Заложники любви. Заложники общества

Шел шестой месяц плавания. Маркус значительно вырос в эмоциональном плане, его закалила парочка штормов. Округлившаяся Ивонна уточкой ступала по палубе, поддерживая живот и рассказывая Томасу про огромных синих бабочек, которых можно приманить накидкой синего цвета, правда-правда. Они очень любят эвкалиптовые леса и влажные места. Габриэль же сбивался с ног, варя отвары для жены и для болеющих команд. Кто чихал, кто кашлял, кто лихорадил. Плавание давалось нелегко. Уже третий день Генри чувствовал себя неважно. Его трясло так, что порой руки дрожали, как у последнего пропойцы. Кашлял граф Девенфорд так, что кашель его порой едва не заглушал команды боцмана, плеск волн и свист ветра, играющего с парусом. Однако Генри старался оставаться на ногах, почти привычно исполняя уже знакомые обязанности матроса, подменяя то одного заболевшего, то другого. Новая семья Пемброк вместе с младшим сыном графа Генри плыли на другом корабле, а Маркус так и вовсе обитал на флагмане их небольшого каравана, стараясь быть как можно ближе к адмиралу Фергюсону. Капитан неодобрительно наблюдал это ненужное геройство трое суток. На четвертый он крякнул и послал сигнал на соседний корабль, требуя лекаря. Габи едва не пришлось привязывать жену к кровати, настолько она рвалась помочь, соскучившись по работе. — Томас, если потребуется, свяжи леди Пемброк. Глупая, неизвестно что там. Не рискуй. — Поцеловав брата и жену, поправил сумку на поясе и дождался, пока корабли подойдут вплотную. Граф Девенфорд в тот день рухнул в короткий обморок прямо на палубу и пришел в себя уже в каюте, перенесенный туда обеспокоенными матросами. Было жарко и ужасно хотелось пить. Кровь стучала в висках, а под закрытыми веками словно вспыхивали взрывы. Матросы помогли графу Пемброк перебраться на корабль. — Где отец? — Обеспокоенное лицо капитана сказало лучше всяких слов. Уже в каюте Габи взял бутылку рома, смешав его с холодным травяным настоем. — Живой… Выпей. До дна. — Небольшая чашка оказалась у губ графа. Пугаться и паниковать было некогда. — Сменную одежду, чистые тряпки и тёплую воду. В сумке возьмете настой. Разведите с ромом пополам и напоите заболевших. Пот убирать сразу. Генри открыл глаза. Перед ним колыхался чей-то силуэт, звучал голос. Знакомый силуэт, знакомый голос. Вот только не понять — кто. Матрос, отряженный капитаном, как слуга для графа, пулей метнулся выполнять приказание молодого человека. Принес ведро с водой, несколько чистых тряпок. Принялся аккуратно стягивать с графа Генри рубашку, косясь на молодого господина. Юноша аккуратно ложкой вливал в графа лекарство, а матрос получил змеиное шипение про недалеких людей, которые подобны медузам. Тоже без мозгов. — Куда ты лапы тянешь. Иди вспотевших переодень, я тут сам справлюсь. Не мешайте. — Вытерев лоб отца, запер дверь и снова приступил к поению. Матрос вновь исчез и больше не появлялся. Генри глотал холодное питье, жгущее горло, и ощущал, как отступает пелена от сознания. Вот уже и глаза четче стали видеть, и понятно — кто же его поит… — Габриэль… Зачем ты тут, мальчик? — сипло. — Потому что ты заболел, дедушка, — с веселым намеком ответил и заметил проступающие мокрые пятна на рубашке. Рано еще. Вот скоро пот повалит градом, через него болезнь уйдет. Вытирая руки, лицо и шею отца, он улыбался. — Тебе нельзя здесь… Тоже заболеешь. А там у тебя жена… — Генри тяжело закашлялся, в груди заклокотало. Зябко поежился, ощущая, как вновь начинает ломить от холода все кости. — Не заболею. — Габриэль одним махом опустошил чашку с ромом и снял камзол, скручивая волосы в подобие женского узла и скалывая булавкой для шейного платка. — Замерз? Сейчас. — Юноша устроился на кровати рядом с мужчиной, крепко