Заложники любви. Заложники общества

Утром следующего дня в лазарет вошёл Габи, чтобы поговорить со священником. Он же обещал поговорить. — Святой отец, исповедуйте меня. — Об отпущении грехов речи не шло, мальчик это понимал. Но он так устал носить в себе свои чувства, о которых хотелось кричать на весь мир. Молодой священник сидел на корточках и поил каким-то отваром тихо стонущую — явно сильно избитую девочку-негритянку. Лицо его было полно грусти и мягкого сострадания. Он обернулся на голос юноши, слегка улыбнулся, причем в глазах его мелькнула серьезная сосредоточенность. — Конечно, Габриэль. Я лишь облегчу жажду и страдания этой девочки и буду в вашем распоряжении, если вы не очень торопитесь. — Я не тороплюсь, святой отец. — Юноша опустился на колени около маленькой девочки, прося Господа послать ей облегчение от страданий. Мутный взгляд ребенка говорил о лихорадке, а горячее тело и вовсе было огненным. — Я попрошу Джона принести тот настой из плесени, которым он поднял мужа Джейн. — Перекрестившись, юноша поднялся. За время, проведенное на корабле, он немало узнал о медицине, околачиваясь возле лазарета и помогая там. — Он говорит, что там есть какое-то вещество, которое убивает маленькие невидимые вредоносные существа. Это его теория. Священник благодарно улыбнулся. — Благослови вас Бог за доброту и участие «к малым сим», Габриэль. Попросите лекаря так же передать тот бальзам от ран, которым я вчера мазал спину и плечи другого несчастного. Он был избит плетью. — В голосе отца Доминика слышалось огорчение и грусть, но не обвинение и не упрек. — Да, святой отец, конечно. — Неужели и девочку били? В душе юноши поднимали голову праведный гнев и обида за маленькое тельце, дрожащее на кровати — Ее… тоже? Я поговорю с отцом, святой отец. Мы здесь гости, но Маркус, мой брат, тоже нехорошо впечатлен экзекуциями. Он едва смог пережить смерть вашего крестника, упокой Господи его душу. Я скоро. Забежав к Джону, буквально вытребовал у него лекарство и вернулся к страдающему ребенку, напоив ее с ложки спиртовым настоем плесени. — Святой отец, я взрослый мужчина, я не имею права смазывать ее. Это было бы неправильно. — Покраснев, Габриэль передал баночку священнику. — Вы не могли бы… сами? Священник благодарно кивнул, взял из рук юноши баночку с мазью. Все то время, пока Габриэль поил девочку, отец Доминик мягко и осторожно придерживал ее, почти держа на руках. Потом же, аккуратно сняв с ребенка обрывки одежды, принялся умело смазывать чернеющие на и без того темной коже следы побоев и порки. Габриэль прикрыл глаза и тихо вздохнул. Это издевательство над маленьким ребенком… Этого он не понимал. Осторожно прикрыв малышку одеялом, он поцеловал ее в лоб и перекрестил. — Поспи, дитя. Господь простит тебя и излечит твои раны на душе и теле. — И уже шепотом: — Я бы хотел ее выкупить, святой отец. Я не могу смотреть на ее мучения. Пусть едет с нами. — Ваше желание понятно и похвально, Габриэль. Беда в том, что эта девочка такая не одна. Телами этих несчастных распоряжаюсь не я. Смог лишь убедить барона перенести ее сюда, а не оставлять в том жутком бараке. — Отец Доминик с огорчением покачал головой. — Я могу лишь помочь их душам. И — видит Господь — это очень больно, — совсем тихо. Посмотрев на засыпающую девочку, перекрестил ее, собрал лежащие рядом с ней пустую кружку из-под отвара, баночку, в которой еще оставалась мазь, поднялся. — Это изуверство, святой отец. Я видел такие измывательства от пиратов, но от просвещенных людей… — Покачав головой, юноша спрятал лицо в ладонях. — Знаете, мои проблемы меркнут по сравнению с этим вот. Я хочу помогать вам здесь. — И, может быть, тогда, когда я увижу и прочувствую истинные страдания, я