Заложники любви. Заложники общества

Долгие десять минут юноша рыдал. Это было как целительное зелье Джона. Неприятно, но приносило облегчение от изматывающего недуга, который терзал и душу и тело. — Спасибо. — Это слово слышалось бесконечно. Вывернутая душа ликовала и в слезах парила, как феникс, восстающий из пепла. Он полюбит Иви. Всей душой. Бурная реакция молодого человека смутила священника. Он порой видел подобное у женщин, которые так же искренне раскаивались в чем-то и столь же бурными слезами облегчения очищали душу, но вот чтобы так же — со столь сильными чувствами — благодарил мужчина — такое было впервые. Даже в прошлый раз — долгие три года назад — Габриэль не плакал так сильно. — Благодарить не меня нужно, Габриэль. Благодарите Господа за то, что Он дарует вам силы бороться за свое спасение. — Отец Доминик улыбнулся, поднимая молодого человека с коленей. Сейчас он и думать не мог о том, что кающийся утаил хоть что-то. Такое раскаяние не могло быть неполным. Именно потому отец Доминик и дал отпущение грехов. Молодой герцог поднялся, вытерев влагу с лица и на шее. Покрасневшие глаза, несомненно, выдавали его состояние, но теперь он был твердо уверен в своей силе. — Через вас Он милость и силу даровал… Разрешите мне идти, падре? А… один момент. Томми хочет участвовать. Можно он понесет кольца? — Ваш брат? А он сможет? Церемония уже через неделю, а мисс Ивонна говорила, для того, чтобы нога хорошо зажила — нужно не меньше трёх. Но если он выдержит… — Отец Доминик кивнул серьезно. И так же серьезно, без улыбки, перекрестил молодого человека. — Благослови вас Господь, Габриэль. — Сможет, если его поддержит служка. Ему это важно, святой отец. Ведь Маркус дружка, Генри… Генри посаженный отец, — пауза спокойная далась с трудом, — а он тоже хочет принять участие. — Поцеловав руку падре в благодарность, вышел из комнаты. Налево по коридору, откуда слышался звонкий девичий смех и ворчание Томи. — Что за шум, а драки нет? — Иви пытается перевязать ногу Томасу посреди расшвырянных в сборах вещей. Холст. Масло. — Больно, — губы Томаса кривятся, на глазах блестят слезы. — Утром же только перевязывали, зачем ещё? Я же тут занимался… Габи сел рядом с мальчиком, незаметно для девушки вытирая его слезы, дабы не уронить его достоинство перед ней. — Томас Девенфорд, виконт. Я рад вам сообщить, братец, что святой отец позволил вам нести наши венчальные кольца. — Тон сменился на ласковый. — Выше нос, Томми. Посмотри, у Иви чудесные волшебные ручки. Она, наверное, ирландская фейри. — За хихиканье Габи получил по ноге тряпкой и девушка сама расхохоталась. — Правда?! — мальчишка радостно подскочил на месте, тут же плюхнулся на место, морщась от боли, ойкнул. А потом, тоже захихикав, прищурился, "деловито" разглядывая девушку. — А не шотландская? — Правда, правда. Да куда ты?! — Уняв парня, закатил глаза. — Ну что ты скачешь, как застоявшийся конь. Полежи. А насчет ШотЛэндии… — Габи второй раз получил по ноге. Томми не тронули, на детей не обижаются. — Да что ж ты дерешься, дикарка? — И в эту дикарку кто-то влюбился на балу, — насмешливо пропела девушка, забирая тряпки и мазь и покидая комнату. — Остается надеяться, что я выживу после брачной ночи, — проворчал вслед герцог под хохот братишки. — Габи, а что такое первая брачная ночь, и чем она от второй отличается? — Томас смотрел на сводного брата совсем невинным взглядом. Вот только смешливый искорки в глазах мешали поверить в искренность этой невинности. — Года через два Мэри-Джейн тебе покажет и расскажет, — щелкнув брата по макушке, фыркнул, — а я не могу, твой отец меня придушит за рассказ. — Заметил стоящего в дверях Маркуса и махнул рукой приглашающе. — Ну скажиии, Габи. Через два года Мери-Джейн не скажет… Или мы с собой ее возьмём? — Габи, отец сказал, мы сегодня выезжаем. Он уже поговорил с леди Грейс, экипаж готовят. — Маркус вошёл в комнату, чуть хмурясь. — Габи, а нам с Томом обязательно ехать? Вы ведь все равно потом сюда вернётесь. И свадьба тут будет. А отец Доминик какой-то… Странный, — юноша хихикнул, понизив голос. — Думаешь, других девиц мало? — повернул голову к Марку, кивая. На его просьбу качнул головой. — Марк, негоже так. Потерпи. У тебя год плавания впереди. А что с падре? — невольно улыбаясь и догадываясь о причине, хихикнул. — Вот-вот, целый год в такой ужжжасной компании. — Маркус построил страдальчески-скорбное лицо, потом рассмеялся, обнял сводного брата. — Хотя, с тобой — согласен. Заодно Мери-Джейн навещу. — Юноша и вовсе расхохотался. Габи закатил глаза. Впрочем, Марк скоро поймет, что тонкая фарфоровая ручка леди не идет ни в какое сравнение с мозолистой ладонью их "учителя". Манеры леди и ухватки деревенской бабы… — Мой тебе совет, братец. Не спеши. У Ивонны масса сестер в Индии, — заговорщически подмигнул, — и кузины есть. Да и обучают там искусству любви иначе. Неспешно и с ранних лет. — А