его обнимая и стараясь согреть. Дрожь не исчезала, как и ломота. Генри прикусил губу, крепко стискивая челюсти. Молодой человек, лежащий рядом, казался обжигающе-горячим. Или это снова возвращался жар? В голове звенело, однако Генри еще сохранял остатки сознания. — Что… мальчишки? — И снова приступ раздирающего грудь кашля. — С ними все хорошо. — Протянув руку, взял чашку горячего чая, заставляя графа пить и не выпуская его из рук. Мягкие успокаивающие нотки голоса, поглаживания по волосам. В чае тоже был ром, убивающий лихорадку. Только кашель лечат теплом. — Да… Хорошо… — Мужчина попытался поднять руку и взять чашку сам. Крепко взял, стараясь, чтобы рука не дрожала; хотя бы настолько сильно, чтобы не пролить питье. Посмотрел на приемного сына. — Спасибо, мальчик мой. Но Джон ругаться будет. Он не любит, когда травы мешают с горячительным. — Он моргнул, пытаясь тем самым прогнать непонятную красноватую муть, застилающую глаза и мешающую видеть. — Джон умер, пап. Давно… Ты помнишь? — Мягко касаясь губами лба, поцокал языком и вздохнул. — Лучше, если ты выпьешь еще и вспотеешь. С потом эта хворь уходит. — Умер? Да… Умер… И Джули. И Майкл. Да… — Генри кивнул. Передернул плечами. Потер глаза рукой, снова посмотрел на молодого человека. Протянул ладонь, коснулся пальцами щеки Габи. Габи наклонил голову, внимательно глядя на мужчину. Касание заставило вздрогнуть. Сознание вопило в голос, что он не в своем уме и нельзя этим пользоваться, а сердце… Наслаждалось. Пальцы юноши скользнули по шее мужчины и тряпочка упала на кровать. — И он уйдет… По-другому, но уйдет. Так надо… Так правильно… — Генри было жарко, в сознании взрывались горячие фонтаны, обрушиваясь обратно ледяными потоками, мелькали какие-то тени. Но вот глаза теперь были не мутными, они блестели лихорадочно. — Но я не хочу этого… Не хочу, чтобы уходил. — Кто он, Генри? — тихо прошептал, снова поднимая тряпку и вытирая потоки пота с лица отца. Сердце сжималось от едкого страха и жалости. Таким слабым он еще его не видел. Руки развязали рубашку мужчины, намереваясь раздеть его. — Габи… Габриэль. — Глубокий тяжкий вздох. — И Маркус… И Том. — Угол рта дернулся. — Они все… Так правильно. Просто надо к этому привыкнуть. Понять и привыкнуть. — Я здесь, Генри. Посмотри на меня. Это я, Габриэль. Слышишь? — Встряхнув графа, юноша разорвал его рубашку, вспоров ткань кинжалом. Шрамы заставили замолчать и только сдавленно застонать от боли. Снова. Стон заставил вздрогнуть. И резко напрячься, ожидая удара хлыста. Обнаженное тело словно застыло, закаменело. Взгляд метнулся по сторонам, ища надсмотрщика. И наткнулся на другой взгляд — испуганный, знакомый, родной. Генри судорожно вздохнул, ощущая, как тело начинает ослабевать. И теперь ему нужно было усилие, чтобы напрячь мышцы, не рухнуть самым позорным образом. — Тише, тише. Все хорошо, — Габи осторожно уложил отца и укрыл шкурой для тепла, сев рядом, — все плохое кончилось. Слышишь? — Наклонившись, он мягко коснулся губами щеки графа. — Все будет прекрасно, поверь мне. — Знаешь, мне кажется — нет. Не прошло. Не кончилось. И не кончится. — Снова поднять руку и провести пальцами по волосам и по щеке, глядя лихорадочно блестящими глазами в лицо молодого человека. — Генри… что ты делаешь? — нервно сглотнув, юноша вздрагивает, прижимаясь щекой к ласкающей руке и прикрывает глаза. Можно на миг забыть о бреде? Можно позволить себе кусочек счастья? — Генри… — тихий стон срывается с губ юноши. Пальцы касаются контура губ, потом контура подбородка — самыми кончиками, подушечками. Сейчас, когда почти полностью отсутствовало сознание, когда были размыты все границы и сломаны все преграды, поставленные правилами общества, этикета и прочие, ничто было не важно, кроме