В герои всех твоих чудес я не гожусь.

сводит с ума, а меня обвиняет

              — Вали отсюда, а, — наклонившись к соседней парте сквозь зубы выдаю я.       Алина, которая не хочет проблем, сжимает мой локоть, пощипывая ногтями, но я готова терпеть эту боль. Потом ударю её по руке, когда Ваня смоется в закат. — Не волнуйся, ничего интересного не пропустишь: Анфиса сиськи тут не показывает.       Ваня лишь улыбается мне, держа в руке карандаш, и я сама сжимаю свой карандаш в руке, только так, что один взмах рукой — и привет детская колония. Усумбат продолжает щипать меня, и я, кажется, переключаясь, бью её по руке. — Совсем больная? — вздыхаю я и хмурюсь.       Анфиса входит в класс, и я невольно выпрямляюсь. Чувствую, как лицо само собой перестаёт быть недовольным, но краем глаза всё-равно нетерпеливо жгу Ваню и надеюсь, что он поднимется и убежит. Но он сидит. Серьёзно, с участием слушает Анфису, которая сообщает, что именно мы сегодня будем рисовать и чего она от нас хочет. Сегодня она какая-то мягкая и медлительная, наверное, вымотанная шестым «А», который даже ей подчиняться не умеет. Так вот в Анфисе я сегодня вижу себя: я тоже вымотанная и рассержена, я тоже умело маскирую это под медлительностью и усталостью.       Уже целый день Ваня слоняется за мной, как курица за цыплёнком, которого вот-вот может сцапать кошка. Утром за завтраком он помешал мне договориться с Даней о том, когда же он соизволит помочь мне с обновлением программы для презентаций и научит меня вставлять туда и видео, в столовой в школе вообще жить не давал. И сейчас, когда я должна напрягаться только от того, что могу напортачить с рисунком, я напрягаюсь ещё и от того, что Ваня, даже не зная имя пацана из его класса, сидит с ним за первой партой и бьёт карандашом по своей щеке.       Я жмурюсь до звёздочек в глазах и смотрю на гипсовую голову, усмехаясь. Сейчас Ваня нарисует кривулину, и Анфиса даст ему пинок под зад. Ну или хотя бы заберёт в группу к своим дошкольникам, чьи пронумерованные солнышки над морями сейчас висят на доске. Я всматриваюсь в голову, поджимая губы. Знакомая она какая-то… —…между прочим, работа моей подруги. А позировал мой братик, — Анфиса гладит гипсовую голову, а я бросаю взгляд на Алину.       Медики, блин. Усумбат наверное головку сразу и признала. А я вот без налитых кровью мешков не могу. Ну или без фляги. Ну или без синяков и ссадин. Это, наверное, показатель того, как я далека от Саши. Аля, наверное, почувствовав мою улыбку, незаметно показывает мне фак. Фыркнув, я снова всматриваюсь в гипсовую башку, на которую Анфиса возложила локоть и не спешила его убирать. Башка… Ха, Башка и Ржавый. Помню их дуэт. «Мы же с тобой, как у птицы два крыла. Оторвёшь одно — не взлетит она, не взлетит она…» И ещё чё-то про луну и про то, как они в самозобвении пинали ботана. «Конечно помню, ведь ночная та пелена укрыла нежно и неслышно нас от глаз кабана…»       Так вот, красивая башка. Я и не заметила, что у Саши скулы такие чёткие (в двух значениях), да и кривоватый нос, который у скульптуры вышел куда лучше, чем у парня в жизни. Да и глаза эта Анфисина подруга улучшила…       Я быстро вывела на листе бумаги своё имя, чтобы работа не потерялась, перевернула его и начала бы работать, если бы не Ваня. Это просто так мило: он не знает, что и как делать, но сидит тут, потому что тут сижу я. Вот тварь. Ему от меня только и нужна эта липовая дружба, которая к нему Эльку приворожит. Лучше б он в неё на пару лет раньше влюбился, а не тогда, когда у неё грудь вылезла, которая и сделала её абсолютно клёвой девчонкой по версии озабоченных парней, у которых крутость девчонок определяется по одному фактору. И я, наверное, проигрываю по этому фактору даже толстухе Рите с параллели. Хотя у неё прыщи на лице. У меня они хотя бы вместо груди.       