откуда ты знаешь? — Маркус прищурился ехидно. Вести столь фривольные разговоры можно, безусловно, не в присутствии дам или отца. При первых не прилично, а отец за такое и выпороть может. Или, хотя бы, надает по шее. Томми же… Ничего, не так уж и мал. — Книжки надо читать, братец, — Габи фыркнул, заложив руки за голову и щурясь, как большой кот на солнце. — А ты, Томми, как считаешь? Лучше обученная или бревно в кровати в первую ночь? — Ага, а потом отец книжку найдет и… не посмотрит, что мне уже шестнадцать. — Маркус ухмыльнулся. — Да и потом… — он поморщился, — нехорошо это… Ну, наверное. О таком писать. — Бревно только в печке хорошо, когда зимой горит, — Томми хихикнул и принялся щекотать "братца", стараясь, правда, не особо тревожить перевязанную ногу движениями. Габи закатил глаза и покачал головой. Может, и нехорошо, конечно, но нравы иной страны стоит изучать. — Не думаю, что отец оторвет тебе голову за такое чтиво, но за катехизис под присмотром падре посадить может… Ооой! Здравствуй, отец. Мы почти готовы к отъезду. Три ангелочка на кровати с абсолютно невинными мордахами. Если бы тут был Джон, он бы уже ругался и искал гравюры с раздетыми девицами. — Я заметил, как готовы. Свалка, как в кабаке, разве что драки не хватало. Томас, ваша нога уже вовсе не болит? — Генри стоял в дверях и хмурился, постукивая пальцами по дверной раме… Взгляд его был устремлён не на сыновей, а на валяющиеся на полу дорожный костюм младшего сына, на книгу на столе. Мальчишка тут же отполз от Габи, все ещё давясь от смеха. Маркус же покраснел и бросил на "брата" обеспокоенный взгляд: а что как отец слышал их разговор? — Томми будет готов через полчаса, пап. Вещи тоже. — Вскочив с кровати, легко улыбнулся, встряхивая костюм мальчика и подмигнул Марку. — Затолкай всю мелочь в сундуки, дома разберемся. Я Тому помогу переодеться. — Что-то такое мимолетное и нежное, иное… скользило в жестах молодого парня. Через полчаса сундуки были спущены, а Томми усажен в экипаж. А Марк, давясь смехом и подначивая Томаса, наблюдал картину нежного прощания у старой яблони. Девушка подставила щеку для поцелуя и поправила на его лбу прядь, что-то сказав. Габи улыбнулся, отвечая. Поклонившись, он отошел к экипажу, сел верхом и прижал к губам ее платок. Конечно же, Тому очень хотелось ехать верхом, а не плестись в экипаже, как какой-нибудь пожилой леди. Потому он забился в угол с самым надутым видом. Генри задумчиво наблюдал за сценой прощания. Сам же попрощался с леди Грейс, заверив, что к концу недели они непременно вернутся, и ещё раз поблагодарив за гостеприимство и за все, что было сделано семейством Лэнди для семьи Девенфордов. — Надеюсь, Генри все же сможет сделать мисс Иви счастливой. — Генри поцеловал руку женщины, вскочил в седло, дал жест кучеру экипажа и верховым двигаться. Габриэль был задумчив всю длинную дорогу и мало реагировал на подначки братьев. Хотелось действительно сделать Иви счастливой до конца их дней. Может, она и есть то лекарство от его губительной страсти по Генри. Принцесса… Его будущая супруга и мать его детей. — Генри, ты волновался перед свадьбой? — этот вопрос прозвучал вечером в трактире, когда мальчишки уснули. — Нет. Я был несчастен тогда. — Генри наполнил глиняную кружку вином из такого же глиняного кувшина. Хозяин трактира был впечатлён тем, что его заведение посетили столь высокие гости, но обеспокоен: о фаворите принца Эдуарда известно было многим. А вот о спутниках молодого герцога было неизвестно — кто это. Два юных мальчика и калека со шрамом… Но все одно, просто так фаворит наследника не станет их возить с собой. Посему почтенный мистер Филлипс постарался угодить гостям как можно лучше. Даже отвёл одну комнату на всех — с огромной кроватью, а так же подал лучшее вино и отменный ужин. — Ты полюбил ее после свадьбы? — Вопросы за куском отменной баранины и хорошего эля были непростыми и даже личными. Но Габи был твердо намерен узнать каково это. Хотя о счастье речи не шло, он искал банального покоя. Тихую гавань… А с Генри это всегда на острие ножа. — Не сказать, что я счастлив, — грусть впервые скользнула в его голосе, — но кого волнуют мои капризы, если этот брак династический? — Полюбил. Понял, что, во-первых, она такая же заложница необходимости, и, вовсе не виновата передо мной. А, во-вторых… узнал ее лучше. Леди Джулия оказалась интересным человеком, понимающим. И… она была очень нежной. Лёгкой. — Генри нахмурился, замолчал. Одним глотком опорожнил полупустую уже кружку. Разговор был волнующим и нелегким, тревожащим память, потому граф Девенфорд вновь начал заикаться. — Ты же помнишь ее? — Я помню ее, Генри. Помню очень хорошо, она заменила мне маму. — Сжав руку графа, как бы призвал держаться. — Ты же помнишь, как она заплакала, когда я ее мамой назвал? — В тот день семилетний Габриэль влетел в гостиную с шумом армии рыцарей и едва не кубарем, таща на