В герои всех твоих чудес я не гожусь.

Вот только… Я не помню всех этих правил, я не знаю, кто их составил…

              На этих снимках всё: первая прогулка, первые шаги, улыбки…       Никогда не думала, что мне будут интересны фотоальбомы, но сейчас это так. Тёть Лида улыбается, медленно переворачивает страницы, говоря нам с мамой, каким хорошеньким Даня был, когда впервые пытался пойти. Сначала я просто не могла уйти — швы мешали быстро бежать (в случае медленного бега меня догонят), а потом мне и вправду стало интересно то, ради чего меня окружили, не давая спокойно пить чай на диване перед телевизором.       С трудом верится, что на этих фотках то, что могло быть… Рядом, наверное. Тихий и милый мальчик, которому не покупали рогаток и вертолётов на пультах управления. Загляденье просто! Такой, наверное, не составлял на электронной азбуке «Маша — вонючка», даже не знал о таких азбуках. Ну просто милый и тихий мальчик, который таким был не только на фото.       А вот в мамином альбоме такой мальчик заперт навсегда. Милый и тихий Ваня всегда был и будет только на фотках в этом альбоме, на который вырвало розового и пушистого слона в блёстках. Мама каждый раз тычет именно на Ваню пальцем, рассказывая о том, как и в какие моменты делались фотки, а потом ногтем случайно мажет по мне: маленькой девочке с уродливыми кривыми зубами и двумя «бубликами» в качестве причёски. Они сейчас трепятся о Ване и Дане. При мне. Мне нравятся фотографии, но мне не нравится, что меня забыли. — А вот, — начинает тёть Лида, но чертыхается. — Тьфу ты, Лёха и эту фотографию испортил… Ну, весёлый день рождения был, в общем, — улыбается она, а я смотрю на Даню и дядь Лёшу, одинаково вымазанных в креме то торта, вспоминая своё восьмилетие.       Лоск, шарм и клоун. Из меня тогда сделали тупицу-принцессу, которая на радость всему богатому сброду должна радоваться, что ей придётся задувать свечи, стоя на стуле, и развлекаться в компании дурацких детей, которые всё разносят, потому что это всё их родители три раза купить могут. А ещё там был дрессировщик со львом только потому, что у Эли в том году день рождения прошёл в сафари-парке. Лучше бы я была, как Даня, вымазанная тортом, и рядом с пьяным отцом. — А вот тут мы праздновали Машенькино восьмилетие, — да, тот самый праздник.        Тёть Лида не сдерживает смешка. — Ты в этом хоть дышать могла? — несильно толкнув меня локтём, спросила она, посмеиваясь. — Зато была, как настоящая принцесса, — улыбается в ответ мама. — Каждой девушке это нужно. — Я пойду, — уверенно заявляю я. — Ко мне Алина прийти хотела, — уверенно вру я. — Маш, только аккуратней, — просит мама, как только я поднимаюсь на ноги.       Лишь киваю, хотя этого всё равно никто и не видит: снова фотки, снова трёп. Ковыляю к лестнице, потом по ней и к своей комнате. Буду музыку слушать. Но как только я дохожу до своей двери, мне её изнутри Ваня открывает. Любезно. Очень любезно. — И что ты там забыл?       Глаза вылупил и не отвечает. Даже из комнаты толком не вышел. Просто смотрит, и всё. А я смотрю, и не всё, жду ещё. Также осматриваю его руки: в кулаки не зажаты, за спину не спрятаны — ничего не прячет, значит. — Что ты там забыл? — повторяю я. — Тебя… Искал, — импровизированно врёт Ваня, и мне даже жалко, что за все эти секунды он не придумал ничего путного. — Нашёл, — хотела спросить, но утвердила. — Теперь говори, зачем искал.       Иванов жмётся, старательно из себя что-то выжимает, но, по всей видимости шестерёнки не крутятся. Вздыхая, он теснится в сторону и пускает меня внутрь. — Думала: не пустишь, — огрызаюсь я и, вытянув ногу, неестественно наступаю на носок и быстро подставляю вторую, чтобы не грохнуться. — И? — не терпеливо спрашиваю и спешно оглядываюсь.       