Я вздыхаю, используя ластик, чтобы предотвратить Сашино косоглазие, и невольно улыбаюсь, вспомнив песенку Шакиры. «О, любовь так жестока. И вот я одинока…» Я кусаю губу, чтобы не смеяться от всплывшего в памяти «клипа». Сегодня же надо будет пересмотреть.                     Надо быть терпеливей друг, а другу. Любимая мамина фраза. Но не моя. Я, не сдерживаясь, бью Ваню портфелем по спине, честно говоря, только этого весь день и дожидаясь, и сердито смотрю на него, когда он оборачивается. — Ты чего? — Хватит за мной таскаться! — Ты дура? Мы в одном доме живём вообще-то. — Но в столовой мы за одним столом не сидим. И в один кружок не ходим, — плюю я.       Ваня ведь тоже в меня плевал, и ничего, жива, к его сожалению. Поэтому я плевать хотела на то, что ему там от меня нужно. Он ведь плюёт на то, что мне от него уже ничего не нужно. У меня есть брат. Занудный, но брат. Он-то готов играть со мной в видеоигры и в принципе общаться. Он готов смотреть со мной «Гоголя» и делиться попкорном. Он лучше всяких Вань, которые теряют сестру, а потом вдруг вспоминают о ней, потому что Эле не нужны жестокие орки. Нет же… ей не жестокие орки не не нужны, ей Ваня не нужен. А он, тупой, не понимает этого. — Ты мень достал, Вань, — вздыхаю я, понижая тон. — А ведь у меня генетика плохая, ещё немного и — пфу! — облечу как одуванчик, — я не сразу понимаю почему подкидыш начинает смеяться, но потом… Чёрт, как же больно кусать эту губу, чтобы не рассмеяться в такой серьёзный и важный момент.       А Ваня смеётся. Наверное, думает, что я пыталась разрядить обстановку, но нет, я, напротив, пытаюсь накалить её, чтобы он наконец выдал это «Мне нужна Эля, а ей нужен кто-то добренький». Тогда я выкажу всю свою обиду, а он поймёт, что теперь со мной тягаться вообще бесполезно. И отвалит. Щас бы самой себе пятюню отбить. Гениально ведь.       Я прохожу мимо Вани, делая вид, что он мне не интересен. До трясучки интересен в целях узнать, когда же его терпение лопнет, как мыльный пузырь. Но он спокоен и опять готов прилипнуть ко мне, как банный лист. И он всё ещё смеётся. — Маш, ну может я, правда, подружиться хочу? — Опять? — я раздражённо оборачиваюсь к подкидышу лицом. — Вань, ты достал. Ну нафиг я тебе сдалась? — Совсем сдалась… — бормочет он. — Во-от. — Что «вот»? Это я к тому, что ты мне шансов с тобой отношения наладить не даёшь.       Я уже и глазами в него стреляю, и вперёд подрываюсь, но сказать ничего не успеваю: за мной раздаётся тихий и злой лай, предупредительный, скорее всего. Я бросаю взгляд туда, откуда раздался звук, и трусливо, и, конечно, плохо скрывая это, делаю шаг на встречу подкидышу. Он, увы, лучше злой дворняги, которую Делягины палками гоняют от своей овчарки Вьюги, но которая слишком настырна, чтобы сдаться. Ха, второй Ваня получается.       Собака взрыкивает, скалится, как Ваня. Кстати, Ваня… Я оборачиваюсь на него. Он стоит за моей спиной и боится. Боится… Что-то щёлкает в моей голове. Я поднимаю камешек с земли и насмешливо смотрю на подкидыша. — Зассал, да? — усмехаюсь я и делаю шаг вперёд, но, чёрт…       Всё невероятно не по плану. Теперь я на земле, истошно ору, хотя, вообще не слышу этого, пока собака грызёт меня за ногу, и сжимаю злосчастный камешек в руке. Даже замахнуться сил нет.       Я плачу и кричу. Больно и обидно. Неожиданно, но собака отпускает меня и взывает. А… Ах, мой герой. Ванюша. Благодаря ему собака бежит как можно дальше от камней, уже не таких метких, как был первый, но я всё-равно благодарна. — Блять! — увы, но кричу это не я. — Блять, я сейчас родителям позвоню… — Скорой, придурок, звони! — вою я и тру слёзы испачканными рукавами. — Сюда она хоть за пять минут, хоть за две приедет! — Но дом же совсем рядом, — Ваня растерянно смотрит на меня, но я едва вижу его лицо из-за слёз. — Да тут зашивать надо! Звони, блять! — говорю это, не зная так это или нет.       