ниточке майского жука. «Мамочка, смотри кто у меня есть» — и леди Джулия зарыдала в макушку ребенка от избытка чувств. — Помню ее духи, смех и вечную легкую круговерть дома. Я все помню. — Помню. — Тогда Джули потеряла первенца и очень переживала его смерть. Потому и были ее слезы, когда Габи назвал ее мамой. Тогда Генри пришлось успокаивать супругу не менее часа, но на приемного сына не сердился. — А вот тебе достанется явно не тихоня, — он скупо улыбнулся. Затем наполнил кружку снова и посмотрел на приемного сына внимательно. — А почему ты спрашиваешь, волновался ли я перед свадьбой или нет? Габи только хмыкнул на оценку отцом характера невесты. Вот кто бы спорил, а его затылок до сих пор болит после книги. — Может, оно и к лучшему, ее своенравие. А спрашиваю потому, что сам волнуюсь. — Пальцы только крепче сжали кисть Генри, приемыш улыбался как-то странно. Затаенно, как сегодня днем, после бешеных поцелуев. — Волнуешься? Почему? Сам ведь выбрал, и знал, что за птицу ловишь, — новая усмешка. Генри повернул руку, тыльной стороной ладони на стол, и чуть сжал руку молодого человека. — Расстроил помолвку с девицей Кавендиш. Чем она тебе не угодила? — тихий смешок. На кровати тихонько застонал заворочавшийся во сне Томас — даже сквозь сон мальчик почувствовал боль от неудачно повернувшись ноги. Генри убрал руку от ладони приемного сына, поднялся из-за стола. Встал коленом на кровать, — Томми сейчас лежал посередине, отпихнув Маркуса к краю и почти раскинувшись, — взял мальчика на руки, аккуратно уложил как следует. Томас что-то пробормотал во сне, обнимая отца за шею. Когда Генри сжал его руку, тело Габриэля как молнией прошило насквозь. Зачарованная улыбка кролика перед удавом. Так это выглядело со стороны. Вечная тайна, вечные просто любовники… Стон брата заставил вздрогнуть и очнуться. Он сознавал, что и Генри вспоминал сейчас те минуты наедине. — Я посижу с ними, поспи. — Отцепить лапочки младшего от шеи отца было невозможно. — Кажется, тебя взяли в плен, граф, — шёпотом рассмеялся, садясь в кресло и снимая сапоги. — Упаси Господи, — губы Генри сложились в улыбку — затаенно-наряженную, но в глазах на миг отразилась жесткость и боль. Впрочем, улыбка тут же стала спокойной и ровной. Генри оперся одним локтем о кровать, а другой рукой попытался отцепить руку младшего сына. Тот заворочавшийся, вздохнул… И открыл огромные перепуганные глаза. Моргнув. — Папа… — Да. Тебе дурной сон приснился? — Сейчас голос был мягкий и успокаивающий. —Дааа… — нерешительно протянул Томми и разжал руки. Оглянулся по сторонам. — Все хорошо, Том. Это мы. Я, Габи… Вон, Маркуса ты чуть на пол не спихнул… Мальчик вздохнул. — Габи, ляжешь со мной рядом? Юноша с легкой улыбкой снял куртку и бриджи камзола, оставаясь в рубашке и нижних панталонах. Дам тут не наблюдалось, шокировать было некого. — Полежи с отцом, котенок. Он тоже устал. А я в кресле посплю. — Подвинув кресло к кровати так, чтобы не дать Марку упасть, взял покрывало и, прикрывшись, сел. Только глаза в глаза с Генри… Эти улыбки много значили в их жизнях. Томми вздохнул и улегся обратно. — Тут же места на всех хватит. — Хотя и улёгся, но смотрел на "брата" чуть обижено. — Ложись, Габриэль. Я-то с краю не свалюсь, ты тоже. А вот мальчишек мы как раз от падения и убережёт, если ляжем по обе стороны от них. — Вновь короткая скупая улыбка. И -— прикрыть глаза. Чтобы не видеть этого взгляда, переворачивающего душу, хоть на миг. Генри поднялся с кровати — Томас даже не сделал попытки удержать отца — и принялся раздеваться. Габи только-только уютно устроился в кресле. Вздохнув, он фыркнул, встал и разбудил Марка, попросив подвинуться. Брат сонно заворчал, но место освободил. Габи так и лег на бок, опираясь на руку. Наблюдать за графом из-под полуприкрытых ресниц, пряча улыбку и заталкивая фантазии подальше. Генри устроился рядом с Томасом, бурчащим, что он сам хотел лечь рядом с Габи, а приходится с Маркусом, а Маркус во сне брыкается. Поинтересовался — больше ли устроит мальчика лежать на краю и попытаться свалиться, если сам Генри переоденется и устроится между сыновьями, велел перестать капризничать и уже засыпать. Томми обнял руку отца и закрыл глаза. Марка вполне устроила подушка. Габи же… горел внутренним пламенем, глядя на то, как сильная рука обнимает брата. — Отдыхай, Генри, — чуть рычащий шепот в темноте. Мужчина промолчал, ничего не ответив. Пусть приемный сын думает, что он сразу уснул. На самом деле, Генри не мог спать. Его душу тревожило то, что он почувствовал, когда рука Габриэля лежала в его руке… То, что произошло между ними в древесном лабиринте в поместье Лэнди… Он осознавал, что поддался нелепому и недолжному порыву, но не мог понять — почему так поступил. Это непонимание порождало раздражение. Не на Габриэля — на себя. Габи только тихо вздохнул, не получив ответа. Устроившись удобнее, он лег и вскоре его дыхание