Пусть повезет тебе найти то, что, сгорая, станет светом.
— Ага, — без особого участия вторю я маминым речам и старательно — только для неё — тружусь над горшком. Казалось бы, это мама у нас главный получатель незаслуженных комплиментов убогим горшкам, но я, получая сейчас её похвалу моей кривуличке, которая едва ли не превратилась ещё в Оду Самому Кривому Горшку в мире, понимаю, что главный получатель тут я. Мне было так жаль смотреть, как мама уже неделю убивается по тем блинам, которые вдруг стали «пропастью между матерью и дочерью», что я решилась. Сама к ней пришла и сама напросилась лепить горшок. Но перед этим, конечно, уделила внимание папе, съездив к нему на работу, чтобы мама уже могла спокойно выпустить его из своих цепких рук. И чего это ей постоянно нужно играть счастливую семью? Я вот рада, что мы не похожи на Букиных, и всё, больше мне ничего не нужно. Главное, что мой отец не обувщик, мать не валяется на диване перед телевизором целыми сутками, а брат… Не Ваня. — О, мне кажется, теперь стало чуть лучше, — посмеиваюсь я, замечая, как глина наконец начинает поддаваться мне, и я имею право хоть немного поправить бока у своего детища. — Ну так он у тебя совсем ровный будет, — с притворным расстройством произносит мама, и мы вместе смеёмся над этим. Всё-таки лепить горшки интересно, если забывать о том, что я ещё молодая и должна резвиться с друзьями в наших вольных каменных джунглях. В голову почему-то забирается воспоминание о том, как мы с Алиной и её папой в субботу играли в прятки. Такие дети… Даже Алинин папа. — О, горшки лепите, — был бы ты слепым, говоря это, похлопала бы. — Мама, можешь дать денег? Смотрю на Ваню, как на того, кто должен сидеть на моём месте под улюлюканье мамы и, слушая её песню: «Ты всё-равно нам очень дорог мы тебя любим хоть ты не наш сын и припев три раза: Ваня Ванюша», лепить этот чертов горшок. Снова начинаю ненавидеть всё, что сейчас происходит. Ненавижу чертову глину, чертов горшок, который леплю в угоду маме, и Ваню ненавижу особенно. Почему меня всегда просили терпеть и страдать, когда я по-настоящему люблю родителей, а он лишь просит деньги с помощью поддельного внимания? — Маш, ты что…? Рассеяно моргаю, понимая, почему мама так расстроилась. Пока она давала деньги не своему сыну, я так сильно вцепилась в этот кусок глины, что оставила в нем маленькие дырочки от пальцев. Плевать. Вздохнув, я поднимаюсь со своего места и быстро скидываю перчатки. — Не получается у меня, — раздраженно ворчу я, стягиваю с себя и мамин фартук, решительно направляясь вон. — Маш, ну мы можем… — Не хочу! Почему он? Почему всегда он? Интересно, они так и будут позволять ему многое и многое приносить на блюдичке? Почему не мне? Почему мама не понимает, что у неё не стало трое детей? У неё по-прежнему двое! Один ребёнок я, второй, к счастью, Даня. Никакого Вани. Абсолютно никакого. Чертовы петарды… Чертовы петарды… Я впервые за два года снова запираю дверь в свою комнату и сжимаю в руке ключик, который с силой выдрала из замка с наружной стороны. Как же я его ненавижу. Ненавижу за одно существование. И эти же… Жених херов. И я же… Але, это я блондинка! Это у меня мамины глаза, папин нос и родимое пятно на предплечье похоже на дедушкино! Это я ребёнок ИвАновых! Я, если не видите! Я! Вдох. И сразу же выдох. Я вижу, с каким омерзением на меня с холста глядит природа, которую мы проезжали теть Лидой. Она ненавидит меня за мою ярость также, как и я Ваню. Она лишь в карандаше, а я представляю, как буйство зелёных красок обманывает меня, путает, сбивает с дороги и приводит туда, откуда я уже не выйду. И там будет найден мой дом. Я, заблудившаяся в лесу, буду дома только потому, что там нет Вани. Там никто не говорит «терпи». Там птицы поют о свободе. Кайф. — Петров, блять, что надо? — недовольно говорит Вера, перекидывая руку мне через плечи. — Отъебись, а? — Вертляева, вали на хер, — огрызается парень в ответ. — Не видишь, мы с Машей разговариваем. — Ага. Чего она тогда молчит? Я вот слушаю их, смотрю на них, а всё-равно никак не