решусь на разговор. Молодой человек прислонился к стене и помотал головой. — Так не должно быть, они только дети, святой отец. Какие бараки, какие мучения? Их не должны так жестоко пороть. — Сморгнув слезы жалости, юноша погладив застывшую во сне девочку по жестким курчавым волосам. — Христос не оставит тебя, пусть пока ты и заблудшая душа. — Не только дети, Габриэль. Не только. Очень многие работники находятся в таком же положении, — покачал головой молодой священник. — Я видел подобное в Индии, где туземцы находятся под властью тех, кто сильнее, но это… — Он замолчал, тяжело вздохнув. — Это поистине ужасно. Пойдемте, дадим несчастной девочке поспать. — Он двинулся в сторону, где обитал лекарь, чтобы отдать ему вещи. По пути сполоснул кружку в стоящей у двери бочке с водой, сунув баночку с мазью в карман штанов. Несмотря на то, что пока что отец Доминик и не был в привычном священническом облачении (где ж это можно такое найти за пару дней?) — он все же выглядел полным спокойного достоинства. Именно про таких говорят, что «не платье красит человека». — Мне не под силу изменить их положение, святой отец. Но я верю, что однажды Господь вразумит своих чад и они перестанут калечить своих детей. — Соглашаясь кивком с падре, прошел за ним и присел за небольшой столик. Как начать? А если высмеет? Если прогонит? — Падре, я грешен. Испросите прощения мне, ибо самому мне нет прощения. Я полон греха, падре. Я убийца. Я убивал тех пиратов на корабле, — прикрыв глаза, судорожно вздохнул и спрятал лицо в ладони, — мысли о содомском грехе не дают мне жить, святой отец. Я люблю графа больше жизни. Что мне делать? В «закутке», где обычно обитал лекарь, никого не было. Наверное, старик Джон или сам отправился в бараки для рабов, чтобы облегчить их телесные страдания, или его вызвали в господский дом. Священник поставил баночку с мазью на стол, чтобы лекарь сразу увидел ее, и присел на деревянный табурет рядом с юношей. Выражение его лица было сосредоточенным и серьезным. Он перекрестился, перекрестил исповедующегося, шепотом произнёс молитву перед исповедью. — С радостью ли и удовольствием убивали Вы этих людей? — тихо начал он, когда Габриель замолчал. — Я не знаю, святой отец. Я не думал об этом. В тот момент или мы или они. Я обязан был защитить свою семью и малых братиков, — подняв голову, юноша закусил губу, — я не испытывал радости. Работа воина тяжела и муторна, как оказалось. И я понял, что не хочу быть военным… Меня рвало после. — Тяжело выворачивать душу, плакать, обнажаться, но так было нужно для сохранения собственного разума. — Тогда вы не убийца, Габриэль. Вы совершили грех, отнимая величайший дар Господа — жизнь. Но вы не закоренелый убийца. В вашей душе нет жажды причинять боль и смерть. — Священник чуть улыбнулся — тепло и даже облегченно и радостно. Затем посмотрел вновь — прямо в глаза. — Люди часто путают желание соблазна и любовь. Любить кого-то — не грех. Любить чисто и искренне, желая добра тому, кого любишь. Настоящая любовь возвышает. Не зря же говорят, что Бог — Есть Любовь. Он любит всех своих детей — грешны ли они или праведны. Ибо все в той или иной мере грешны. Но Бог — как любящий Отец, прощает все грехи, все ошибки людские, именно потому, что понимает слабость человеческого духа. Потому, то, что вы любите графа — не грех. Но подумайте, может ли эта любовь обойтись без того, чтобы ей сопутствовал содомский грех? Суть любви состоит также и в том, чтобы жертвовать чем-то, не считая себя жертвой. Сможете ли вы пожертвовать этими мыслями и желаниями, не обвиняя ни себя, ни графа, ни Господа. — Он вновь перекрестился. — В том, что приходиться приносить эту жертву? — Я смогу, святой отец, — твердо