выровнялось. Солнце нещадно било в глаза, заставляя их открыть и сладко зевнуть. Мальчишки еще спали и отец, кажется, тоже. Однако Генри в комнате уже не было. А Томми умудрился подкатиться под самый бок к "брату", когда Маркус посреди ночи встал по определенным надобностям. Впрочем, старшему сыну и наследнику графа Девенфорд было все равно рядом с кем спать, потому он преспокойно улегся между младшим братом и отцом, и теперь преспокойно посапывал. С улицы же слышались звуки ударов и какие-то крики. Габи тихо встал, оделся и вышел из комнаты, поймав за рукав старшего сына Филлипса и велев строго-настрого никого в комнату к мальчишкам не пускать, кроме графа и него самого. И не выпускать. Переложив кинжал в руку поудобнее, он слетел по ступеням вниз и выскочил на улицу, переполненный тревогой за отца. Генри стоял посреди двора, чуть расставив ноги и крепко держа в руках дубовую палку. С двух сторон к нему подходили слуги Филлипса — настороженные, сжимающие в руках такие же палки. В стороне тихо постанывал, сжавшись в комок, еще один. Генри же глядел на своих противников с язвительной насмешкой. Заметив краем глаза мелькнувшего на крыльце приемного сына, чуть вскинул руку в запрещающем жесте. — Габриэль, нет! Губы юноши сложились в жесткую усмешку и он, выпрямляясь, негромко произнес. — Какого черта тут происходит? Отвечай, собачий сын! — Пинок жесткого сапога по ребрам и так избитого слуги и шипение Габриэля не добавляли радостных эмоций несчастному. Улыбка стала предвкушающей. — Видишь этот кинжал? Я сейчас аккуратно вскрою твою грудь, вырву еще бьющееся сердце и скормлю его собакам на твоих глазах. Понял меня? — Габриэль, отойди! — Голос Генри теперь был полон раздражения и гнева на приемного сына. Что за манера — кидаться, не разобравшись в ситуации? Новый удар палкой — и еще один слуга отлетает в сторону, схватившись за сломанный нос. Генри коротко глянул на последнего противника. — Ну что, убедились? — Жесткая усмешка. Тот торопливо кивнул. — Довольно с вас? — Новый кивок. — Тогда забирай их и проваливайте заниматься своими делами. Слуга опасливо покосился на молодого герцога, стоящего над его подельником. Второй слуга уже поднимался, отбросив палку и зажимая лицо рукой. Габи поднялся на ноги, посмотрел на отца упрямо и, когда тот отпустил слуг, подошел к нему, развернув к себе за плечи, и вздохнул, глядя в глаза. — Ты хоть понимаешь, как я испугался? Что здесь случилось? — Плевать на косые взгляды этих побитых собак. Наплевать, на все и всех. — Я подумал, ты личную гвардию Эдуарда тут укладываешь на лопатки, — невеселый смешок сорвался с губ юноши. — А ты полагаешь, как и эти "доблестные воины", что калека не может постоять за себя? — Улыбка Генри была жесткой, злой, неприятной. Он снял руки Габриэля со своих плеч и смотрел прямо — не отрываясь. — Или ты полагаешь, что… — и замолчал. С языка рвались злые слова, полные горечи и обиды, слова, которые могут послужить причиной новой размолвки. Нет. Хватит. Он устал от ссор с приемным сыном. Генри медленно выдохнул, уже сам положил руки на плечи молодому человеку. Произнес гораздо мягче, чем то, что хотел сказать изначально. — Габи, отец всегда беспокоится за сына, не желая признаться даже себе, что мальчик вырос и стал мужчиной; но не должно сыну беспокоиться за отца, если тот еще не стар и может держать в руках оружие. Мне нужно приводить себя в форму… Кто знает, что нас еще ждет в пути, да и в Индии? К тому же… - По губам вновь скользнула усмешка, но теперь она была ехидной и не адресовалась молодому человеку, — к тому же Эдуарду сейчас не до нас. Хозяин трактира уже интересовался: намерен ли… "мой герцог" присутствовать на церемонии бракосочетания наследного принца? — Они… посмели? — Злость с новой силой вскипела в крови мальчишки, разливаясь ледяной яростной волной по жилам. Он поднял голову на Генри и улыбнулся уголком рта. — Мнение хозяина трактира — это последняя вещь на земле, которую я буду слушать. Сходи позавтракай, Генри. А у меня есть пока дело. Да и парни, наверное, проснулись и ищут нас. — Мягко улыбнулся, незаметно для остальных погладив руку отца. С усилием оторвался от него и зашагал в трактир, куда убрались избитые слуги. — Господин Филлипс. Назовите мне хоть одну причину, по которой я не должен выпотрошить этих тварей за нападение на графа. Трактирщик смотрел на молодого человека недоуменно и испуганно. — Господин герцог, я прошу прощения, но я не понимаю, о каких тварях вы изволите говорить? И о каком графе? Генри вошел следом, палки в руках у него уже не было. Он направился к бочке, стоящей у входа, принялся мыть руки. Затем подошел к стойке, где обнаружились перепуганный трактирщик и Габриэль. Юноша холодно улыбнулся, положив руку на плечо отца. — Этого графа. Девенфорда. А те псы, недостойные лизать его сапоги, зализывают раны на конюшне, кажется… Так подскажете, как именно их