ощущения прикосновения к теплу. И… Много чего еще, но все это "много чего" касалось только их двоих. Тихий стон согласия. Разум бьется в клетке, умоляя остановиться, но руки уже ласкают обнаженные плечи графа. Габриэль тянется ближе к мужчине. Каждое прикосновение вызывает поток эмоций, стонов и всхлипов. Горячо. Жарко. От касаний, от крови, бурлящей в теле, от волнения. И сейчас не беспокоит сознание то, что стало бы запретом прежде — так нельзя и неправильно… Сейчас это неважно, и нет этого запрета. Есть только эти синие глаза — эти омуты, в которых хочется тонуть, это тело — горячее, отзывчивое… Эти губы, которые притягивают к себе… И мужчина тянется навстречу, и его губы прикасаются к губам молодого человека. Хриплый надсадный стон срывается в поцелуй. Так кружится голова в этой кипящей страсти. Так хочется растворяться в его руках. Габриэль плавится, зарываясь пальцами в его волосы и тихо выстанывая имя лорда в поцелуй. Провести рукой по волосам, шее, плечу. А потом скользнуть ладонью по груди. И пить в поцелуях дыхание, стоны. Другая рука скользит по боку, а затем — по бедру — по ткани штанов. Габи задыхался от страсти, падая на кровать и оказываясь под Генри. Реальность разбивалась на мелкое крошево. Был только он, его сладкие губы, его нежность, его руки. Молодое тело выгибалось навстречу, а ладони Габриэля скользили по груди графа. Блестящий горячечный взгляд — в глаза и почти в сердце. Прижимать к себе, обнимая. Целовать жадно, горячо, как-то отчаянно. Пальцы принялись развязывать шнуровку рубашки юноши. Габи с ума сходил, чувствуя ответные ласки и жадность, ярость этих поцелуев. Пусть только один раз, но сегодня они смогут научиться летать. И юноша не пожалеет. — Генри… Я так долго мечтал. — Тихий стон, когда рубашка белой птицей опустилась на пол. Губы Габриэля покрывали поцелуями шею, плечи. Быстро, лихорадочно, сумасшедше. — Тебе придется учить меня, — горячо, почти бредом. Генри коснулся губами впадинки между ключицами молодого человека, а затем стал спускаться поцелуями — обжигающими, жадными — ниже по груди, животу. Потом обратно наверх. Руки заскользили по телу — по плечам, бокам, бедрам. Слова долетели словно сквозь толщу воды. Габи улыбнулся, резко поворачиваясь и оказываясь сверху. Град жадных поцелуев, сумасшедших ласк и яркой страсти обрушился на горячее тело Генри. Пальцы исследовали, изучали, губы же отмечали влажный путь к животу. — Нет… — Вновь подмять под себя и обрушить новый поток горячих поцелуев и ласк на тело молодого человека, ощущая, как кружится голова, как сбивается дыхание, и как все большей становится жажда возбуждения. — Чшшш, я просто хотел тебе кое-что показать, — выгнулся, когда пальцы задели ключицу, и захныкал от нетерпения. Брюки уже стали тесны, хотелось ощущения обладания полностью. Чтобы только они вдвоем. — Позволь. Мужчина молча кивнул. Дыхание сбилось и не желало восстанавливаться. Генри прикусил губу, сдерживая стон от ощущения все усиливающегося возбуждения. Кровь превратилась в столбы огня, разлившегося горячим желанием по жилам. Габриэль осторожно толкнул плечи мужчины, тут же устраиваясь на его ногах и покрывая поцелуями мускулистый живот. От его кожи пахло мускусом, заводящим до рыка. Язык мальчишки очертил линию панталон. Короткий сдавленный стон и выдох. Мышцы живота напряглись. Руки скользнули по волосам, легли на плечи — не то желая оттолкнуть, не то, наоборот, притягивая и не отпуская. Пальцы распутали шнурки и стянули панталоны с бедер мужчины. Восхищенный выдох Габриэля был справедлив вполне. Юркий язычок осторожно ударил по блестящей розовой головке, проверяя реакцию. Новый судорожный вздох, живот напрягся, естество от одного лишь касания начало восставать. Пальцы сжались на плечах юноши