произнес, чуть улыбнувшись, ибо обрел поддержку и кивнул, — я мог и могу. Мне неважны плотские утехи. Лишь его доброе отношение. — Юноша с трудом держал себя в руках, в волнении трясясь мелкой дрожью. Он понял, в чем была его ошибка. Он обвинял отца в том, в чем обвинять бы и не стоило. Требовал того, чего отец не мог дать. — Я не буду требовать его ответных чувств, молчаливая любовь иногда важнее и крепче, святой отец. Единственное, я не смогу от нее отказаться. Не просите… У меня уже просил этого капеллан. И меня отлучили от причастия. — Откинувшись на стул, юноша запрокинул голову и вздохнул судорожно. Слезы катились по его щекам. — От любви отказываться и нельзя, Габриэль. Отказываясь от любви, вы отказываетесь от Бога. Я думаю, граф тоже любит вас. Он беспокоится о вас, гордится вами. Я узнал вашу семью очень недавно и очень мало, но это могу сказать точно. — Священник мягко положил руку на плечо юноши. Выражение лица было сосредоточенно и обеспокоенно. Он тихо вздохнул. — Для того, чтобы вернуть вам возможность причащаться — вам стоит испросить эту милость у Его Святейшества — Папы. Пока что, к сожалению, я не могу отпустить вам грехи — даже видя ваше искреннее раскаяние, но после разрешения Его Святейшества и его отпущения вам грехов, в дальнейшем это возможно будет делать. Для очищения же вашей души от беспокойства и сомнений, я накладываю на вас епитимию: все то время, что мы проведем здесь, вы будете ухаживать вместе с лекарем и мной за теми, кому будет необходима помощь. Это будет искуплением за грех убийства. Что же до мыслей о плотских желаниях по отношению к графу… Просите Господа избавить вас от этих мыслей, читайте покаянные молитвы… Но не только глазами и губами, но и сердцем. И… — тут молодой священник позволил себе немного улыбнуться, — если они будут одолевать вас совсем уж сильно, то загружайте себя работой. После этого не захочется ничего, кроме как упасть и уснуть вовсе без снов. Нам в семинарии это помогало. — Улыбка стала смущенной, скулы отца Доминика чуть покраснели. Юноша кивал, слушая. О епитимии он раньше слышал, но на него накладывали впервые. Впрочем, он не возражал, даже был рад. А вот откровения святого отца порадовали, значит, он не один такой. — Я с радостью, святой отец… Мне всегда была интересна медицина, только Джон меня редко допускает, боится, что я подхвачу что-то страшное. — Искренне улыбаясь, юноша поцеловал кисть святого отца и опустился на колени. — Пусть мой грех велик, но я готов со смирением принять наказание Божие. — Да благословит вас Господь, Габриэль, и даст вам душевную твердость и силу тела, чтобы исполнить возложенное на вас. — Отец Доминик перекрестил юношу, потом мягко улыбнулся. — Встаньте. Юноша поднял опущенную голову. Он должен известить отца о епитимии обязательно. Генри даже обрадуется этому наверняка… Стальной граф, чьи чувства не дано узнать никому. Прости меня, Генри. Так будет лучше всем и для всех. — Отец Доминик, я должен известить отца, что отныне буду исполнять возложенную епитимью, дабы он не волновался. Затем я вернусь сюда для помощи, — слабая улыбка, неуверенная и ищущая надежды. — Это хорошая мысль. Если вы хотите, я могу пойти с вами и поддержать в разговоре с отцом. — Тихая светлая улыбка. — Здесь пока моего присутствия не требуется. Девочка заснула, Джейн сама ухаживает за мужем… — Нет, святой отец. Боюсь, граф не одобрит моей откровенности. Он тяжело переносил мое признание, — покачав головой, юноша поднялся наконец с коленей и тихо вышел. Найти отца… Объяснить, рассказать и облегчить душу, дабы не носить это на плечах. Граф нашелся в своей комнате и хорошо, что один. — Генри… У меня есть разговор. — Неуверенно, тихо, словно боясь предстоящей