выпотрошить? Может, колесовать? — Тон был абсолютно скучающим. Юноша убрал руку с плеча отца и принялся кинжалом играть в пальцах. Жестокий взгляд ледяных сапфиров Севера. — Перестаньте, Габриэль. — Генри холодно поморщился. — Эти люди просто усомнились в том, что "калека сможет постоять за себя", не зная, кто перед ними. А проверить боеспособность "калеки" я предложил им сам. — Новая неприятная и холодная усмешка. На стойку, звеня, упали пара серебряных монет. — Это за ваших людей, Филлипс. Они пару часов не смогут работать. Особенно тот, рябой. Кажется, я ему перебил пару ребер. Габриэль был не согласен с отцом. Категорически не согласен. Подобное неуважение к нему он стерпеть не мог. Слово "калека" резануло по ушам болью. — Отец, вы не посмотрите, проснулись ли братья? — Судя по глазам-блюдцам хозяина трактира, низенького толстого человечка, семейственные отношения постояльцев стали новостью. — Я прогуляюсь перед завтраком и нагуляю аппетит. — Выйдя из гостиницы, юноша направился в сторону конюшни. Кровь кипела как перед битвой на Арене. Однако у Филиппса служили далеко не глупые люди. На конюшне в дальнем углу тихо постанывал лишь рябой, которому досталось больше всех, и который еле мог двигаться. Он посмотрел на вошедшего герцога, глаза парня почти побелели от страха. Он попытался забиться в самый угол, но лишь мог заскулить от боли. Рассудочная ледяная ярость — предвестница убийства. Юноша остановился в дверях и хмыкнул, глядя на кучу, отползающую в угол. — Я задам только один вопрос. Кто зачинщик нападения на графа Девенфорда? Отвечай, грязный пес. Или я пришлю сюда гвардию принца и вся эта постройка сгорит вместе с вами всеми. — Господин… пощадите… — Парень пискнул, задрожал. — Это не я… Мы не знали, что это граф… Мы бы не посмели… Он… Господин граф сами изволили сказать, что хотят нас научить… — Габриэль… — Холодный голос, раздавшийся позади. Юноша развернулся на звуки и встретился с холодным взглядом отца. — Генри… — Он подошел и ткнулся носом в плечо графа. — Я их прибью, как бродячих собак. Они подняли на тебя руку… они посмели… — Им овладело странное чувство желания защитить и уберечь от любой напасти. Даже от палок. — Лично глотки перережу. — Вы полагаете, я сам не способен защитить себя и решать, что и как будет правильно делать? — Голос был так же холоден, Генри сделал шаг назад, разглядывая приемного сына. Лицо с застывшей маской гнева было поистине страшно, шрам налился кровью, багровея. — Защищайте Томаса, ему это в его нынешнем состоянии может больше понадобиться. А я со своими врагами и противниками разберусь сам. А если сомневаетесь, берите палку, проверьте — как сделали эти трое. Габи замер, слыша эти страшные слова, рушащие в руины их хрупкий призрачный замок счастья. Лицо юноши помертвело, глаза подернулись льдом. — Я полагал, что защитить — это долг сюзерена. Так меня учил отец. Защита семьи, любимых людей дело первостатейное. Вероятно, он ошибался. — Резкий, почти ритуальный поклон головы на три удара сердца. — Мое почтение, ваша милость. До крови — ощутит ее вкус на языке — прикусить губу: чтобы снова не сорвались еще более жестокие слова. На миг прикрыть глаза, перевести дух. Не сделать последнего шага в пропасть, откуда уже не выбраться. Конечно же… Теперь это всегда будет между ними: такое страшное и такое горькое для них слово "сюзерен". Выкупивший раба. Сам ставший рабом за свободу детей своего раба и за свободу самого раба. Мальчишка, выросший как сын, теперь сюзерен своего отца. Каждый раз — удар по гордости Генри Девенфорда. По гордости? Или по гордыне? Как же не хватает сейчас беседы с отцом Домиником… Губы мужчины дернулись в кривой усмешке. — Отец, Габи… — Звонкий веселый голос Маркуса. — Где вы? Нам подали завтрак, идемте! Где вы? — Не стану мешать вашему завтраку с сыновьями, милорд. — Шаг назад, еще один, словно боясь повернуться спиной. Опять это осуждение в глазах. Да лучше снова в зубы леопарду! Но выкованная годами мерзкая гордость только и позволила войти в конюшню и ткнуться лбом в бок коня, который зафыркал в деннике и застучал ногами. Однако уже через минуту Габи резко развернули за плечи и взгляд, полный гнева, но и боли и горечи впился в глаза молодого человека. Под крепко сжатыми челюстями играли желваки, скулы заострились, лицо было почти белым, лишь багровел шрам. Губы были сжаты в тонкую белую линию. Казалось — миг, и Генри просто ударит приемного сына. Но он лишь судорожно вздохнул. Зимний вечер. Лондон. Я умолял о подарке, помнишь? Твоя гордыня тогда не позволила. Чего ты хочешь от меня сейчас? Знания, что я костьми лягу за вас троих? Оно у тебя есть. Но это были лишь мысли. Юноша мягко высвободился и спокойно улыбнулся. — Идите завтракать, Ваша Милость. Дети ждут. — Я хочу, чтобы ты признавал за мной право решать за себя самому. И защищать себя самому, а не прятаться за твою спину. Только и всего. — Генри передернул