У нас есть здесь и сейчас
И это невероятно
Не пропусти этот миг
Не упусти этот шанс
Не надо ждать завтра
Я не сразу замечаю маму. Серьёзно, всего одна неделя, а я уже не ищу её или папу глазами, когда хотя бы шесть минут пребываю в окружении только ИванОвых. Мне, наоборот, даже не хотелось, чтобы она пришла так быстро и все закончилось: я перестала говорить, пережевывая один из тех блинов, над которыми старалась лично, ведь на них, как знак качества, всегда где-нибудь да присутствует чёрная горелая корочка; тётя Лида, чтобы поприветствовать мою маму, перестала рассказывать о том, как легче переворачивать блины. Лишь дядя Леша и Виктор Алексеевич щедро закладывали в блины побольше икры и хлюпали чаем, продолжая завтрак.
Взглянув на маму, я понимаю, что мне повезло, что она не пришла тогда, когда мы с теть Лидой готовили: уже то, что я так беззаботная в компании технически посторонних людей, как я вижу, задевает маму. Именно поэтому она здоровается, но не желает никому приятного аппетита, демонстративно принимаясь только за кашу, которую ей подносит Катя. Я лишь продолжаю завтрак. В конце-концов я перед ней ни в чем не виновата.
Позже к нам присоединяется папа и Даня с подкидышем. Папа неожиданно поглаживает меня по голове, проходя мимо, а я, как бы не старалась, провожаю его взглядом до его места в полной уверенности, что
мама поднатаскала.
Наелась. Поднимаюсь с места, подхватывая свою тарелку, и едва не встречаюсь подбородком с чужим блюдцем, которое мне тянут с такой фразой, что папа и мама тут же поднимают глаза на меня:
— Мах, и мою захвати!
— Конечно, — только и откликаюсь и, приняв посуду, ухожу на кухню, отдавая её Кате.
Лихое «Мах» сейчас не кажется мне таким диким. Оно мне даже нравится. Это я понимаю, когда, шагая наверх, вижу как деликантно родители перекидываются взглядами и снова принимаются за еду. Иногда их «Машенька» до тошноты противно звучит, но я терплю, а они не могут потерпеть какое-то «Мах», которое при них произносится впервые.
Ступенька за ступенькой и я наверху. Потом ещё пара шагов и я в комнате. Сегодня первое в этом году занятие у Анфисы, а я даже представить боюсь, что она скажет о моём портрете: только сейчас до меня доходит, что вышло совсем непохоже и покрас у меня все ещё слишком хромает. И анатомия тоже.
Переодеваюсь из домашнего без всякой охоты. Хочется взять, перепутать рукав с дырой для шеи и задохнуться. Это лучше, чем видеть Анфису раздражённый и слышать её фразу «Вы ведь деньги платите, но ничему не учитесь». В первый раз она, кстати, произнесла её, обращаясь к Ване, когда тот ходил пялиться на её сиськи, которые она никогда особо не выставляла на показ.
Хорошо, все-таки, что сегодня выходной. Если мне суждено будет расплакаться от оценки Анфисы, то я хотя бы сделаю это в пустом женском туалете, где никто наконец не подкрашивает глаз и не рисует стрелки. Посмотрев на себя в зеркало, я вздыхаю: задушиться не удалось, а вот сделать на голове гнездо… Сначала приглаживаю волосы ногтями, попутно распутывая, но, не добившись особого эффекта, хватаюсь за расческу.
После этого стало чуть лучше, если не замечать новый прыщ на щеке прямо под правым глазом. Хотя как его не заметить, если он прямо…
Подскакиваю на месте от того, как громко хлопает дверью в мою комнату какой-то нарушитель. Да почему нельзя постучать?! Оборачиваюсь и удивлённо таращусь на папу. Серьёзно? Он и не постучал?
— Пап? — зову я, уже зная, что сейчас на меня обрушится что-то вроде родительской любви, которую он, возможно, несколько минут репетировал под внимательным маминым взглядом.