бури эмоций. Граф сидел с раскрытой на коленях какой-то книгой, но взгляд скользил по сторонам, явно не зацепляясь ни за что. Услышав голос приемного сына, закрыл книгу, отложил на столик у кресла. — Заходи, Габриэль. — Кивнул ровно и спокойно. — И прикрой дверь, чтобы сюда не заскочил этот сорванец — Томас. Если, судя по твоему виду и голосу, разговор предстоит серьезный. Габриэль даже запер за собой дверь. Каждый шаг давался тяжелее, чем предыдущий. Опустившись на колени перед креслом Генри, молодой человек ткнулся лбом в руки отца. — Я исповедовался, Генри. На меня наложена епитимия за грех убийства в виде помощи в лазарете, — голос был тихим. О том, что это поможет не видеть графа и отвлекаться от порочных мыслей, он умолчал. Не хотелось волновать любимого человека. Он и так настрадался по его вине. — Я буду появляться только поесть и поспать. — Будь осторожнее, Габриэль. В лазарет кладут не только… И не столько тех, кого избили по приказу барона и его семьи. — Голос графа чуть дрогнул. — Джон наверняка говорил тебе, что в Африке есть много болезней, которые для европейца более опасны даже, чем для местных. — Тихий вздох. Рука коснулась волос юноши. — Ты очень силен, мальчик мой. Это хорошо. — О том, что он имеет в виду не телесную крепость юноши, но его дух, лорд не сказал. Затем поднял приемного сына за плечи. — Я ведь не властитель страны и не священник. — Короткая скупая улыбка. Коснулся губами его лба. — Благослови тебя Бог, сынок. — Впервые за всю жизнь, что маленький, а затем и юный будущий граф Пемброк слышал, что граф называл его так. Габриэль смотрел в глаза отца и умирал, задыхаясь от этой все сжигающей любви. Щеки пунцовели от легкого отцовского поцелуя, греховные мысли требовали большего, выпуская когтистое чудовище в груди. — Спасибо. — Почти неслышно прошептать. Прижаться и прикрыв глаза, можно представить на краткий миг, что у них все лучше некуда. И не открывать глаза, потому что в следующий миг все равно придется разбить воздушные замки, отстраняясь и смущенно краснея. Он будет осторожен, он поможет. Только вот не видеть его, не вдыхать этот горький запах полыни — сущая пытка. Мальчик покраснел. Граф сдержал тяжёлый вздох. Он помнил разговор со стариком-лекарем и священником — вчера, пока мальчики ездили купаться, лорд Генри только немного ещё поговорил с бароном, а затем пошел в лазарет и исповедался. Габриэль оказался прав — священник был хоть очень молод, но умел слушать и думать. И — что немаловажно — правильно говорить. И, услышав теперь, что Габриэль исповедался, граф понадеялся, что отец Доминик — так звали молодого священника — сумеет подобрать правильные слова для мальчика. Дай-то Бог, чтобы епитимья не принесла боли, а, наоборот, пошла на пользу. Для Габриэля было удивительно отсутствие гнева. Он, безусловно, знал, что Генри религиозен, тем не менее Габи рассказал священнику обо всем. ВСЕМ. И это могло стать преградой, но, на удивление, не стало. — Я не смогу часто видеть вас с братьями, но я буду думать и молиться о вас троих, — тихий голос, полной надежды, что его не оттолкнут. Но не жалость была нужна мальчику. На губах горел тот смазанный поцелуй прощания перед смертью. — Мои чувства неизменны. — Я знаю, Габриэль, — негромко и спокойно. Граф чуть отстранил юношу за плечи и продолжал держать, глядя в глаза. — Знаю. Любовь и вожделение — вещи разные. Я не требую, чтобы ты переставал любить. Я лишь прошу, чтобы ты справился с недолжным плотским желанием. Именно это губит душу, мальчик. Не любовь. — Он не сказал, что будет рядом и что поддержит: это было бы издевательством по отношению к юноше и могло быть неправильно понято. Граф лишь перекрестил приемного сына и повторил: — Дай