плечами, отвечая на невысказанный вопрос. "А ты как был пылкий, непослушный и решительный, так и остался. И мнений других, как всегда, не слушаешь. Но… Неужели твоя жизнь не научила ценить жизни других? Тех, кто не близкий тебе?" — Он не отпускал, продолжая смотреть в глаза, ища в них ответы на так же незаданные вопросы. Юноша слишком мягко снял руки с собственных плеч и посмотрел в глаза, непроницаемо и нечитаемо. — Дозавтракайте с детьми, милорд. К обеду мы будем в вашем доме. — Именно так. В его доме, а не дома. — А я прогуляюсь. Это полезно. — В МОЕМ доме? — Слишком ровно. Слишком холодно. И это стало последней каплей. Слишком долго Генри сдерживался. Для начала… — Как будет угодно, мой сюзерен. — Так же ровно и холодно. Церемонный поклон, глубже и ниже кланяются лишь королю и кардиналу. А затем — выброшенный вперед кулак, с изуродованными костяшками пальцев, целящий в челюсть молодого герцога. Габи даже не отклонился. Отрезвляющая тупая боль стала лучшим лекарством от попыток сдыхать каждую минуту в этих глазах. Умирать за него на Арене и в постели принца. Пошатнувшись, юноша растянул разбитые губы в улыбке и сплюнул кровь на землю. Эта боль была лучшим. — Благодарю. Вид крови на губах молодого человека подействовал на Генри, как ведро воды на запойного пьяницу, словно заставляя очнуться. Раскаяния не было, впрочем. Габриэль не маленький мальчик, будет возмущен — ответит таким же ударом. Не ответил. И ведь не трус. Тогда — почему? Считает, что бить приемного отца — недолжно? Но не бить же снова за это? А вот благодарность — это уже издевательство. Правда, вспышка огненного гнева уже прошла. — Всегда к Вашим услугам. — Генри лишь снова склонил голову — словно здороваясь с противником перед дуэлью? Противником? Дуэль? Впрочем, теперь их общение представлялось и в самом деле какой-то вовсе абсурдной дуэлью во многое количество раундов, пока… Пока — что? Молодой мужчина поднял голову и внезапно осознал, что они одни во дворике. Шаг навстречу, пальцы хватают подбородок Генри, и на его губах отпечатывается кровавый рисунок. Ухмылка прижатыми губами и резкое отстранение. — Меня обманывать так просто, я сам обманываться рад. — Наглость? Бравада? Или все же нечто большее стояло за его словами и действиями. Он неотрывно смотрел в глаза, сорвано дыша. Хотелось снова и снова целовать его до беспамятства. Непонятно было, чего хотел добиться Габриэль этой своей выходкой, но чего он точно добился, это новой жаркой волны гнева. И тут уже дело было не только в его общем поведении — развратном и достойном лишь постельной игрушки, но и то, что подобным образом он показывал, что обманывал всех: своего отца, свою невесту и ее родных. И, пожалуй, именно мысль о том, что Габриэль превратился из вздорного и капризного, но все же чистого душой мальчишки в лживую придворную шлюху — мысль, которая ни разу до этого не посещала мыслей Генри, даже тогда, когда он — избираемый прихвостнями принца, видел, как Габриэль кокетничал с наследным подонком… Эта мысль сейчас ярче искры в сухостойном лесу разожгла гнев графа Девенфорда. И плевать сейчас было на то, что своим поступком Габриэль спас их всех… Нет, не плевать, но… Тогда это было оправдано. Но теперь подобное поведение было просто гнусным. И Генри ударил снова — не сдерживая силу руки, привыкшего за три года к тяжёлому галерному веслу. Ударил дважды — сначала в живот, а когда молодой человек согнулся пополам, добавил вновь в челюсть. Было ли это подлостью — если Генри знал, что пришлось вытерпеть в оба раза "коронованного плена"? Возможно. Однако, в отличие от принца Эдуарда, граф Генри давал возможность ответить. Да и, вероятно, ждал этого. Новые удары пришлись в живот, выбивая весь воздух и заставляя согнуться пополам. Рука автоматически дернулась на защиту, но Габи с усилием остановил ее. Не сейчас и не от него. А потом и в челюсть с такой силой, что юноша отлетел на пару метров. Глухой звук удара и бледный как полотно мальчишка застыл возле стропилины, изломанной куклой лежа на земле и не шевелясь. Сбившийся плащ накрыл голову. На выступающей бруске остался кровавый след. Почему он не ответил? Да потому что не мог поднять руки на любимого. Почему так себя вел? Кто теперь ответит? Так, как в своё время не мог ответить, когда его пороли за детские провинности. Но теперь-то и мог и даже имел право, пожалуй. Но нет ответил… Даже не увернулся, не ушел из-под удара. Хотя в своё время дрался на Арене с теми, кто был виноват перед ним лишь в том, что тоже попались в это страшное место, тоже хотели жить и оказались его противниками… А теперь не ответил. Позволил себя бить, словно признавая право сильнейшего за Генри. И весь гнев, пылающий если и не в сердце, то в мозгу, исчез. Словно пожар, затушенный ледяным дождем. Оставляя в душе лишь липкую холодную усталость. Генри подошёл к лежащему мальчишке… "Тоже мне — герцог, сюзерен", — пронеслось в