, может, она имела в виду ощущения, которые он испытывал, когда вдыхал запах, сохранившийся на одежде, или видел укус на запястье. Чувство целостности, не потому что в нем чего-то не хватало прежде, а потому что под влиянием Тэгуна он становился лучшей версией себя. Тэгун дарил ему тишину. Тэгун был тишиной. – Начни, наконец, запирать дверь. Хонбин от неожиданности выронил ложку на пол, развернулся на пятках и увидел Тэгуна в метре от себя. Тот стоял на входе в кухню, скрестив руки на груди и прислонившись к дверному косяку. – Я… Я не слышал, как ты вошел, я… – Он попытался успокоить свое участившееся сердцебиение. Он едва не метнул в того нож. Вот это было бы досадное недоразумение. – Я чуть не бросил в тебя нож. – Хорошо, что не бросил, – улыбнулся Тэгун и, оттолкнувшись от косяка, приблизился к нему. С рукой на груди Хонбин осел на кухонный стол. – С другой стороны, это мог быть грабитель или убийца. Не сдержавшись, Хонбин фыркнул. Кончики пальцев начинало покалывать под навеянными запахом сандалового дерева и пепла воспоминаниями. – Я имел дело с обоими и выжил, – выговорил он, затем добавил сухо: – Зачем ты пришел? – Увидеть тебя, – отозвался тот честно и наклонился подобрать ложку с пола. – Я помешал? Могу уйти… – Останься, – перебил он. Тэгун взглянул на него молча, и Хонбин со вздохом тихо повторил: – Останься со мной. – Они и так стояли рядом, не было нужды повышать голос. – Как ты? Сильно болит? – спросил тот. Тэгун выглядел виноватым, пока разглядывал его, цепляясь глазами за каждый синяк. Фиолетово-черные отметины только чуть побледнели на шее, плечах, бедрах… Везде. Руки Хонбина, наверное, показались Тэгуну невыносимо холодными, когда он потянулся коснуться его шеи. Он только что закончил мыть посуду после вчерашнего. – Я в порядке, эй. Помнишь, я создан, чтобы выдержать тебя. – Промелькнувшая улыбка на губах Тэгуна не должна была приносить ему столько счастья. – Я начинаю тебе верить. – Тот не увернулся от ледяных пальцев Хонбина, даже когда они переместились с шеи на щеки и, наконец, на губы. От них слабо пахло мылом. – Давно пора, – с показным раздражением выговорил он, ничего такого он не чувствовал, на самом деле. Но даже и изображать не вышло долго, лишь стоило ему оттолкнуться от стола и прильнуть к Тэгуну. – Я скучал. Я знаю, прошло всего два дня, и я не хочу, чтобы ты считал меня навязчивым, но я скуча– – Я тоже скучал, – перебил тот, закончив предложение самым восхитительным образом, от которого у Хонбина перехватило дыхание, он обмяк и прижался к чужой груди, как мечтал сделать, едва увидел Тэгуна на пороге кухни. – Честно? Не хочу, чтобы ты говорил это лишь, чтобы меня порадовать. Переживу. Тэгун улыбнулся. – Я знаю, что переживешь. – И, уткнувшись в его шею, втянул носом запах. – Я… тоже стараюсь не отягощать тебя своим присутствием лишний раз. Уверен, ты найдешь меня чрезвычайно скучным, – признался тот смущенно, Хонбин нахмурился. – Что? Я… Нет! Это самое глупое, что я слышал! Я не– Он осекся, потому что Тэгун поцеловал его. И желание закончить фразу моментально испарилось. Даже ноги чуть подкосились, несмотря на то, что тот был осторожен и старался не перенапрягать его новыми нагрузками. Хонбин это оценил, он не был уверен, что смог бы остановить себя сам. – Я знаю, – оставив привкус кофе на языке, прошептал в его губы Тэгун. – Прости, все еще недоумеваю, как так получилось, что ты выбрал меня. – Ничего. Лучше снова поцелуй, – так же шепотом выдохнул он, словно они секретничали между собой втайне от всего остального мира, хотя находились одни в доме. Тэгун приподнял его и усадил на стол, и Хонбин с тихим вздохом принял такое обращение с собой. Он хотел сбежать от реальности, быть поглощенным этим теплом, которое окутывало их каждый раз, когда происходило подобное. Тишина. Пальцами зарывшись в чужие волосы, он перебирал нежно пряди, ведь они не пытались зайти дальше, поцелуи только расслабляли его мышцы и опустошали голову. Они стояли так близко, что он чувствовал, как поднимается и опадает грудная клетка Тэгуна, слушал дыхание, пока тот не отстранился. – Ты уже ел? – спросил Тэгун на грани слуха, осоловевшему в тепле Хонбину потребовалось время осмыслить услышанное. – Я как раз занимался этим, когда ты пришел, – ответил он. – Помочь? – улыбнулся Тэгун, слишком очаровательно, Хонбину пришлось чмокнуть того еще раз, прежде чем собраться с силами и таки оторвать себя от