Господь тебе сил и крепости. Опустить голову. Пропустить два удара сердца. Вздох и натянуть на лицо улыбку. — Даже если оно останется, оно не будет касаться и мешать тебе жить, Генри. Я обещаю. — Это только его боль, его проблема, с которой он сам обязан справиться. Никого не обязывая более. — Никому оно не должно мешать. Я справлюсь сам. — Легко отстраняясь, тут же потянулся и коснулся губами губ графа. Он справится, обязательно справится. И это было последним проявлением чувств. — Больше этого не будет. Прости… — Развернуться, обрубая прошлое. Не дать дыре отчаяния захватить сердце. Выйти, захлопнув дверь. Звук отрежет от любимого, словно гвоздь в крышку гроба. «Не будет мешать тебе»… Как удар под дых. Что же, наверное, заслужил. Господи, как же он не понимает — это будет мешать самому мальчику, губить его душу. Но объяснить не успел. Габриэль. Ушел. Оставив на губах графа огненную печать заметного поцелуя. Господи, за что же это им обоим! Лорд медленно перевел дыхание. Вновь сел в кресло, закрыл лицо руками, сдерживая глухой вой, рвущийся из груди. Мимо двери комнаты графа проходил какой-то темнокожий слуга, несущий блюдо с фруктами. Приостановился, посмотрел на юношу. И опустился на колени, кланяясь. Смотрел он при этом с какой-то болезненной благодарностью и восхищением. — Я не твой хозяин, встань. — Не сползти по стене. Не хрипеть от глухого больного воя, рвущегося наружу, Нет. Только спину прямо, держаться в рамках. — Вставай… — Открыть глаза, улыбка рабу. Болезненно благочестивая и вежливая. Маска вежливого графа, не более. Сердобольность в дальний угол, вместе с любовью. — Зачем ты встаешь на колени передо мной? — Вы помогли моей дочке, добрый господин. Вы и белый жрец белого бога. Я благодарен вам, добрый юный господин. — Раб поднялся, но смотрел теперь в пол, боясь поднять глаза. — Той девочке из лазарета? Ты хочешь ее увидеть? Только она спит. — Мысли Габи приобрели иное направление, хотя на губах еще пылал поцелуй. Последний. Больше ничего не будет, он поклялся… Раб торопливо подошел, прильнул губами к руке молодого господина, затем снова взял блюдо с фруктами и торопливо куда-то ушел — исполнять приказание хозяина — жестокого к рабам и милого с гостями и вышестоящими. — Я не святой отец, — бросив вслед. Когда раб вернулся, юноша приложил палец к губам и прошипел на ухо: — Я бы выкупил вас всех, но… Это не изменит ситуации. Страдать будут другие. Что я могу сделать? — И уже чуть громче: — Отец Доминик, я не один. Тут отец пострадавшей девочки. — Тихонько войти с рабом, притворить дверь. Радость в глазах проснувшегося ребенка и неподдельная искренняя улыбка. Это наполняло воздухом, заставляя дышать. — Как бы я хотел им помочь. Только вот барон не изменится, не та натура, не тот характер. Разве что придет приказ о расследовании жестокости… Да кто в Британии считает чернокожих за людей? Священник уже хлопотал возле очередного больного — белокожего мальчугана, хотя все же явно слуги. Довольно глубокий порез на пятке, который и обрабатывался сейчас каким-то настоем. Подняв взгляд, отец Доминик легонько кивнул юноше и тут же посмотрел более внимательно, и — беспокойно. Он не видел, что произошло с Габриэлем, однако что-то подсказало, что что-то не так… — Пока наша помощь никому не требуется, Габриэль. Разве вот что этот неосторожный молодой человек. — Он с легкой улыбкой погладил мальчика по голове. Тот шмыгнул носом. — Давайте, я перевяжу ему ногу, чтобы не занес грязи, иначе нарывать начнет, — качнув головой, юноша улыбнулся мальчугану и протянул ему яблоко из кармана. Тот даже не поверил, робко беря фрукт. — Ешь, ешь. — Потрепав по волосам мальчишку, принялся перевязывать его ногу и, улыбнувшись, повернулся