сильнее. Габриэль словно дорвался до любимого им лакомства. Губы скользили по стволу, язык ласкал бархатистую кожу. Поцелуй… новый и еще. Горячие жадные губы погружают в себя средоточие мужественности графа. Голова кружилась все сильнее, тело пробила крупная дрожь, ощущение жара — словно кокон, окружающее сознание, все увеличивалось. Из груди вырвался протяжный хриплый стон. Габи добивался идеального состояния его доблести, не отрывая взгляда от его глаз. Это казалось безумно огненным, смотреть в шоколад и утопать в нем. Избавившись от своих брюк и панталон, он чуть рыкнул и прикусил ласково бедро любовника. Судорожный вздох. Тело дернулось, хотя ощущения боли не было. Только острое чувство возбуждения. Притянуть к себе за плечи и вновь впиться горячим, жадным поцелуем в губы. Руки заскользили по телу — по спине и бедрам. Это было полнейшим безумием, балансом по грани. Габи стонал в поцелуй, уже не сдерживая собственную страсть. Пальцы слепо шарили по телу любовника, тело выгибалось навстречу его рукам, словно желая оказаться ближе. Почему их обоих столь стремительно захлестнула эта обжигающая волна страсти? Почему Генри, считающий подобное одним из страшнейших грехов, поддался ему? Это не то чтобы не имело сейчас ответа, но и не возникало как вопрос. Это просто БЫЛО. Как налетающий в море шторм. Он не спрашивает, ломая мачты, срывая паруса, заливая палубу соленой морской водой. Так и все поглощающая страсть сейчас ломала все преграды, созданные людьми. Генри ощущал в своих руках тело отзывчивое, податливое, полное такой же жаждой страсти и таким же возбуждением; тело, которым хотел обладать. Рука скользнула по груди, животу и накрыла возбужденное естество молодого человека; в то время, как губы почти терзали обжигающим и глубоким поцелуем губы Габриэля. Юноша задыхался, как если бы тонул в безжалостном море. Да почему если бы? Он и тонул, умирая каждую секунду от любви. Выплескивая нерастраченную нежность, которая копилась годами в душе. Не оставалось ни дюйма кожи, где бы Генри не был поцелован. Мягко отстранившись, юноша закусил губу и крутанул головой в поисках масла. Оно стояло на тумбочке, рядом с кроватью. Пальцы окунулись в жидкость и сомкнулись на естестве графа, тщательно смазывая его. Глаза не отрывались от взгляда мужчины. Язык парня дразняще появлялся и тут же исчезал, а тяжело вздымающаяся грудь была подобна штормовому морю. Прикосновение было сродни одновременно касанию легкого ветра и ожога. Генри судорожно вздохнул, закашлялся, чуть не задыхаясь, но сейчас это не имело значения. Хриплый стон вырвался из груди. Взгляд горячечно блестевших глаз был почти безумен. Перекинув ногу через бедра Генри, юноша устроился удобнее и прикрыл глаза. Боли может не быть… Алкоголь и яркие ощущения притупили страх как перед первым разом. Направляя и опускаясь, Габриэль чуть вздохнул от легкой тянущей боли, но лишь закусил губу, опускаясь до конца и выгибаясь. Такая родная полнота и ощущение полного единения. Пальцы тесно переплетаются с пальцами Генри и Габриэль открывает безумные глаза. — О, даа, — едва слышно. Давно забытое и все же несколько иное ощущение вновь взорвало сознание, из груди вырвался глухой протяжный стон. Мужчина крепко сжал руки молодого человека, глядя в глаза, будто стараясь не разрывать эту безумную, обжигающую связь. Податься вперед и почувствовать тесноту и некое сопротивление. Первое движение бедрами. Из груди Габриэля вырывается пошлый и развязный стон, означающий требование большего. Взгляд мужчины обжигал не хуже огня. Быстрее… еще. Глубже. Бесстыднее. Сильнее и громче. Дыхание сбилось, сердце стучало в висках. Новое движение, ощущение большей глубины и узости. Новый стон. А затем мужчина сжал плечи Габриэля, притягивая и укладывая