Сама наталкиваюсь на ответ. Сирень. Прямо целый куст в горшке рядом с моим окном, который немного загораживает небо за стеклом. Душистый запах медленно распространяется вокруг, но я вдыхаю его полной грудью и поэтому чувствую, как какую-то неотъемлимую часть себя. — Ты это откуда взял? — спрашиваю и не хочу оборачиваться: не хочу видеть Ваню и ещё больше понимать, что это всё он. Только он. — Да у соседа выкопал, — усмехается он.       Дурак. Как будто я поверю. — Надеюсь, куст был дорогим. На все твои карманные, — скрещивая руки на груди и делая вперёд ещё один странный и смешной шаг, невольно улыбаюсь я. — Спасибо, — совсем тихо. — Что-что? — спрашивает Ваня.        Я чувствую, как он, пытаясь пудрить мне мозги, подходит близко. Но он не настолько усыпил мою бдительность. — «Спасибо» я сказала, — раздражённо отвечаю и, взглянув на него, вздыхаю. — Будь добр, закрой дверь.       Отворачиваюсь. Раз, два, три — хлопок. Чудесно. Улыбаюсь цветам. Я нарисую их прямо сейчас. Ну и почему до этого догадался именно Ваня? Такой дурак и такую прелесть…               — Дань, замедлись немного, — прошу я. Когда братец оборачивается на меня, быстро догоняю его и закидываю свою руку ему на плечо, улыбаясь. — Задолбалась с этой ногой, — признаюсь я, шумно вздыхая. — Это ещё просто швы, а не гипс, — умничает Даня.       И почему он зануда? Мне бы было хорошо, если бы в нём было немного Ваниной беспечности, а в Ване немного Даниной сосредоточенности. Вообще было бы идеально, если бы они свои качества взяли и поделили на два, чтобы каждому ровный небольшой наборчик всего хорошего и плохого, как у нормальных людей. А то как клишированные персонажи фильма «про подростков», где ещё есть красавица-стерва-королева-школы и мышь-ботанка, которую просто обязан полюбить самый классный плохиш фильма. И, как не странно признавать, Ваня бы мог сойти за такого плохиша со своими закидонами и образом жизни. — Отличная идея пообедать на свежем воздухе, да? — фраза и рука падают на меня неожиданно.       Я одними глазами прошу Ваню убрать руку с плеч, но он этой просьбе не внимает. — Если твой отец действительно будет бадаться с нашим в приготовлении шашлыка, то ничего хорошего, — пожимают плечами. Я сказала это, особо не думая, но мне фраза понравилась. Ещё бы голосом местоимения выделить, чтобы «твой отец» звучало также, как и выглядело — как приговор. — Почему? — удивляется Даня. — Дед лично говорит: больше шашлыка — лучше. — Потому что папа проигрывать не умеет, — говорит Ваня и, особо ни на что не обращая внимание, ловко закидывает мою руку на плечи себе, а вторую мою с Даниных убирает. — Если хочешь, я перетащу сирень вниз, вкопаю куст куда-нибудь во двор, — тихо говорит он мне — Не хочу.       Скидываю руку и ковыляю сама, потому что не хочу, чтобы ради Оганян меня так почетали. Не хочу, чтобы этот спектакль выходил из-под контроля, но он выходит: я начинаю верить. Отчего не верить, когда всё сейчас так, как в мечтах? Ваня добрый и готовый помогать, плюс к этому есть ещё и Даня. Рай просто.       Кутаюсь в кофту, присаживаясь на стул, стоявший близко к Кате, которую на наш банкет пригласил Виктор Алексеевич. Мама, сидевшая также близко ко мне, приглашает Даню на стул между собой и тёть Лидой. Папа и дядя Лёша становятся рядом, тесня друг друга, у нового, большого и новороченного мангала, и обмениваются взглядами, как люди, у которых от шашлыка вся репутация может подорваться. — Антох, я шашлык двести лет готовлю, — заявляет дядь Лёша. — Никто ещё не жаловался. — Ну так и я не вчера родился, — не лишая своего ответа гордливости, заявляет папа. — Так что лучше не болтай, а жарить начинай: вон, мангал нагрелся уже. — Какой нагрелся? — махнув рукой, ответил мужчина и почесал щёку. — По нему этого даже не видно. Вот по нормальному мангалу видно. — Да хватит уже языком чесать! — вклинилась тёть Лида. — Сами ведь Оганянов к трём пригласили, а всё наговориться не могут. — Действительно, — робко соглашается мама. — Не вежливо принимать гостей, когда ничего толком не готово. — Вы не волнуйтесь, — отвечает дядь Лёша, и они с папой на перегонки начинают раскладывать шампуры, стараясь «своих» вместить как можно больше.       