В герои всех твоих чудес я не гожусь.

      Следующий день начинался слишком обыденно: я проснулась, оделась, позавтракала, ещё интенсивнее игнорируя Ваню, чем обычно, и снова засела в своей комнате перед портретом, не зная с чего начать. Странно, ещё вчера я видела себя в сегодняшнем дне совершенно иной. Думала, что периодически буду врываться к подкидышу, делясь с ним своими, нужно признать, убогими остротами, а потом буду как бы скорбить вместе с родителями, когда к нам приедут настоящие родители парня и изъявят желание забрать его. Хоть бы изъявили.       Хоть бы, хоть бы.       А что в итоге? Я, прячась в своей комнате, как и обычно, сижу перед дурацким портретом и понимаю, что сегодня уж точно не возьмусь за него. Просто смотрюсь, как в зеркало. Руки на голых коленях, выглядывающих из дыр на джинсах; глаза в ещё карандашные глаза, а на губах нет той улыбки, которая на лице, едва тронутом маслом. Конечно, ведь передо мной сейчас «Я», а не Алина, которая находилась по ту сторону экрана и резво рассказывала мне смешные и отчасти тупые шутки, чтобы только у меня поднялось настроение. Хоть кому-то это было нужно.       А может это все-таки проклятый портрет, как у Дориана? Не слишком удачная попытка оправдать свою лень, ну да ладно. Поднимаюсь на ноги и, как птичка, которой не суждено покинуть свою клетку при любом желании, подлетаю к окошку. За ним свобода, отобранная Ваней. Помню, после того, как он пустил слух о моём «кровяном кашле», я не выходила во двор, когда там был он (а он был всегда то с Элей, то один), а потом и перестала выходить туда вообще, если только для того, чтобы быстро преодолеть его и злостно хлопнуть калиткой от ворот.       А сейчас это просто так далеко от меня. Мне больше не хочется выходить во двор, чтобы рисовать на свежем воздухе или с натуры. Зачем? Я могу открыть окно и хоть задохнуться от этого кислорода. Наверное поэтому мои волосы все ещё не выгорели на солнце, а кожа точно по этой причине бледная. Мама говорит, что нужно выходить и загорать. Зачем? Зачем это делать, когда можно вспомнить о том месте, где мы живём и понять: здесь с самой древности живут белые бледные люди? Зачем как-то выделываться, чтобы быть похожим на… на кубинца или американца?       Шея зачесалась. Касаюсь её обгрызанными ногтями, почесывая. Каюсь, не могу отделаться от привычки. Ну, с другой стороны, хотя бы сопли больше не ем. Год, кажется, как.       Смотрю в окно. Там все такое неинтересное для меня. Что интересного в том, что ты непременно увидишь завтра, послезавтра..? Ха, вот Ваня сейчас глазеет-то на двор. Наверняка, обводит из своей комнаты взглядом всё. Проверить, может? Высовываюсь из окна, крепко вцепившись в подоконник руками, в него же упираюсь животом и тут же смотрю в сторону, где была комната Вани. Была. Была-а! Его нет.        Не смотрит он на двор, даже окно не открыто. Быстро возвращаюсь обратно в своё уютное и безопасное положение, когда ноги касаются пола и только собираюсь закрыть окно, как к нашим воротам подъезжает нечто из старых советских кинофильмов. Так папа говорил, когда дядя Гамлет купил себе раритетную машину, а тот завидовал, тщательно скрывая это. Но я дала это описание не из зависти, которой умеют завидовать лишь богатые люди. Я просто поняла, что именно в советских фильмах такие «нечто» и встречаются.       Это был мотоцикл. С коляской! Двое взрослых и один подросток облепили его буквально со всех сторон, пытаясь поместиться. Но это не особо меня интересовало. Теперь меня интересовал парень. Мой, без сомнений, родной брат. Ну и Ванина семья тоже. Боже, я прям хочу увидеть, как он уедет с ними на этом мотоцикле!       Усмехнувшись, быстро осматриваю себя, проверяя, не испачкана ли моя футболка, и быстро иду из комнаты на встречу, очень судьбоносную встречу. И нет никакого страха, только злорадство.       Мой родной брат уж точно не будет хуже Вани. Что-то подсказывает мне это. Ах да, гены. И почему мы раньше не поняли правды? Почему раньше не догадались, что Ваня совсем не блондин с задатками успешного человека?       Быстро сбегаю с лестницы. В гостиной лишь Ваня. Становлюсь также, как и он, у входа, но на расстоянии. Не хочу быть к нему близко. Теперь это не обязательно, теперь не надо строить из себя девочку, которая готова терпеть. Теперь можно постоять за себя, если что случится. — Уже думаешь, как меня проводить? — спрашивает Ваня с усмешкой. — Уже знаю. Пинками, — парирую я, а дальше мы вновь молчим.       