на себя, жарко прильнул к губам. Глубокий поцелуй, полный чувственности и любви. Юноша негромко стонал, двигаясь и играючи прикусывая губы любовника в жарком поцелуе. Отдавая и отдаваясь до конца. Ощущение узости и внутреннего напряжения все усиливалось. Руки скользили по спине молодого человека, короткие стоны обжигали его губы. Юноша задыхался от возбуждения. Его естество скользило по животу графа. Крик и проникновение глубже, до конца. Снова податься вверх и вперед и ощутить, как внутри все словно взорвалось. Новый вскрик в губы, притянуть молодого человека к себе, будто желая слиться воедино. Словно лопается натянутая струна. Юноша берет больше и замирает, сжимаясь, и сознание становится бурным потоком чистого огня. Извергаясь, он падает на грудь мужчины. Поцелуй становится тягучим, как капля свежего меда, и таким же сладким. Тело еще трясет, сердце словно выскочить желает. Крупные капли пота катятся по лицу, но Габи улыбается. Мужчина чуть сжал бедра молодого человека, чуть приподнимая его, а затем перевернул, укладывая на спину, и уже сам подался навстречу, толкаясь внутрь. Прильнул к губам, глуша стон обоих. Глушить пришлось вскрики. Глубоко проникая, граф задевал что-то внутри, отчего тело юноши прошивали сладкие молнии. Смыкая ноги за спиной мужчины, он стонал, вскрикивал и пошло, развратно подмахивал в такт бедрами, ловя губами губы графа. Руки давно запутались в волосах любовника. Движения становились все энергичнее, сильнее, почти яростными. Руки до синяков, хотя и невольно, сжимали бедра молодого человека. В какой-то миг Генри дернулся и вновь ощутил, как в теле и сознании вспыхивает огненный фейерверк. И — впервые за это безумное время — горячим шепотом в губы произнес имя. — Габи… Ощутить, как его заполняет теплое семя, вскрикнув от восторга. Поймать собственное имя жадными губами и вовлечь его в поцелуй, не отпускать. Иначе эта хрупкая иллюзия счастья разобьется, как брошенный бокал. Целовать до исступления, до нехватки воздуха, до укусов. — Люблю тебя, люблю, — судорожный лихорадочный шепот в темноте каюты и новый жадный поцелуй. Двигаться все глубже, сильнее. Отвечать так же жадно и горячо. Затем отстраниться и лечь рядом, обнимая крепко, гладя по волосам и плечам, стараясь выровнять хриплое сбившееся дыхание. Габриэль лег на бок, чтобы устроиться на груди мужчины и счастливо вздохнуть, обнимая горячее измученное болезнью и любовью тело. Сейчас отчего-то как никогда хотелось ласки. И ее дарили. Габриэль нежно целовал пойманные случайно пальцы. Завтра, когда он проснется, этого счастья уже не будет. Но сейчас можно продлить на несколько минут. Провести пальцами по контуру губ. Посмотреть в глаза и с трудом улыбнуться, а затем закрыть глаза, тяжело вздохнув. Габриэль дождался, пока граф заснет. С трудом поднявшись, с шалой улыбкой в глазах, он поправил постель, оделся через шипение и сел рядом с постелью. Утро так и застало обоих. Застегнутого на все пуговицы Габи, разводящего водой отвар и Генри с прошедшим жаром. — Как спалось? — Ничего не было. Во имя душевного равновесия Генри. Ничего не было. — Скверно. Ты давно тут? — Проснулся Генри от приступа кашля, который давил на грудь и мешал дышать. И теперь видел сидящего у его постели приемного сына. Откашлявшись, перевел дыхание. Все тело ныло, словно накануне мужчину жестоко избили. Говорил он хрипло, с запинками, медленно. — Со вчерашнего вечера. Ночью ты сильно бредил. — Сев на кровать, на мгновение вспомнил, что они творили, и едва не залился краской. Протянув мужчине чашку с травяным настоем, чуть усмехнулся. Выглядел тот… Мертвец лучше выглядит. Взяв чистую рубашку, тихо вздохнул. — Потом я тебя переодену. — Да что я, сам не переоденусь? — Короткая скуповатая усмешка в ответ. Взял