Я тихо посмеиваюсь, вдыхая воздух вместе с запахом дыма. Мясо тоже начинает медленно наполнять пространство запахом приправ, и живот сводит. Такое чувство, что сегодня я съём две порции в размере шашлыка с двух шампуров. Но, несмотря на то, что один шампур будет «папиным», а другой «дядь Лешиным», не смогу выбрать лучший: просто хочу объесться. — Ой, у нас же ещё один салат в холодильнике остался! — засуетилась вдруг тёть Лида и подпрыгнула со стула.        Кажется, ей нравится быть беспокойной и постоянно нужной. Кутаясь в кофту, я закинула больную ногу на здоровую и невольно проводила её взглядом до самого крыльца, перед которым она замерла. — Э! — выкрикнула тёть Лида. — Ты там что себе позволяешь?!       Взглянув в сторону забора, замечаю там нашего соседа Семёнова. Толстый и неприятный мужик. Его балкон, к сожалению, выходит на моё окно. К счастью, Ванин куст теперь будет загораживать его сало, томящееся на балконе с сигаретой, которое в жару весит, как у шарпея. И, кажется, он знатно прифигел, что к нему обращаются таким тоном, как обратилась тёть Лида. — Чего? — недовольно кричит мужик в ответ и, заметив нас, жмёт губы в недовольствии. — Иванов, — обращается он к папе, меняя ударение, чтобы от «знатного» рода не осталось и следа. — Скажи мне, какого… Твой сын у меня сирень тырит? — Какая сирень, Михаил Анатольевич? — удивляется папа. — Так ты реально у соседа её выкопал? — удивляюсь я, смотря на Ваню. — Ту, которая из окна твоей дочери выглядывает, — объясняет кусок сала, толкая нашу калитку и входя во двор. — Ну ты же говорила, что я вру постоянно, — невинно жмёт плечами Ваня. — Я не поняла, — говорит тёть Лида, топая на Семёнова и упирая руки в бока, — ты чё к Маше в окна заглядываешь?       Похоже, об этом только тёть Лида и подумала, потому что мама, подскачив, лепечет о недоразумении, папа, бормоча, что Даня точно этого не мог, строго зовёт Ваню по имени, а дядь Лёша посмеивается своим идиотским смехом. — Ну ты, Вань, даёшь, — вздыхает Виктор Алексеевич. — Весь в отца. Он ведь Лидке тоже… — Бать, ну ты чё? — перебивает мужчина, переворачивая шашлык.       Я о них забываю сразу же, как папа, бросив мясо, шагает к соседу и одной рукой, заведённой за спину, манит Ваню за собой. — Иди, — подталкивает его Данила и удивлённо смотрит на меня. — Ваня действительно к тебе в комнату чужой куст принёс? — Ага, — киваю, неотрывно глазами глядя на сценку у ворот, где мама и папа в один голос и нескладно просят прощения у сала, а тёть Лида всё пытается добиться правды: чего это Семёнов ко мне в окно заглядывает. — Ещё, наверное, и горшок под него у кого-то украл, — злясь, сообщаю я, но тут же начинаю смеяться. Похоже, злость я выдумала.       А сало между тем, отвергая мамино предложение насчёт возвращения куста, называет невероятную цену за куст сирени. Куст. Папа соглашается слишком быстро, зло зыркает глазами, и Семёнов выплывает с нашей территории, хлопая калиткой. — Да, дорогой у тебя презент, Манька, — вздыхает Виктор Алексеевич.       И я начинаю смеяться сильнее. Ваня украл куст сирени у сала. Ради меня украл. Потому что я люблю сирень, и Эля этого знать просто не могла. Не могла…