голове насмешливое и чуть презрительное. Присел на корточки, откинул плащ с головы Габриэля. Увидев кровь, нахмурился. Не с такой же он силой бил, в конце концов, чтоб наповал уложить. Или… "Стальным" графа Девенфорда называли не только из-за жёсткого и неколебимого характера, но и из-за того, что удар его оружия был быстрым, стремительным и сильным. Но никто никогда не вспоминал, что и стальную шпагу можно переломить. Чего не могли сделать три года рабства и галер, преспокойно делал, даже не осознавая этого, лежащий сейчас без сознания перед мужчиной мальчишка. «Господи, не дай мне свершить грех человекоубийства, поддавшись греху гнева." Медленно провел рукой по лицу. Заметил трепетание век. Сглотнул подступающие к горлу слезы. Негромко позвал. — Габриэль. Вокруг была темнота, сплошная вязкая темнота. Даже боли не было. Слишком хорошо, чтобы быть правдой до конца и остаться здесь насовсем, где нет боли, разочарований, обид и разбитого вдрызг сердца. Он не мог сознавать реальность и знать, что по виску стекает теплая липкая струйка крови. Не мог слышать ее металлический запах. Он купался в волнах темноты. Только настойчивый голос надрывался и звал кого-то. "Габриэль, Габриэль…" Так не хотелось идти и возвращаться туда, где есть жизнь. Тут уютно, настолько, что лучше остаться навсегда. На руках графа лежало безжизненное тело куклы. Грудь едва вздымалась, издавая хрипы. Бледная кожа приобретала синеватый оттенок, отливая на ярком солнце. Из носа тоже показывалась легкая струйка крови. За свою жизнь "Стальной граф" побывал не в одном бою, не на одной дуэли. Он терял людей — дорогих и близких, потерял своего первенца и свою супругу, которую любил. Но никогда не испытывал страха и отчаяния, когда гибли противники, сраженные его рукой, и очень редко — боль и страх от осознания, что на руках у него может умереть тот, кто дорог, кого он обязан беречь. Пожалуй, это был лишь второй раз в жизни. Первой была Джулия; не первенец даже — его граф Генри и увидеть не успел, ему лишь сказали… И вот теперь. Генри прекрасно знал, что теребить, тормошить и трясти будет не просто бесполезно, но и опасно. Даже переносить — тоже. Но и оставить молодого человека одного он не мог. Послышались торопливые шаги. К конюшне подбежал Маркус. — Отец, завтрак уже стынет, где вы опять… — и осекся, видя происходящее. — Воды, тряпок, трактирщику скажи, пусть срочно пошлет за ближайшим лекарем, — коротко, отрывисто скомандовал граф. Слава Богу, юноша резво развернулся и заторопился выполнить распоряжение. Все же родные сыновья слушались больше, чем приемный, хотя воспитывал граф всех троих — в свою очередь — одинаково. Генри вытер концом плаща струящуюся из носа молодого человека, кровь, и вновь позвал. — Габриэль… Габи. Голос тянул, звал за собой. Веки затрепетали, юноша открыл глаза на мгновение, вздыхая и снова погружаясь в беспамятство. Только через пару минут, когда прибежала, охая, супруга лекаря, маленькая женщина, сунувшая под нос Габриэля нюхательную соль, он открыл глаза. Расфокусированный взгляд блуждал по стоящим людям. — Хвала Господу, милорд, он жив. — Перевязав голову молодого мужчины, толстушка сноровисто помогла уложить его на носилки, с которых Габи свесился и его замутило. Все прелести ушиба головы. Яркий свет, от которого болит голова, шум разговоров. — Пап… как я так невнимательно ударился-то? — При Марке и челяди он был не намерен выдавать то, что это руки любимого едва не отправили его на тот свет. Но и он этого никогда не забудет. — Пап… Генри молчал. Все то время, пока носилки переносили в комнату, пока молодого человека укладывали на кровать, пока жена трактирщика хлопотала, пока сам трактирщик говорил, что в ближайшую деревню за лекарем послали… Филлипс был перепуган вусмерть, так как помнил, что молодой герцог решился проучить слуг трактирщика…Граф Девенфорд кинул ему еще несколько монет, посмотрев молчаливо, но столь жестко, что трактирщик поспешил убраться. Томас с удивлением смотрел на то, что происходит, но не лез с вопросами, только отодвинулся чуть в сторону, чтобы не мешаться. Маркус помог брату перебраться на табурет, усаживая за стол. И хотя произошедшее отбивало всякий аппетит, подкрепиться все же стоило. Почему-то отчаянно тошнило от запаха еды. Насмерть перепуганный Томас сел за стол, но то и дело бросал косые взгляды на кровать. Габи же взял за руку отца и слабо улыбнулся, глядя ему в глаза. Он простил его, простил в ту же минуту, когда получил первый удар, просто немного нехорошо было. — До свадьбы заживет, — негромко произнес, отсылая жестом жену трактирщика. Глаза при этом смотрели на бледного графа. Яркие, синющие глаза парня смотрели прямо в душу, вынимая ее и переворачивая. Любимый и любящий, но бегущий от самого себя настолько далеко, что не догнать. Руку отца он не отпускал, тихо улыбаясь и чувствуя себя счастливым. Любящий, счастливый. — Заживет. — Голос