кружку обеими руками. И прикрыл глаза, поскольку ощутил, как его ведет. Сжав челюсти, упрямо нахмурился. Принялся пить. — Ты что, так и сидел рядом со мной всю ночь? И сам глаз не сомкнул? — И сидел; и лежал. И даже поспал немного, когда ты спокойно заснул. — С легкой усмешкой на героизм отца, отдал рубашку и вышел распорядиться о легком завтраке, а заодно проверить остальных заболевших. Появился он в каюте Генри спустя полчаса. Осторожно поставил поднос. Отец был в свежей рубашке и ничем хорошим это не грозило. Генри был бледен — последствия даже такого легкого усилия. Однако, смотрел мужчина насмешливо. — И кто тебе посоветовал вовсе чистую одежду мне дать? Хотя это и правильно. Что происходит на кораблях? Легкий вздох облегчения вырвался у юноши. Иначе он бы сам прыгнул за борт. И так все утро поедом себя ел. Но стоит отметить, что пополам со счастьем. — У вас тут матросы болеют. Что у адмирала, я не в курсе. У Томми нога зажила. А Иви… Ты будешь дедом, пап, — невесело хмыкнул. Он не хотел детей, но надо так надо. — Что, уже предвкушаешь, какой ужас быть отцом таких сорванцов, какими будут ваши с Ивонной отпрыски? — Новая усмешка. Затем Генри нахмурился. Он до сих пор не понимал, откуда могла прийти на корабли лихорадка? Перед отплытием Артур Лэнди чуть не самолично проверял все корабли на предмет наличия на борту крыс и здоровье каждого матроса. И все было в полном порядке. Откуда же случилась эта напасть? — Будь осторожен сам, Габриэль. Увы, Джона больше нет, и помочь тебе будет некому. — Выкупаюсь в бренди. Помнишь, Джон говорил, что эта болезнь не выносит крепкого алкоголя? Как результат, ты на ногах. — Тихо фыркнул на замечание о детях и улыбнулся шире. — А если будет девочка? — Отчего так хочется вернуться во вчерашний вечер? Откуда эта тоска? Ткнувшись носом в волосы отца, тихо рассмеялся. — Томми уже предвкушает твою реакцию на тигренка. — А я-то надеялся, что это была шутка. — Генри вздохнул. Провел рукой по волосам приемного сына. — Спасибо тебе, Габи. Храбрый мой мальчик. — Вряд ли. Там целый день только и разговоров о тиграх, — чуть улыбнулся ласке, взял ладонь отца в руки и поцеловал пальцы. — Это тебе спасибо. За то, что хранишь вот здесь, — рука коснулась области сердца. Генри на секунду замер. Что-то мелькнуло у него в сознании, в памяти… Но это что-то было неуловимо, и Генри не понял — что же именно. Он вздохнул, чуть прикрыл глаза. Снова слегка улыбнулся. — Я ведь говорил тебе уже как-то, еще давно, я не дама, король и не священник, чтобы целовать мне руки. — Я помню. Но я не знаю, как еще выразить нежность. — Габриэль тихо улыбнулся и обнял отца. Его пальцы легли аккурат на синяки, оставленные вчера в порыве страсти на ребрах Генри. — Что такое? — Не знаю. Что-то… — Генри покачал головой, чуть заметно поморщился. — Не понимаю, ощущение странное. — Он аккуратно обнял молодого человека в ответ, а затем торопливо отстранился и закашлялся — влажно и сипло. Габриэль вздохнул и кивнул, отстраняясь. — Зеркало и теплое питье? — Габи заметно трусил и нервничал, но уложил лорда в кровать и принес огромную бутыль настойки, подогретую. И старое пыльное зеркало. Почти черные отметины страсти на шее графа ну слишком бросались в глаза. — Умыться, — попросил Генри, откашлявшись и прикрыв глаза. Он старался отдышаться, в груди горело огнем. Принеся следом умывальные принадлежности и таз с водой, сначала плеснул графу настойки. — Выпей, потом будешь превращать инфери в свежего зомби, пап. Форменный упырь, прости Господи. — Ну уж нет, вот этого не дождется никто в ближайшее время, чтоб "Стальной граф" Генри Девенфорд "заржавел" от лихорадки, — мужчина усмехнулся. Взяв кружку, выпил. Невольно передернулся. Затем принялся умываться. Процедура