— Маш, может, вместе поедем ко мне на работу? — решительно предлагает папа, и я едва удерживаясь, чтобы не закатить глаза.
Два года назад Ваня грозился сбежать из дома, и куда папа отвез его, чтобы наладить контакт? Правильно! На свою работу. Три года назад Ваня на спор разбил соседское окно, и куда папа повез разъяренного соседа? Правильно! На свою работу за автомобилем с высокой скидкой! Папа привык решать проблемы своей работой, но у меня нет проблем.
— Давай, ты лучше меня до школы довезешь? — предлагаю я. — У меня занятие скоро начнётся.
Папа с готовностью кивает, а я тихо усмехаюсь, когда он выходит, обещая ждать в машине. Все-таки мама его слишком сильно приручила.
Я прощаюсь с папой как можно быстрее и мчу на всех парах к Алине, которая стоит на школьном крыльце и болтает с кем-то… Разглядеть бы. Как писал Есенин: «Лицом к лицу / Лица не увидать / Большое видится на расстоянье»… Так, но с точностью наоборот. Чем ближе я подходила, тем сильнее узнавала в собеседнике Усумбат брата нашей Анфиски. Я его, наверное, в последний раз видела года три назад, когда он оканчивались школу, а Анфиса только заступала на пост учителя
ИЗО искусства.
Запомнила я его, наверное, только потому что, нас всем классом заставили петь дурацкую песню на его выпускном, а он стоял напротив меня во втором ряду и, улыбаясь, похлебывал что-то из серебристой фляги. Помню, как вчера: впечатлительная пятиклассница с долбанными косичками, которая пытается не орать мартовской кошкой, а петь, и парень, который уже покидает стены дурацкого лицея и молчаливо выпивает. О, так я ещё тогда подумала, что у него горло постоянно сохнет, вот он и пьёт… Дурочка.
И сейчас этот парень почти не изменился, насколько я могу судить со своей многострадальной памятью. Волосы взлохмочены, рост все тот же… Интересно, а взгляд у него все такой же задиристо-задорный?
— Привет, — я хватаюсь за плечо Али одной рукой, второй — за свой бок, и делаю громкий вдох.
— Вот не надо делать вид, что прям бежала, — усмехается подруга, забывая о своём собеседника, в лицо которого я как-то не решаюсь взглянуть. — Я заметила машину твоего папы.
— Ну, это ещё не значит, что я ехала
в ней, а не бежала
за ней, — сконфуженно отвечаю я.
— С чего бы? У нас уроков истории ещё не было, — отвечает подруга и, хлопнув меня по плечу, снова смотрит на Анфисиного брата.
Я тоже поднимаю на него взгляд и сразу обращаются внимание на мешки под глазами. Красные и объемные. Это означает только одно: у-ни-вер.
Парень, будто бы понимая, что я смотрю на его мешки не из-за разницы в росте, проводит указательным пальцем под своим правым глазом и вздыхает.
— Ещё пара лет и такие же будут, — неутишительно сообщает он и неожиданно тянет мне руку. — Саша.
— Маша, — на автомате выдаю я и, вспомнив дурацкий ситком «Саша + Маша», с трудом пожимают руку.
Не хочется, чтобы он сейчас вдруг тоже его вспомнил. Но либо мы оба гении, либо оба дураки…
— Прям «Саша плюс Маша», — усмехается Анфисин брат и, кажется, понимает, что я его понимаю.
Интересно, как?
Но я понимаю, что он понял, что я поняла. Это видно по его лицу, по улыбке, напомнившей мне о выпускном трехлетней давности, а ещё почему-то о Ване… Нет! У Саши улыбка не бесячая, а очень даже красивая.
— Ладно, мне пора. Берегитесь моей сестры, что ли, — смеётся парень, покидая наше с Алиной общество, и я, ради приличия глянув в его сторону, спешу обратиться к Усумбат:
— Пошли?
— Ты даже не спросишь о чем мы говорили? — усмехается подруга.
— Зачем? Понятно же, что о вечном, — смеюсь я.
Я беру Алину за руку и тяну за собой в здание. Опоздаем, Анфиска с нас шкуры спустит и холсты через головы наденет.