к отцу Доминику. — У меня впечатление, что завтра здесь будет толпа пораненных детей. И это в лучшем случае, святой отец. — По интонации можно было понять, что юноша шутит. Надо бы принести сюда фруктов и сладостей, их ведь так редко видят дети-рабы. — Да, это верно. — Священник улыбнулся, отступил, позволяя юноше занять его место и помочь мальчугану. Подсказал только, что бинты находятся на верхней полке. — Думаю, фрукты и сладости стоит принести и в барак рабов. Вот только нужно это сделать не тайком от барона. Иначе он или кто-то иной может заметить, и тогда этим людям не поздоровится. — Не стоит, святой отец. Если они будут брать их тут, это лечение. А если в бараке, могут счесть баловством. — Выпрямившись, улыбнулся мальчугану. Пусть отдохнет немного, ему полезно. На вопрос, почему он не ест яблоко, мальчик его спрятал. — Я сестре отдам. Она меньше, ей нужнее. Она ручку обожгла. — Габи закатил глаза. — Падре, а схожу-ка я за пострадавшими детьми. А вы попросите принести фруктов, вон хоть его. — Негр испуганно закивал. — Да не трясись. Мы не порем. — Вы мудры, Габриэль. Так мы и поступим. — Священник кивнул юноше. Снова погладил по голове мальчика. — Ты пока еще посиди тут, съешь яблоко. А твоей сестренке мы тоже обязательно дадим такое же. Обязательно. И не только ей. Негр, оторвавшись от общения с дочкой, закивал, низко кланяясь. — Наиль сделает, добрые господа. Наиль благодарен добрым господам, Наиль будет слушаться юного господина и белого жреца белого бога. — Он снова поклонился. А затем задумался и — это было видно — испугался. — Но хозяин не разрешит. Хозяин скажет, что рабам нельзя лечиться, как и белым господам. — Не беспокойся, Наиль. Я поговорю с твоим хозяином. — Голос отца Доминика был ободряющим, спокойным. — Отец Доминик, я понимаю ваше решение уладить все миром, однако, барон поймет только силу. Я — граф Пемброк по праву рождения, мой опекун — граф Девенфорд. Мы вправе прекратить это безобразие приказом. — Чуть улыбнувшись, положил руку на плечо падре и вздохнул. — Наиль, собери раненых и приведи сюда. Если кто спросит, скажи, что это приказ графа Пемброка. Барон не посмеет возразить, если ему дорог титул и должность. Герберт! — Слуга сунул нос в комнатку лекаря. — Мой церемониальный костюм и отца сюда. Мухой. Негр теперь смотрел на юношу испуганно. Он кинулся тому в ноги, обнимая колени. — Господин… Герберт, взятый лекарем в помощники в те часы, когда слуга не был занят, выполняя приказы хозяев, торопливо поклонился и выскочил из помещения. Священник смотрел на юношу задумчиво, но с лёгким сомнением. Но все же улыбнулся. — Возможно, вы правы, Габриэль. — Мой отец разбирается во всем этом гораздо лучше, но я думаю, что он одобрит. — Габи и сам сомневался, что пузан послушает мальчишку. Негр торопливо ушел ещё до того, как в лазарет пришел граф. На вошедшего лорда вскинул голову. — Наиль. Живо приведи пострадавших детей, — повернувшись к лорду, посерьезнел. — Отец. Вы говорили, что в чужом доме нельзя распоряжаться. Вы внушали уважать право собственности. Но это не просто люди, это дети, отец. — Задрав подбородок, он пытался обуздать праведный гнев. — Граф Девенфорд. По праву рождения я прошу вас помочь с правосудием. Если барон Хаксли не желает соблюдать законы Божии и королевства, то может ли он быть наместником королевской власти? — Бунт? Бунт. Но детей иначе и не защитить. Лорд, войдя, поклонился священнику, затем внимательно выслушал приемного сына. Чуть нахмурился, о чем-то задумавшись. — Что же, полагаю, разговор стоит провести в доме. Здесь все же больные, их не стоит беспокоить. — Развернувшись, вышел из лазарета. — Ступайте, Габриэль, я здесь справлюсь — с помощью Божией. — Отец Доминик