умывания была такой короткой. Подав полотенце, Габи поднял зеркало и повернул его к отцу, выдыхая и приготовляясь давать объяснения на "вот это что, я тебя спрашиваю". — Габи, что с отцом Домиником? Где он? — вытерев лицо, мужчина лишь бросил короткий взгляд в зеркало, проведя рукой по волосам: На то, чтобы полностью приводить себя в порядок, не было сил. — Помогает на корабле адмирала. За Марком приглядывает. — Снова тихий вздох облегчения и он все же поднял глаза. Двигался Габи сегодня несколько неловко. На шее красовались свежие следы страсти и пара царапин на плечах доставляли неудобство. — Пап… нам поговорить надо. Серьезно. Мужчина внимательно посмотрел на приемного сына. Обеспокоенно нахмурился. — Поговорим, если это серьезно. Но тебе стоит отдохнуть. Ты скверно выглядишь и, по всей вероятности, так же скверно себя чувствуешь, я прав? Пол качнуло, стены начали клониться чуть вбок. На палубе послышались крики команд и приказов. — Шторм… Поговорим позже, правда. — У молодого человека от недосыпа кружилась голова. Сняв рубашку и камзол, он явил отцу живописную картину "мне было прекрасно и не раз этой ночью". Рухнув мордой в подушки рядом с графом, накрылся покрывалом и засопел. Не первый и не последний шторм. Шторм… А молодой человек спал как убитый. Самого же Генри начало мутить, и он лежал сейчас, закрыв глаза, и мысленно произносил молитву. Габриэлю же снилась прошедшая ночь. Яркая, безумная и безрассудная в своей страсти. Стоны наслаждения срывались с губ спящего юноши. Негромко, почти всхлипами. Разгорячённое тело металось по кровати в призрачных руках видения, выгибаясь и шепча невнятно. Граф Девенфорд задремал, но вскоре был разбужен беспокойным сном приемного сына. Он положил руку молодому человеку на лоб, боясь, что ощутит под ладонью жар. В сумраке каюты он уловил взглядом темные пятна на коже Габриэля. Сердце тревожно стукнуло. Оспа? Чума? От прикосновения Габриэль распахнул глаза на вдохе и, содрогаясь, сжался. Как в юности совсем. Благо, что плотная ткань брюк не позволит отцу увидеть позора сына. Огромные, почти черные глаза смотрели на ожившую эротическую грезу и юноша улыбнулся. — Что такое? — Габриэль, ты в самом деле хорошо себя чувствуешь и только хочешь спать? — голос мужчины звучал напряженно и обеспокоенно. Жара по коже молодого человека он не ощутил, но темные пятна… — Ауч, — юноша фыркнул и слегка поморщился, садясь и кивая головой. Подкрутив лампадку над кроватью поярче, парень встал и вышел на свет. — Пап, это не оспа и не бубоны. Это следы потрясающе проведенной ночи любви. — Ночь любви? — Генри непонимающе посмотрел на молодого человека. Закрыл глаза, помотал головой, потер лицо руками. — Погоди… Ты же говорил, что всю ночь просидел тут? — Он снова внимательно посмотрел на приемного сына, недоуменно хмурясь. А затем в памяти мелькнуло… Генри побледнел. С силой стиснул челюсти. — Я и был тут. — Заметив изменения в лице отца, подхватил рубашку и оделся, тщательно скрывая каждый след, как бы не были они дороги. — Ты раскрашен не меньше, — пожав плечами, юноша сел в легкое кресло в другом углу каюты. — Да… Полагаю, это так, — глубокий судорожный вздох. Мужчина посмотрел на Габриэля, во взгляде даже в полутьме видны были боль, отчаяние, горечь и… вина. — Какого дьявола, Генри? Ночью ты просил остаться. Почему ты сейчас винишь себя за то, что нам обоим было хорошо? — Габриэль вскочил и подошел к кровати. — Я видел тебя другим… Неистовым, любящим. Только посмей, слышишь, только попробуй снова запереть душу от меня. — Стиснул руку графа и замолчал. — И что ты сделаешь тогда? — Усмешка была мрачной, горькой. — Только я виню не тебя, Габриэль. У тебя я, наоборот, должен просить прощения, мой мальчик. — Генри сжал ладонь приемного