— О вечном, — посмеялась подруга, когда мы уже прошли главный вход и отдали почет охраннику дядь Игорю — кивнули. — Анфиса же говорила, что он учится на медика. Вот я и…
— Выследила или выкрала? — усмехаюсь я.
— Да ну тебя, — отмахивается и хмурится.
Я вдруг решила рассказать ей о том случае на выпускном, а когда начала вспомнила даже то, как узнала о том, что Саша — брат Анфисы. Самая первая узнала!
Я тогда обходила её кружок по рисованию, как могла, но домашку по ИЗО сдавала всегда исправно и за
этого также. Говорит мне мама: «Поди к Анфисе Игоревне и отнести ей свежих… Ванино задание». Я пошла. В дверь стучу, но сначала тихо. И вот собираюсь громко, как выходит директор, бросает прощальное «Пожалуйста, Анфиса Игоревна, вразумите брата» и замечает меня. Тут уже я побежала дз сдавать: на урок надо, а в кабинете Саша. Разрисованный: синичище на скуле, бровь рассеченая. Я потом неделю верила, что влюбилась с первого взгляда.
Когда Усумбат начала смеяться над моими воспоминаниями о выпускном Анфисиного брата, мы пришли. Я сразу вошла внутрь, не понимая, откуда эта решимость, а потом, сев за первую парту второго ряда, поняла: Анфисы в кабинете нет.
Алина, сев рядом, оглянулась по сторонам, мне на ухо подмечая, что, кроме нас, здесь три пятиклассницы, половина (женская нелучшая половина) шумного шестого «Б», четыре преданные одиннадцатиклассницы, две девятиклассницы и два мальчика из Ваниного класса. Попялиться, наверное, пришли. Я бросаю беглый взгляд на парней, надеясь, что это не те, с которыми общается Ваня, и понимаю, что, да, Ваня бы с такими точно вводиться не стал. И, собственно, пришли они точно не пялиться, я думаю.
В фильмах такие в обморок падают, как только видят женскую щиколотку.
Я хихикаю. Дверь в класс открывается, и Анфиса, ни на секунду не притормаживая, врывается в кабинет. Она выглядит уверенно и элегантно даже в своих джинсах и кофте, которая ей большая. Руки, как всегда, открыты по локоть, рыжеватые волосы пышные и волнистые, а лицо обманчиво улыбчиво.
Лиса-а говорят про таких. А я думаю, что говорят неправильно. Анфиса не лиса: она бы никогда не «проиграла» в финале сказки. От этой мысли у меня в голове появляется идея для иллюстрации: Анфиса, с гордо поднятым вверх подбородком и лисим хвостом.
— Итак, сначала о портретах, — я смотрю на учительницу и чувствую, как замирает сердце.
Она садится за свой стол, касается каких-то бумаг и вздыхает.
— Работу, которая дана на все лето, можно было выполнить и получше, — заявляет Анфиса, а я слышу, как потеряно шепчутся наши новички. — Лучшая работа — работа Марины, — сообщает девушка, и я вдруг думаю: у Марины и лицо симпатичней. — Хорошая работа, хороший покрас, но даже, работая красками, не смогла исправить кривоту правого глаза.
Хочется усмехнуться от одного осознания, что Марина так и не смогла идеально нарисовать своё
рыло личико.
— Вторая работа, которая мне больше понравилась, Машина. Пытаешься рисовать точно, но пока выходит с натяжкой хорошо. Срисовки с фотографий должны быть качественными.
Я не смотрю Анфисе в глаза. Говорила она спокойно, но не так, чтобы я поверила в себя и рискнула хотя бы кивнуть ей. Это чем-то напоминает мне тот день, когда Ваня рассказывал мне, почему именно он не хочет играть со мной ни в баскетбол, ни в волейбол, ни в…
…криворучка редкая. Мало того,
что ты просто бесешь, так разобьешь что-нибудь, а подумают на меня. Лучше хватай свою дорогую куклу и плети ей свои дурацкие прически, пока я ей голову не оторвал.