него, чтобы заняться обедом. Сделав это, он решительно ответил: – Нет, я почти закончил. Было легко взять и снова откинуться на Тэгуна, когда руки того обвили его талию, тепло груди ощущалось спиной. Тэгун был на удивление крепкий для кого-то столь мягкого на ощупь. – Хонбина… – Мм? – Он не отвел взгляда от плиты, лишь промычал вопросительно. – Если ты узнаешь кое-что про меня… Хонбин остановился. – Тэгу… – Позволь мне договорить, прошу. – Он замолчал, но брови нахмурились. – Если ты узнаешь кое-что про меня, то, что может заставить тебя усомниться во всем, что ты знаешь обо мне. Ты продолжишь мне доверять? Или изменишь свое мнение? – Пауза. – И осознаешь, наконец, что я плохая пара тебе? – Если бы я хоть немного так считал, ты бы не обнимал меня сейчас, – выговорил Хонбин растерянно. – Если только ты не обманывал меня. Тэгун улыбнулся, и Хонбин не понял, почему внезапно ему стало так грустно. – Я никогда тебя не обману. – Так к чему эти вопросы тогда, Тэгун? – Он повернулся к нему лицом и протянул руку коснуться лица, но тот отступил назад. На секунду Хонбин перестал дышать. – Прочитай мои мысли, – попросил Тэгун, – посмотри сам. – Ты пугаешь меня… – Мне тоже страшно… – запнувшись, ответил тот. Его голос звучал столь искренне, и столько доверия было во взгляде, что потребность дотронуться становилась невыносимой. Хонбин понял, что отчаянно хочет утешить его, добраться до причины, почему тот выглядит таким уязвимым. И желание оказалось так велико, что сомнениям не нашлось места, он подошел к Тэгуну и обнял, тот спрятал лицо у него на груди и вцепился руками в талию. Тэгун действительно был напуган. Но затем хлынули воспоминания, потому что в голове Тэгуна гремели мысли, и они были безжалостными. – Они мертвы… Они все мертвы, – он захлебнулся вздохом, и слезы потекли из глаз. – Вот, что ты поместишь в мою голову. Хонбин услышал голос Тэгуна, и никогда прежде он не звучал настолько наполненным печалью и абсолютно лишенным естественной мягкости. Хагён тоже был там, но выглядел иначе: шрам поперек груди еще был свеж, а белоснежную одежду с опаленными огнем краями покрывали пятна сажи. Перед ними висели в воздухе люди, и Хагён равнодушно созерцал их. – Что дальше, Лео? За ними тоже стояли люди, и они смотрели на Тэгуна, словно ожидая приказа. – Мы уйдем… Я не собирался показываться матери таким, я лишь хотел убедиться, что они в безопасности. – Они пришли убить нас, – сказал Хагён, его глаза менялись, когда он переводил взгляд на парящих людей. Они стояли на вершине горы вдали от родной деревни Тэгуна, но не настолько далеко, чтобы он не видел его мать, развешивающей белье сушиться на солнце. – Может, мы убьем их взамен? Тэгун поцеловал пальцы Хагёна, один за другим, и его желтые глаза на миг потеплели. – Я обещал, что тебе не нужно будет больше убивать… Отойди. Я сам разберусь. – Но мне нужно есть, – судорожно выдохнул Тэгун. – Предупреди остальных… – обратился Хагён к человеку, стоящему неподалеку – Мы присоединимся к ним через минуту. Тэгун обратился. Хагён присел на ближайший камень. Солнце ярко светило в небе, но люди умирали и в солнечные дни тоже. – Поешь… У нас впереди длинный день. Глухое рычание, заполнившее глотку Тэгуна, быстро заглушили истошные крики. Белый шум накрыл все вокруг. Трава пошла красными пятнами. Хонбин отошел на шаг назад, Тэгун выпустил его из кольца своих рук, не попытавшись остановить. – Ты… – Я творил вещи и похуже, – выговорил тот. – И если придется, я сделаю это снова. – Хонбин заметно опешил из-за его слов. – Ты столько еще не знаешь обо мне, Хонбин. Я хочу, чтобы ты подумал о том, что увидел. Тэгун весь будто сжался, и Хонбину показалось, что его нижняя губа задрожала. Сердце разрывалось видеть его таким. Почему-то он был уверен, что Тэгун и не хотел бы, чтобы он видел его, по крайней мере сейчас. – Ты сказал, что хочешь узнать меня, я покажу тебе все, если захочешь, – добавил тот и сделал глубокий вдох, чтобы немного прийти в себя. – Но сейчас я уйду, чтобы дать тебе время осмыслить все. Дать время? Но ему не нужно было время! Сидеть в одиночестве сейчас, лишь дать нервозности свести его с ума, нашептывая всякую чушь. Хагён с легкой улыбкой вошел в кухню. – Ты готов идти, дорогой? Явление Хагёна окончательно лишило его спокойствия. – Да, – ответил Тэгун. – Тогда идем, – сказал тот, не удостоив Хонбина и взглядом. Вдвоем они удалились. Хонбин понял, что больше не голоден.