сына вновь горячей рукой. — Не смей. Не смей, Генри. Ты не отберешь у меня эту проклятую надежду снова. Не отдам, — когда юноша поднял глаза, они горели адским пламенем, — не позволю. Если тебе эта ночь была неважна и противна, не смей забирать это у меня. Лучшее, что было за мою жизнь, ты хочешь… Ты просишь за это прощения? Всерьез?? — Габриэля трясло. — Не за это, Габриэль. Не за это, — глухой, вновь заикающийся голос. Генри тяжело вздохнул. Передернул плечами. И уже молча прижал молодого человека к себе. — Заткнись. Просто заткнись. — Упав лицом в рубашку отца, стиснул его в объятиях, мелко дрожа. — Ты иногда невыносимый упрямец. Но то, что ты говорил ночью, перевешивает все… Я люблю тебя, чертов идиот. Смирись, что здесь ничего не исправить. — Не чертыхайся. — Кривая ухмылка. И вновь граф Девенфорд помрачнел, кусая губу. Откинулся на подушку, закрыв глаза. — Это ты прекрати моральное изнасилование, Генри. Я имею право знать, почему ночью ты хотел меня, а сейчас отстранился снова. Я понять хочу тебя… — в груди снова стало жарко, как пекло, щипало. Неосознанно потерев грудь, он поднял глаза. — Что не так? — Разве я отстранился, Габи? Нет, — Генри покачал головой. Открыл глаза, осторожно провел ладонью по волосам, а затем и по щеке молодого человека. — И не смей себя корить. — Габриэль подался на ласку вперед и прижался щекой к руке Генри, закрывая глаза. — Ты был великолепен, — тихий шепот. Невеселую, горькую усмешку молодой человек уже не видел, как и передергивание плечами. Впрочем, это он мог бы и ощутить, поскольку рука мужчины все еще касалась щеки. Генри лежал и мучительно думал — что им теперь делать? Памятуя о своем обещании ныне графине Пемброк, и понимая, что будет, если о случившемся узнают ее родные, он осознавал, что они с Габриэлем попали в ловушку. Про то, что теперь души обоих погублены, он понимал и даже не думал. Откуда это странное ощущение боли в груди? Словно дышать нечем и печет до резкого ожога, щиплет. И рука… немеет. Габи пытался вдохнуть побольше воздуха, но как-то не получалось. Что же это? Частые рваные вздохи, спина бьется в судорожным кашле. — Пап, мне дышать нечем. — В глазах темнело, пока он рвал воротничок камзола пальцами. — Все хорошо. Это минутное помутнение. Не переживай, тебе нельзя волноваться. — Добраться бы до сумки. Мелисса снимает симптомы грудной колоты. Ах ты… Странные звуки… Кашель. И чуть слышный шепот… Генри открыл глаза и увидел поистине страшное… Резко сел. Настолько резко, что в глазах помутилось, а голова закружилась. Только это уже не важно. Коротко сжать запястье молодого человека, отвести руку от камзола и уже сам — быстро, но четко, насколько это возможно — расстегнуть камзол, развязать шнуровку рубашку. — Дыши. Медленно и глубоко. Не торопливо. Глубоко и медленно, Габриэль, — глухо, заикаясь. Никакой паники, лишь четкое действие… Четкое, насколько это возможно при головокружении. Молодой человек, приходя в каюту, приносил с собой лекарскую сумку. Только вот не сможет Генри сделать отвар, какой нужно. Нет здесь ни огня — больше, чем лампадка у кровати, ни воды — больше, чем в кружке, принесенной на завтрак. И все же мужчина уложил приемного сына на свою кровать, с трудом поднявшись, раскрыл лежащую на стуле сумку. И ощутил резковатый и одновременно мягкий запах мяты. Засунув руку внутрь, вытащил небольшой пучок травы. Отщипнул один сухой листок, кинул его в кружку с водой. Хорошо, что мята быстро размякла, начиталась влагой. Насколько такое "лекарство", сделанное второпях на корабле посреди моря, может помочь… Тяжело вздохнув, Генри подсунул руку под голову приемного сына, приложил кружку к губам молодого человека. — Выпей, Габриэль. — Рука тряслась, тело вновь охватила дрожь болезненного жара.