Очень напряженно молчим, пока в дом не возвращаются мои родители и брат с семьёй Вани. Теперь, кстати, видя их не с окна, я могу сказать, что подкидышу будет не сладко. Судя по внешнему виду Ивановых, ему придётся забыть о гаджетах и, ну конечно, о своей Ариэльке. Девочка явно не станет ездить к нему, эм, в деревню? — А это Иван и наша дочь, Маша, — представляет нас моя мама, когда приглашенная семья подкидыша перестаёт озираться, удивляясь красоте дома. — А вы уверены, что ваша? — глупо шутит и также глупо смеётся мужик со щетиной, Ванин отец, а женщина чуть выше него незамедлительно даёт ему подзатыльник. — Не обращайте на него внимание, — советует Ванина мама.       Я поджимаю губы, чтобы не выпалить чего лишнего, и лениво провожаю всех взрослых, идущих к столу, взглядом, чтобы иметь возможность лично представиться, как я слышала, Дане. Но стоит повернуть голову… Ваня. Чертов вездесущий Ваня. Специально не замечая подкидыша, подхожу к брату и улыбаюсь ему. — Привет. Я Маша. — Даня, — немного стеснительно отвечают мне. — Если ты тупая, тебя уже представили, — вставляет своё слово Ваня. — Это ты тупой, — отстранённо отбиваюсь я. — Даня тебе не брат. Вы просто меняетесь местами, так что я бы на твоём месте, наоборот, даже ненавидела его.       Знаю, что Ваня задумался. Чего бы не подумать над умными словами? — Я не… — пытается возразить Даня, но мама очень вовремя замечает наше отсутствие за столом.       Мы ретируемся быстро. Только занимаемой места так, что Даня оказывается между нами с Ваней одновременно. Между тем, мама Вани хвалит красоту стола, пока её муж пытается попробовать все разом. Цирк какой-то. Спасибо хоть по Ванину душу.       Быстро наполнив свою тарелку тем, что стояло ко мне поближе, старательно не контактирую со всеми, но все же понимаю, что участь неизбежна. Вот-вот Ванина семья узнаёт о нем все, что он позволит; мама с папой попробуют поспрашивать Данилу, и все примутся за меня. Даже Ванин предок явно будет рад снова неуместно пошутить про меня, а его жена дать ему подзатыльник. — Вы, наверное, все уже так к Ване привыкли, — произносит Ванина мама. — Конечно, Лида, также сильно как и вы к Данилу.        Хочется закатить глаза, чтобы меня заметили. Алло! Вот я, та, которая по Ване вообще скучать не будет! Приём! Ну, как-то так… — А детям как сложно будет, — как бы шёпотом сетует Лидия Кактотамовна. — Они же уже привыкли к друг другу, — смотрит то на меня, то на Ваню таким взглядом, вынуждая, наверное, не одну меня встать и крикнуть: «Да ни фига подобного!» Но нельзя. Жаль, что нельзя. — Ничего, — ох, и почему заговорил именно этот человек? — Зато у Вани теперь, считай, невеста есть, если что, — и снова этот дурацкий смех. — Ещё породнимся с вами!       Хочется ударить себя рукой по лбу. Наверное, как и папе. У него такое лицо… Смотрит на этого Ваниного отца и почти ковыряет в нем вилкой. И все так напоминает пир во время чумы, потому что есть ощущение, что я умру раньше, чем он окончится. — М, Ваня, Маша, а сходите с Даней рысь покормить, — предлагает мама. — У вас рысь есть? — удивляется Кто-то Кактотамович. — Да, купили три месяца назад, — как бы рассеяно и незаинтересованно отзывается папа, а я в это время поднимаюсь со стула, как и Даня с Ваней.       Мы уходим, стремясь сначала в кухню за мясом, а потом уже и на улицу. Если честно, впервые за лето иду кормить рысь. Обычно это делает или Катя, или Ваня, которому приспичет попонтоваться перед своей девчонкой из разряда «готовые на все». Ну, или перед Ариэлькой, которая ему никогда не даст. И это не мои слова. — И кто у вас ещё живёт? — усмехаясь, спрашивает Даня, когда мы подходим к клетке, в которой, развалившись на траве, млела под солнцем рысь. — Крокодил имеется? — Имеется, только, кажется, он сегодня съезжает, — выпаливаю заготовку, которую когда-то уже говорила Алине, когда та ещё любила гостить у нас и даже оставаться с ночевкой.       Даня, не сдержавшись, тихо усмехается. Ваня, который уже сидел перед рысью и протягивал ей первый ломоть мяса на… на вилке с ну очень длинной ручкой, меня не услышал. Чёрт, снова зря старалась. — Держи, — лжебрат подает моему брату вилку, когда тот присаживается рядом, а рысь пожирает первый кусок мяса, принесенного ей.       Я же топчусь за их спинами, не решаясь пачкать в траве новые джинсы. А ещё мне как-то неуютно. Но я уверена, что все из-за Вани. Мне было бы легче, если бы здесь были только я да Даня. Или нет?.. — Маш, так и будешь там стоять?       