В герои всех твоих чудес я не гожусь.

Я хотел бы не знать тебя, Но это так обязательно…

                    Полчаса. Именно столько потребовалось моему домашнему табору, чтобы приехать. Именно через полчаса Саша пытался успокоить папу, который пытался ворваться туда, где мне накладовали швы. Именно через полчаса мама повысила на папу голос, а тёть Лида удивлённо на неё посмотрела и похвалила.       А теперь я в палате, которую выбил мне папа, объяснив это тем, что домой мне пока ехать не стоит, сижу в компании родственников и не совсем и слушаю Ваню, который, видимо, тоже не особо довольный, рассказывает маме, что произошло. Когда приходит время той части рассказа, где Ваня меня спасает, мама одобрительно кивает, тёть Лида улыбается, а Виктор Алексеевич гордо заявляет «наша порода». Если честно, как никогда хочется притвориться мёртвой, чтобы все ушли и оставили меня в покое. Вот зачем они здесь, если у них есть Иван, которого они все и спрашивают? Отстаньте от меня все. Я хочу хоть в больнице отдохнуть от всех вас, от всего в этом мире вообще. Но мама мне не верит. Она берёт мою руку и говорит: — Машенька, тебе тут скучно будет, мы с тобой посидим подольше сегодня, а завтра завезём вещи. Что тебе привезти?       Вы сначала уедьте. — Да цветочек ей аленький, Полин, — смеётся дядь Лёша. — Да помолчи ты уже, — реагирует тёть Лида. — Ещё в приёмной своими шутками достал. — Лид, ну я обстановку вообще-то разряжаю. — Спасибо, не нуждаемся, — вклинивается папа и присаживается ко мне на край кровати. — Я завтра же пойду и пристрелю эту псину. — Не надо, — впервые за всё время подаю голос я. — Собака не виновата, что её злой сделали. — Действительно, Антошка, — Виктор Алексеевич вытаскивает одно яблоко из пакета, который мама, как оказалась в палате, поставила на тумбу рядом с койкой «на случай если проголодаешься, Маша». — Чего это ты так животное убить хочешь? — продолжает старик, пережевывая кусочек фрукта.       Папа быстро бросает на него взгляд и вздыхает. — Да есть причины, — тихо сообщает он.       Я улыбаюсь и быстрым взглядом обвожу лица всех, кто зашёл ко мне «на огонёк», чтобы не засмеяться над словами папы. Позади тёть Лиды замечаю, как открывается дверь, и в палату заходит Саша. Впервые замечаю, что выглядит он, как дальнобойщик: помятым и сонным. Он входит ко мне, подкидывая какой-то камешек и выпивая что-то из пластикового стаканчика. Его мало волнуют мои родственники и неродственники. Он просто подходит, вручает мне камешек и оглядывается всех. Саша знает лишь моего не парня, но это его нисколько не смущает. — Вы ей потом крем для рассасывания рубцов купите, — советует брат Анфиски, наивно приняв за мою маму тёть Лиду. — Так шрамы от швов незаметней будут. Поправляйся, — обращается он ко мне и, улыбнувшись так, будто бы его сейчас и вырубит, поплёлся к двери. — Спасибо, — киваю я, рассматривая камешек. — Врачи здесь больно отзывчивые, — заявляет дядя Лёша, смотря на закрывающуюся дверь. — Наверно, продают частички своих пациентов за хорошие деньги, — смеётся он. — Просто это очень хорошая больница, — отвечает моя мама, забирая у меня камень. — Оставь его, Маш. Ещё занесёшь что-нибудь.       Они расходятся через час, может, даже два. Ваня за это время не говорил ни слова, обращённого ко мне, а мама всё никак не могла успокоиться и не терпеливо выбирала со мной крем по интернету. Тёть Лида заявляла, что есть способы убрать шрам получше, чем маленькая баночка, стоящая так, будто бы в ней кусок золота лежит, но мама старательно деликантно обещала, что послушает её советы позже.        