Вздыхаю. Давайте скорее рисовать. Пожалуйста…
Я нисколько не удивляюсь, когда, улыбнувшись на прощание Але и её папе, замечаю на крыльце нашего дома маму, занятую лепкой очередного горшка. Уже представляю, как она запрягла этого… — не помню его имени — вынести на улицу её вертелку и глину. Я усмехаюсь. Мама упорно делает вид, что все ещё меня не заметила. Но она никогда не лепит где-то, кроме своей мастерской. Хочется смеяться, ведь все из-за каких-то блинов. Ещё уходя, слышала, как теть Лида хвасталась.
Остановившись перед мамой, я крепче сжимаю правую ладонь и думаю только о том, как скоро буду тщательно мыть её. Сразу после циркового представления, конечно. Оно, кстати, начинается.
— О, Маш, ты уже вернулась? — мама, запыхавшись, поднимает на меня взгляд и прекращает работать. — А хочешь попробовать?
Я смотрю на мамин почти заноченный горшок и заключаются: долго ждёт. Качнув головой, я отвечаю:
— Да нет. Ты тут работай, не буду мешать.
Я переступаю порог дома, чешу шею и вздыхаю. Теперь мне точно не найти покоя.
Я читаю журнал, когда она стучит и сразу же входит. Поднимаю взгляд и тут же его опускаю.
— А ты чего здесь делаешь? — интересуется Ариэлька.
Она проходит в комнату и садится на Ванину кровать, как её владелица. Наверное, это и правда так. Ведь сколько бы баб подкидыш там не тискал, в одежде на ней оставалась только Эля. Не это ли признак её важности в жизни «братишки»?
— Ищу компромат, — я демонстрирую Оганян журнал, из которого тут же высыпается пара карточек с голыми бабами.
Заметив это, мы одновременно кривимся.
— Извращенец, — выдаёт Ариэлька.
— Ты ещё его надувную бабу не видела, — откликаюсь я.
Девушка пучит глаза, а я оканчиваю свою шутку, посмеиваясь:
— Думаю, он прячет её в ванной.
Эля улыбается и закатывает глаза, но тут же становится серьёзной и спрашивает:
— Как тебе то, что Ваня не твой брат?
Отлично. Можно сунуть ему петарды в нос и не переживать, что мама с папой будет век горевать.
— Лучшее известие, что я когда-либо получала, — я перелистываю страницу журнала с машинами и, заметив там новую картинку с обнаженкой, краснею и кидаю журнал на пол. — Если с Даней найти общий язык, то он окажется намного лучше, как брат.
Я поднимаюсь с кресла и подхожу к полке, рассматривая её содержимое. Где же этот чучмек прячет мои наушники? Знаю, что Эля меня поняла: она знает, что Даня — зануда, а Ваня тупой. Но из двух зол выбирают умное. Я только выдвигают ящичек прикроватной тумбы, а Оганян снова хочет со мной говорить.
— Ты с ним хоть сдружилась?
— Он помог мне обновить ПО, — несколько смущённо отвечаю я. — Кажется, что он только о компьютерах и может… все.
— Ты что-то ищешь? — спрашивает Эля.
— Ваня утянул мои наушники.
— Эти?
Я оборачиваюсь. Оганян подняла подушку, под которой находилась моя вещь. Бегу спасать.
— Спасибо, — чуть улыбаюсь. — Мы не особо ладим…
— Но ладим лучше, чем ты с Ваней, — оканчивает за меня Эля. — Все норм. Ты только перестань называть меня Ариэлькой, и мы уже лучшие подруги.
Я шагаю к дверь, закатывая глаза. Придурок, рассказал всё-таки. Даже как-то неудобно получается…
В дверях наталкиваюсь на Ваню. Он с удивлением и злостью смотрит на меня, пока я не поднимаю вверх наушники и не произношу:
— Никогда не трогай мои вещи.
Выхожу, задев подкидиша плечом, и закрывая дверь, слышу Элиным голосом сказанное что-то вроде:
— Извинился бы.