положил руку на плечо юноши. — Святой отец, я вернусь, как только мы закончим. — Поцеловав руку падре, юноша вышел за отцом, столкнувшись с вереницей детей. Кто прижимал руку, кто хромал, у двух малышей была замотана тряпкой голова. Габи затрясло. — Задушу тварь… — Только присутствие отца удержало от мордобития. Стиснув локоть мужчины, он сжал зубы: — Под плеть подведу. — Габи, ради Бога, успокойся. — Граф никогда не употреблял Имя Божье всуе — не в молитве. И вот теперь… Лорд Девенфорд осторожно сжал руку приемного сына. — Гневом ты не добьешься ничего хорошего. Я понимаю твои чувства. Правда, понимаю. Но ты пылок, стремителен и иногда действуешь неразумно. Давай, поразмыслив, что мы можем сделать за этих людей. Ведь, когда мы уедем… Нужно сделать так, чтобы подобное не продолжилось — когда мы уедем отсюда. Чтобы барон не излил своё возмущение на своих же слуг. Ты согласен? Дышать. Глубоко дышать, успокаиваясь. Гнев бурлил, но не выплескивался более. — Мы носим графские титулы, отец. Мы в силах оставить здесь одного из матросов посправедливее смотреть за порядком. Мне бы не хотелось прибегать к крайней мере лишения баронства советом лордов, но если придется… я не остановлюсь. — Открыть глаза и гнев уже почти улегся. — Дети. Я понимаю взрослые, но дети… Меньше Томаса, отец. Граф посмотрел на юношу, потом на короткий миг крепко обнял его. И уже в следующую минуту вновь направился дальше. — Одному матросу тут не справиться. Барон — губернатор, наделённый властью королевским указом. Он может не откладывая надолго приказать, и матроса убьют, и никто ничего не докажет. Мало ли пьяных драк в порту, после которых поутру из воды вытаскивают трупы? А то и ещё проще — перекупить. Нет, Габриэль, это надо делать иначе. — Он покачал головой. Открыл дверь комнаты, пропуская приемного сына. Сейчас граф разговаривал с юношей не с позиции опекуна, старшего, но советуясь, как с равным. — Как? Лишать титула? Назначать другого? Король на это не пойдет. Проблемы рабов его не волнуют. — Войдя за отцом, запер дверь и сел в кресло. — Выкупать не выход, отец. Будут другие… Бунта я не хочу, нельзя давать им силы. Остается только лишение титула. Нетитулованный не имеет право занимать должность. Назначить другого, сделав бароном Хаксли, дабы отмыл имя от позора? — Несмотря на то, что мы выше этого барона, титула мы не имеем права его лишить. Потому что и титул дан его предкам королями. Мы можем подать жалобу Его величеству, поставив в известность, но это долго — пока гонцы доберутся до Лондона, пока добьются аудиенции… Если добьются. Мы ведь с тобой сейчас в немилости. — Короткая сухая жёсткая усмешка. — Но даже если добьются… Пока жалоба будет рассмотрена — королем, в палате лордов… Мне продолжать дальше, или сам поймёшь? — В дверь раздался стук. Вошедший Герберт с поклоном положил на свободное кресло лучший здесь наряд Герберта. Наряд графа уже лежал на кровати. Дождавшись, пока слуга уйдет, граф вздохнул. — И тут дело не только в бароне. — Что ты предлагаешь, отец? — Когда Герберт вышел, юноша схватился за голову и едва не взвыл от перспектив. Хотелось на манер барана постучаться головой в стену, может, идея в трещины войдет. А лучше кого другого постучать… Граф с какой-то странной улыбкой посмотрел на приемного сына. — Заболеть. Таким образом мы сможем остаться тут надолго. Разумеется, продолжая делать то, что ты сегодня начал. Мальчишек привлекать к этому не стоит — не выдержат, тебе тоже — у тебя епитимья, да и, кажется, завоевываешь доверие местных слуг. Значит — мне, Джереми или Герберту. Не поедем же мы в Индию без своих верных слуг. Конечно — Джона и священника посвятить в эти планы. А пока мы будем тут — послать гонца, но не к