Я так хотела остаться одна, но когда осталась… Мне стало так скучно и от чего-то страшно, что я накрылась одеялом по самое горло и стала смотреть в сторону входной двери. Это ведь не дом. Здесь много чужих людей: много больных и много врачей. Я никого не знаю. Я не могу спуститься на этаж ниже и увидеть всех сонными, мамой поднятыми к «семейному завтраку». Я не могу через окно увидеть, как папа с ружьём гоняет дядь Лёшу…       Резко в темноте, устоявшейся в палате благодаря погашенному свету и задёрнутым шторам, распахнулась дверь и выпустила свет, который сбил меня с толку. Я видела, как тёмная фигура, петляя, всхрапывая и махая руками, занята соседнюю койку и так громко всхрапнула, что даже заглушила мой испуганный визг. Я только тогда поняла, что визжала, что вообще умею так пискливо визжать. Совсем скоро меня дезориентировал загоревшийся свет. Привыкнув, я увидела в дверях смеющегося Сашу, а потом с опаской покосилась на соседнюю койку: там, всё также всхрапывая, лицом в подушку дрых мужчина, по габаритам напоминавший моего папу, но лишь по габаритам. А Саша продолжал смеяться, прижимаясь к двери. Когда я посмотрела на него, он жестом показал, чтобы я подождала его ответа. — Ты чё орёшь то? — смеясь, спросил парень.        Я возмущённо вытаращила на него глаза, рукой указывая на мужика, который под скрип старых пружин перевернулся на бок, спиной ко мне. — Это Вася, Маш, — сообщил мне Саша. — Фельдшер, двое суток без сна мотался по вызовам, пожалей его, не буди. — Чего? — взорвалась я, злостно смотря на парня. — До утра, Маш, — улыбнулся практикант. — К тому же я тоже останусь. Он тебя вообще не тронет.       Я поджала губы и отвела взгляд, показывая своё недовольство. Саша лишь закрыл дверь и уселся на стул рядом с моей койкой. — У вас разве нет специального помещения для такого? — нахмурившись, спросила я. — А ты думаешь нас таких двое? — усмехнулся в ответ парень и, посмотрев на меня, взял с тумбочки камешек. — Он у нас всё-равно в машине валялся бы, — зачем-то заговорил он. — А тебе на память. — Ага, на память о том, как мне ногу разодрала собака, — съязвила я и тут же поняла: он просто решил перевести тему. — Нет, — улыбчиво отозвался парень, подкидывая камень и тем самым заставляя меня напрячься и чуть сдвинуться в сторону. — На память о том, как я тебя спас. — А не громко ли? — улыбнулась я. — Спаас, — пародируя голос Саши, протянула я. — В самый раз, — снова улыбнулся он.                     Утром меня ждало не меньшее приключение: разбудить двух фельдшеров и выгнать их, при этом не имея возможности подняться на ноги, да так выгнать, чтобы медсестра, которая приходит с утра пораньше поменять повязку на швах, не успела их застать. Вася, кстати, оказался куда более отзывчивей Саши. Он искренне извинился, что завалился ко мне вечером и напугал, а потом обещал принести конфеты, которые какой-то Сеня снова отобрал у своего пациента Алёхина.       Дальнейший день предстоял скучным, и это мне предсказала ещё медсестра, которая привезла на каталке завтрак и искренне удивилась, что я думала о возможности посещений до трёх часов. Поэтому я, лишённая наушников, оставленных в рюкзаке, который забрала мама, чувствовала всю скуку, хранящуюся в зелёных больничных стенах, без интереса проматывая ленты социальных сетей. Ближе к трём я была счастлива, когда мама звонила и спрашивала, что мне нужно, была готова к тому, что, возможно, меня опять посетит почти весь домашний табор, и даже счастлива этому.       Я нетерпеливо ждала каждого, даже Ваню, и когда дверь открылась… Нет, Эля это уже перебор. — Привет, Маш, — говорит мне она, а я смотрю на Ваню, который пропускает её вперёд себя, и сразу разочаровываюсь: сейчас Оганян увидит, какой он хороший, пришёл не к своей сестре, а я… — Привет, — сдавленно выдаю я. — Что? Всё ещё больно? — предполагает она.       Счастливая она. Ради неё ИвАнов готов завраться, готов до потери пульса питать ко мне неискреннюю любовь старшего брата и врать до тех пор, пока у Эли лапша не покроит и все уши, и всю голову. — Да, побаливает, — вру я. — А Даня где? — Да он приедет позже, — отвечает Ваня. — С Алиной.       Надо же с Алиной. Не с гасторбайтером. Не с нелегалом. Не с хачиком. С Али-иной. — Скучно здесь, да? — снова заговаривает Эля. — Я помню, как лежала со сломанной ногой…        Я её не слушаю. Я её ненавижу за то, что Ване она так нравится, что ради неё и я ему нравиться начинаю. Я их обоих ненавижу. Плевать, что это он отогнал собаку. Он, наверное, специально это. Только для того, чтобы сказать: «Эля, я герой!» Но он нихрена не герой. Герои неискренними не бывают.