ровен, сух, холоден и… мертв. Так же, как и душа: омертвела, заледенела. Из-за собственного деяния, а не из-за поступка молодого человека. Было бы легче, если бы ответил на удар? Да, несомненно. Что же, теперь граф Девенфорд вдесятеро получает ту боль, которую причинил. Но почему молодой человек улыбается? Мужчина недоумевал. Разумеется, ни о каком завтраке сейчас речи и быть не могло, это надо было детям. Сам же Генри сидел на кровати, держа приемного сына за руку. Как бывало прежде, в детстве, когда Габи заболевал и просил приемного отца: "Папа, посиди рядом". Впрочем, такое бывало редко — молодой граф Девенфорд часто бывал занят, и с мальчиком сидела леди Джулия. Сидела, лечила, ухаживала… Да и теперь — все было по-другому. — Тебе нужно отдохнуть. Сегодня мы никуда не поедем. — Тот же ровный мертвый голос. — Пап, я понимаю. — Юноша хотел было присесть, но голова нещадно кружилась. Он явно берег уши и психику братьев, потому и произнес это: — Не кори себя. Поскользнулся, с кем не бывает. — Большой палец поглаживал пальцы графа, стараясь разбудить его от всепоглощающего чувства вины. — Я не хотел тебя напугать. Прости. — И в этом "прости" было все. И вина за вмешательство, и за наглость и за необдуманность. Мальчишка в самом деле винился, но его уже не переделать. — Пап? — робко позвав его, улыбнулся застенчиво и вздохнул, прижимая руку отца к своей щеке, чуть покрасневшей от удара. Хотелось сидеть так вечность, рядом. — Не поднимайся, тебе не стоит сейчас. — Рука напряглась, но не отдернулась. Это "прости" было еще одним ударом. Который надо было принять, стерпеть, не дав ничего заметить. Мальчики торопливо позавтракали, поглядывая на отца с братом недоуменно, но молчали, ощущая какую-то напряженность. Потом Маркус подошел к кровати. — Габи, а что там произошло? У тебя голова в крови была. — Маркус, проверь коней, не забыли ли их накормить сегодня. И, кажется, у одного из экипажных подкова сорвана. — Все тот же ровный холодный голос. Юноша посмотрел на отца чуть удивленно — что с ним такое? Ну, ударился Габриэль, ну — кровь… Конечно, неприятно, что они застряли тут и не доберутся скоро до дома. Но все же… — Поскользнулся, братец. — Переведя взгляд на отца, тихо вздохнул и улыбнулся. — Лучше и впрямь проверь коней. Пожалуйста. — Мягкость в голосе старшего была незаметна, но все же ощущалась. Он пытался смягчить суровость графа. Любимый человек был напуган, напуган тем, что едва не убил. Это как раз объяснимо… — Ты бы поел, — негромко произнес после того, как дверь за Маркусом захлопнулась и юноша чуть улыбнулся. Маркус вздохнул, но ослушаться обоих старших не решился. Глянул на младшего брата задумчиво — взять ли его с собой? Подумал, что, все же не стоит, ковылять будет. Потому кивнул и вышел из комнаты. Томми с интересом наблюдал за парой на кровати, но старательно делал вид, что тарелка ему куда интереснее. Генри только мотнул головой. Какая еда? Ему сейчас кусок в горло не полезет. Поднялся с кровати, а затем вышел следом за старшим сыном. Сидеть здесь сейчас было невыносимо. — Габи… — Томас отставил тарелку, не доев завтрак, оперся о спинку стула, поднялся. "Перекинулся" на шаг к кровати, а затем и на кровать, держась уже за другой стул. Сел рядом, взял за руку. — Как же ты так мог удариться? Обо что — до крови? Юноша попрощался с отцом весьма тепло, несмотря на отсутствие отклика с его стороны. Глянув на ковыляющего Томи, тихонечко вздохнул, подвинулся и хлопнул рукой по постели. — Ноги поехали и виском влетел в стропилину. Я известный ловкач, братец, — с непередаваемым чувством самоиронии фыркнул и протянул руки к младшему Девенфорду. — Вот свадебка-то будет, а? — нервно хихикнул, обнимая братца. — Ага, не хватало только дружке с посаженным отцом руку сломать или что… Нога есть, голова тоже… — Томас хихикнул. Однако у мальчика хватило благоразумия ничего не приписать невесте. А то Габи не посмотрит, что у самого голова болит, а у Томаса травмирована нога — стукнет по затылку. — Если и они себе чего сломают, я стану вдовцом. Иви со смеху умрет, — легонько ткнув брата локтем, захихикал, — а отец Доминик лечению поспособствует. Евангелием потолще вдоль хребта. — Комната плыла и качающиеся стены не добавляли приятных ощущений. Габи тяжело вздохнул. — Нее, отец Доминик драться не умеет. — Томас рассмеялся, а потом обеспокоенно посмотрел на "брата". — Габи, тебе нехорошо? Отцу сказать? Маркус сказал, что трактирщик послал за лекарем. — Комната немного качается, — юноша изобразил рукой волну. Угу, а Ла-Манш — это что-то вроде лужи. — Все хорошо, Томми. Жить буду. Не факт, что долго и качественно, но буду. — Не надо так говорить. — Мальчик посмотрел обеспокоенно и даже испуганно. — Проживёшь, сколько Господу будет угодно. — Томми нахмурился, совсем как отец, когда распекал за недостойное поведение. Хотя у мальчика это получилось не столь строго и значительно.