Слишком теряюсь от того, что Ваня говорит моё имя. Ощущение такое, будто бы я только что поздоровалась с незнакомыми людьми, ошибочно приняв их за знакомых. Но, собравшись, я хмуро смотрю на него в ответ и говорю очевидное: — Задобрить решил. — Больно надо, — плюет он, но все-равно настойчиво бьёт рукой по траве рядом с ним. — Иди сюда.       Иду, но не туда. Сажусь к Дане и усмехаюсь, когда большая кошка невольно замечает меня, забирая с вилки новый ломоть мяса. Пусть брат снова разделяет нас с лжебратом. Слишком противные мне его раскаяния и попытки подружиться, когда уже слишком много воды утекло.                     Чуть позже мы решаем вернуться обратно в дом. Точнее решает Даня, когда заканчивается мясо, рысь остаётся сыта, а мы с Ваней начинаем вспоминать «все самое хорошее». Но, как только мы выходим в гостиную, нам открывается картина впух и прах рассоренных семей, кажется, даже внутри них. Я не слушаю, что они там говорят, и, как чужая, скольжу на лестницу, чтобы, притаившись, созерцать со стороны все.       Сначала все взрослые просто перекрикивались между собой. Потом настал этап «дележки» детей. А после схваченный по рукам и ногам Ваня… Хотя почему схваченный? Он сам был в некотором роде готов к этому. В общем поменялись детьми и разошлись на этом. И я тоже будто бы поменялась в этот момент. Села на лестнице и невольно сложила пазл.       В этом доме больше не будет Вани. Он останется лишь намеками, потому что мама и папа не захотят так просто удалять его из нашей жизни. Это же… Супер.       Супер-пупер хорошо. — Ты в порядке? — Даня явно иначе расценивает мою задумчивость.       Я медленно поднимаю на него взгляд, показав большой палец вверх, поднимаюсь и ухожу. Пускай родители думают, что мне плохо не меньше, чем им. Не зря же они постоянно пытались сплотить нас с Ваней.              Но едва мне удаётся найти в себе силы и настроение для работы над портретом, как с совсем необязательным стуком ко мне входит папа. А я ждала маму. У Дани она, наверняка. — Я думал, ты уже закончила портрет, — задумчиво, чисто для затравки говорит папа, садясь рядом на кровати, ведь я решила не медлить, ставя стул, а потом и столик для красок, палитры… — Очень сложно рисовать саму себя, — соврала я, изображая сильную занятость. — Вообще рисовать реального человека сложно. Ты с самого начала боишься, что что-то будет непохоже.       Папа задумчиво кивает, как я, когда слышу что-то замудренное. Именно поэтому я решаю чуть рассеить непонимание между нами и легко толкаю его плечом в плечо, улыбаясь. — Ты если на счёт Вани пришёл, то расслабься. Все в порядке, — перед тем, как подумать, выпаливаю я. — Ну в смысле… я прекрасно понимаю, что подобное случается. Мне не нравится, что это случилось у нас, но это ведь совершенно ничего не меняет, — оправдываясь и откровенно вру. На кол меня. — А почему у тебя вот тут пятно? — якобы интересуется папа, ткнув на мою копию, где на лбу, который я окончила в красках, у самых волос действительно была серая полоска. — Тень это, — усмехаясь, поясняю я. — Тебе бы сейчас с Даней быть, пап. Это же не меня в роддоме перепутали, чтобы ты тут меня… — Подожди, Маш, — перебивает папа, когда по комнате разносится рингтон, стоящий у него на звонки, как он выражается то «не рабочие», то «не важные» (зависит от настроения), то есть на семейные: мои, мамины, Ванины. Но я не звоню. И, уверена, мама тоже.       Прислушиваюсь, чтобы услышать. И в тихой комнате это не так уж и сложно. Говорит и вправду Ваня. И говорит о чем-то странном. Какие-то петарды, пожар. Хмурюсь и, несмотря на предчувствие, что сейчас случится нечто очень важное, снова принимаюсь за портрет. Папина рука, судорожно оглаживающая моё плечо, немного мешает, но я её не скидываю и старательно вывожу тоненькую белую полосу (иначе блик) на подсохшем лбу. — Хорошо. Ждём, — оканчивает разговор папа, и я поднимаю на него глаза с нескрываемым любопытством. — У ИванОвых дом сгорел, — слишком устало информирует он меня. — Они поживут у нас. — Мне пойти к маме и сказать ей? — думаю, что догадываюсь. — Я сам, — вздыхает папа и поднимается с насиженного им места. — Рисуй.       И правда, Маша, рисуй. Заполонили своё лицо на холсте мрачными тенями, а лучше к чёртям пошли цвета и используй все оттенки серого. Под цвет настроению.