вижу в них ничего живого. Ну маты, ну дерзкие словечки на грани, ну облегающая юбка-карандаш, ну отросшие волосы, зачесанные назад и выбритые виски… Что дальше-то? Ну? — Маш, всё окей? И ещё одно: окей и ок. Окей и ок, когда я всю жизнь трачу время на «хо-ро-шо». Интересно, а из-за этого они проживут дольше меня? Я смотрю на Петрова, очень внимательно смотрю. Он отводит взгляд. Значит, я действительно выгляжу, как затравленный зверь. Ес! Впервые мой внешний облик соответствует душевному состоянию. — Мах? — снова зовёт меня Вера. Я замираю посреди коридора, посмотрев на неё, на Петрова, а потом быстро шагаю вперёд. Я всю жизнь оправдываясь за своё внешнее и внутреннее состояние, а сегодня не буду. Потому что как всегда не хочу и впервые решаю прислушаться к этому. Сегодня никаких извинительно-оправдывающих «просто». Впервые за жизнь. Всё всегда сложно. Не нужно врать. — Привет, — сегодняшний мой голос мне неприятен. Я говорю в первый раз за начало дня и жалею об этом: надо было «пока» папе сказать что ли… Как вижу, Усумбат тоже не в восторге от того, что я открыла рот. Мягко улыбаюсь ей правым уголком губ. Нельзя, просто нельзя не обрести покой, когда она рядом. Я даже не помню, как выживала в школе без неё, и, честно говоря, не хочу помнить. Было бы так, чтобы можно было как в «Вечном сиянии чистого разума» вырезать ненужные воспоминания и ненужных людей. Круто, если бы я однажды очнулась и заново познакомилась с Ваней, чтобы без всех тех воспоминаний, где я хвостом за ним… Просто: «Привет, я Ваня. Я не твой брат, твой брат — Даня, а я тебе никто.» Просто замечательно. — Ваня опять? — М? — Ваня опять чем-то обидел? — повторяет своё предположение Алина, а я снова игнорирую. — Я просто… — чёрт. — Я подумала, как бы круто было, если бы можно было стирать воспоминания как в «Вечном сиянии». Усумбат улыбается, но я знаю, что она меня не понимает. Конечно, ведь ей никогда не приходилось находить себя в таких грустных фильмах. Мы с ней вообще на разных планетах. И общаемся по скайпу, многого не понимая с понимающими выражениями лиц. Я усмехнулась. Межпланетный скайп. Смешно. — Маша, подожди! Рефлекторно прибавляю шаг, слепо доверяясь внутреннему ощущению, что, кроме Вани, рядом со школой меня догонять некому. Я слышу бег. Хочется самой перейти на бег, перейти грань под названием «Я всё ещё умею терпеть тебя и общаться с тобой», но, когда я в одной мысли от свободного полета, меня хватают за руку. Он появляется прямо перед моим лицом, и мой взгляд теплеет. Я так рада, что это не Ваня, так рада. — Дань, ты что-то хотел? Что-то серьёзное? — спрашиваю я и сама замечаю свою же робость. Мы ни черта не сблизились за всё это время. Мы всё ещё чужие люди, и я всё ещё не могу поменять его с Ваней местами. У нас с Даней нет общего детства, он не кидал в меня кошку, которая оставила длинную царапину от колена до щиколотки, и я не макала его лицом в суп. О, да. Этим я горда. Суп ведь был горячий, и, вылечивая ожог, все забыли о моём наказании. — Да, — решительно кивает Даня. — Пойдёшь со мной в кино? Я не чувствую улыбки, которая сковывает мне губы, но парень улыбается мне в ответ. — Если ты зовёшь меня на «Оно», то ты точно мой брат, — хихикаю я. — «Оно»? — опешивает Даня. — Я думал на «Гоголя» пойдём… — Ну пошли на «Гоголя», — закатываю глаза. — На «Оно» я подругу затащу. О, в «Гоголе» ведь Меньшиков есть, — нахожу плюс я. — Меньшиков? — удивляется брат. Брат? Да, я прямо сейчас хочу так думать. Брат. Именно с этого момента. — Именно. Я от него ещё с «Легенды номер семнадцать» фанатею, — заявила я. — А ты думал, что я по Петрову торчу? У него хоть и главная роль, но ради Меньшикова я предала Остапа Бендера в исполнении Миронова. — Ты книги читала или просто фильм смотрела? — оживился Даня. — Всё вместе, — гордо отвечаю я, уже совсем не соображая, что ноги меня куда-то ведут. Вот смотрю я на Даню… Не такой уж зануда. По крайней мере сейчас. Эля сорвет джекпот, если ответит на его чувства. А Ваня облажается. В очередной раз. Я надеюсь…Глава 6.
5 июля 2018 г. в 16:51