королю, а к графу Лэнди и королеве — с письмом о происходящем. Гонец должен быть верным и надёжным, а для убедительности послать с ним кого-то из здешних слуг. — И, разумеется, страшно заразной гадостью, при которой только лекарь и может к тебе подходить? Но это имеет смысл, отец. А послать можно старпома. Это их человек, — когда Габи представил, что учинит Грейс королю, его разобрал смешок, — прости, отец. Представил, как леди Грейс будет возмущена. — Хлопнул рукой по столу. — На том и порешим. Заболеешь? Слуг ведь можно оставить, но не лендлорда. Граф кивнул. — Но на здешних слуг не должно пасть подозрение, что это из-за них. Следовательно, для того, чтобы заболеть, мне нужно… Где-то прогуляться. Возможно, даже в порту. Правда, придется лежать здесь, а не в лазарете, а это — вероятность общения с бароном. Ну да ничего. — Заодно поговоришь со старпомом, — вздохнув, продолжил, — а я подниму панику на весь дом. С истериками. Уж это я научился делать. Мне нужно идти, пап. Отец Доминик один, Джон опять не спал. — Коротко обняв мужчину, юноша вышел и вернулся в лазарет. — Пришли меня сюда кого-нибудь из туземных слуг, скажи, что мне нужны письменные принадлежности, — успел вдогонку сказать граф. В лазарете Габи велел принести дополнительные кровати. Всем промыли раны и перевязали. Каждому вручили вкусность. Дети с неверием кусали сладости и пили вдосталь воды. Наиль не вылезал от детей, переводя им разговоры лекарей и вопросы. Выпоротых клали на живот. С одним мальчишкой была тяжелая ситуация. Раны начали загнивать. — Отец Доминик, надо будить Джона. Тут только срезка краев и шитье поможет. Священник согласно кивнул. Он умел промыть рану, перебинтовать, смазать ее, дать целебный отвар, но вот производить хирургические операции — даже лёгкие — отцу Доминику не приходилось. Поэтому он прошел к закутку, где спал старик-лекарь, и аккуратно коснулся рукой его плеча. Юноша послал в комнату отца одну из матерей детей, сказав, что его отцу требуется пергамент и чернила с перьями. Были б крылья, она бы и то быстрее не смогла выполнить приказ. Джон открыл глаза и сразу сел. — Святой отец? — Встав, набросил халат и вышел, обозревая детей. — Да чтоб его через колено имел Наргал и Фрисса грудями придушила. — Старик явно почерпнул ругательств на корабле. — Опиум. Вскипятить воды. Чистые вываренные и просушенные тряпки. Вскипятить инструмент, и ванну со спиртом. Живо! — Габи бросился собирать готовое и ставить воду в закутке, кипятя инструмент. Ванну приготовили слуги. Святому отцу оставалось напоить мальчишку опиумом. Ребенок был явно перепуган, вскрикивал и стонал. Отец Доминик с трудом — уговаривая — напоил его из ложки отваром опиума и держал на руках, пока мальчик не уснул. Потом уложил и отошёл. — Что я должен ещё сделать? — Вопросительно посмотрел на Джона. Делать тому замечание по поводу богохульства не стал, лишь чуть качнул головой, улыбнувшись с мягким упрёком. — Отойти и не мешать. Света побольше дайте. — Грубоватый лекарь уже переоделся. Дети аж притихли, наблюдая за приготовлениями. Видно, этот старик тут главный в этой комнате. Даже белый молодой господин его слушается. Кропотливая работа по очистке раны началась. Габи то и дело подавал нужные предметы. Зашив рану, старик выпрямился — Пот. — Юноша вытер лоб старика. — Воды ему дайте, как проснётся, и проследите, чтобы вырвало раза три. — Мужчина прошелся между рядами и кое-кому поправил повязки. — Наиль, это все пострадавшие дети? Священник отошёл, занявшись тем, чем не мог помешать, но чем мог помочь, а именно — молиться. Он опустился на колени в дальнем углу лазарета. Габриэль убирался после операции. И все же это поражало детей. Молодой господин сам руками убирает. Сам…