Опускаю взгляд на ногу и тут же поднимаю. Блять, как хорошо, что я плачу и всё расплывчато. Сука-сволочь-собака. Возьму у папы дробовик и убью её. Замочу. Но это же собака… Живая собачка, которая злая только потому, что её бьют палками… Не замочу.       Я не слышу, как Ваня звонит Скорой. Я сжимаю в руке камешек до боли, кажется, даже почти режу острым его концом свою руку, но плевать. Пусть болит ладонь. Пусть ладонь и нога болят равномерно. Пусть эта боль разлелится и не будет такой больной. Пусть Скорая уже мчит. Пусть. Пусть…       Я смотрю вверх, чтобы не найти глазами рану. Автоматически смотрю на Ваню. Он мой герой, но это только на один день. Я забуду его геройство уже завтра и буду дальше его ненавидеть. А, возможно, даже раньше. Вот почему он не хлопается в обморок после того, как смотрит на мою ногу? Ему меня не жалко?       Я слышу сирену, но продолжаю плакать. Ваня что-то бубнит себе под нос, в третий раз названивая кому-то из родителей. Не важно своим или моим. Сейчас это совершенно не важно. Важно, что Скорая паркуется напротив меня, сидящей на асфальте. Важно, что оттуда вылетает фельдшер. Важно, что Ваня даже телефон от уха отнимает, чтобы, если что, говорить за меня. Но я всё же говорю сама, смотря в лицо фельдшера, подбежавшего ко мне. Я смотрю на него и говорю: — Саша?       Практикашка уже, значит. А, ну да, третий курс. Точно. — Жаль, Маш, но я тебя тоже узнал, — вздыхает медик, сидя передо мной и осматривая ногу. — Шить надо, — неутешительно сообщает парень.       Я улыбаюсь ему сквозь слёзы и сжимаю рукой камешек. Мне так хорошо. Может быть, везя меня в больницу, парень будет травить для меня анекдоты про стоматологов и больницу в общем? Хотелось бы. — Придётся в больницу везти, — а вот это от Саши уже утешает. — Мы в Скорых ниток с иглами не держим. Но обезболивающее есть, — ободряюще улыбается парень, и я снова начинаю рыдать.       Мне так хорошо, ведь Саша мне никто. Он пытается ободрить меня, когда он мне никто. Одобряю я женишка Усумбат, очень сильно одобряю. Фельдшер и просто лапочка. Ей такой нужен. — Я с тобой поеду, Маш, — сообщает мне Ваня.       Я сжимаю камешек и вспоминаю о нём. Мой герой. Он отогнал собаку камнями, вызвал Скорую и сейчас, кажется, пытается держать себя в руках, разъясняя по телефону ситуацию нервному семейству. Нервному. — Парень, что ли? — спрашивает у меня Саша. — Боже упаси!       На этом и сошлись. Практикант поднимает меня на руки, тащит в больничку на колёсиках, садит там, садится сам и махом руки зазывает Ваню.       Я сжимаю камешек. Мы выезжаем. Слова Вани становятся невероятно чёткими. Бьют чечётку в моих ушах. — Только отъехали. В больнице встретимся, — оканчивает разговор он.       Я сжимаю камешек и нахожу глазами Сашу. Он набирает что-то прозрачное в опасный шприц. Я не могу отвести глаз от шприца. Фельдшер совсем скоро подлезает ко мне. Я знаю: Ваня Сашу не узнал. Он его гипсовую голову вообще даже не старался рассматривать. Хорошо, что он его не узнал. Хорошо, что он не знает, откуда я знаю Сашу.       Я сжимаю камешек, а Саша накрывает мою руку своей. Он с небольшой силой раскрывает мой кулак, отбирает камень и говорит: — Тебе это больше не нужно.       Я рефлекторно сжимаю Сашины пальцы. Тёплые. Саша раскрывает мою ладонь и осматривает. Царапинки. — Ты уколов боишься, малыш?       Я удивлённо распахиваю глаза. Я… Я уверена, что Саша сказал «Маш». Это мой бзик. Мне просто слишком рано хочется слышать что-то нежное, сказанное мужским голосом. На всякий случай смотрю на Ваню: он не удивлён. Значит, Саша сказал «Маш». — Тогда терпи.       Саша принимает моё удивление за испуг. Оно и к лучшему. Я смотрю ему в лицо, когда игла входит в самую рану и стараюсь не кричать. Когда игла выходит, я нахожу лицо Вани. Я улыбаюсь ему. Всё гуд. Он и Саша — мои герои. Всё гуд… Чёрт, не пересмотрю я, похоже, Башку и Ржавого с Шакирой.